Светлана Шенбрунн - Розы и хризантемы
Их папа никогда не вернется. Он погиб на фронте. Почему папа не хочет их покатать? Он не устал, он просто не хочет…
— Павел! — говорит мама ночью. — Вы ведь проходили через Киев?
— Да, — отвечает папа не сразу.
— Ты видел дом?
— Какой дом, Нинусенька? — Слышно, как он вздыхает в темноте.
— Что значит какой? Не прикидывайся, пожалуйста, ты прекрасно знаешь, о чем я говорю!
— Не то что дома, даже места этого невозможно найти… Одни развалины. Весь Крещатик — сплошное нагромождение развалин.
— Да что ты?.. Неужели?.. Неужели ничего не осталось? Господи боже мой… Да как это может быть, чтобы ничего не осталось?..
— Да, представь себе — ничего не осталось…
— Боже мой!.. Боже мой… Нет, не могу поверить!.. И это отнято… Все отнято, все погублено! Что за время такое проклятое?! Последняя надежда и та утрачена… Да, все ждешь, все цепляешься за какие-то химеры… А оказывается, ничего уже нет… Не существует… Ах, прошу тебя, не кури хотя бы в постели!
Я выхожу во двор. На лавочке возле нашего подъезда сидят лифтерши тетя Дуся и тетя Ксюша.
— Ну что, — спрашивает тетя Дуся, — много гостинцев папка привез?
— Много, — говорю я.
— Много! — подтверждает тетя Дуся. — Два сундучища здоровеннейших да чемоданов, почитай, двадцать или тридцать. Полдня сгружали. Вот как с победой-то возвращаются! А наши победители в сырой земле полегли… И не шлют подарочков своим деточкам.
— Сто шестьдесят рубликов — вот наш подарочек, — вздыхает тетя Ксюша. — На сироточек. Что поделаешь?.. Уж видно, кому что на роду написано…
— Сто шестьдесят рубликов, — повторяет за ней тетя Дуся. — Хочешь живи, а хочешь — помирай. Мне учительница-то прошлый год говорит: он у вас неспособный, не сображает, мол. А ей говорю: милая, да где ж ему с одной картошки-то сображать? Небось как ты на картошке с капустой посидишь, так тоже сображать-то забудешь…
— Так куда ты все-таки собираешься устраиваться? — спрашивает мама.
— Никуда. — Папа почесывает за ухом. — Буду писать роман.
— Роман — это, конечно, прекрасно, но на что же мы будем жить?
— Буду пописывать в газеты. Николай Петрович одну статью в месяц всегда пропустит. «Вечерка» тоже от моих работ никогда не отказывалась.
— Это все ерунда. Гроши. Пока зовут, надо идти обратно в «Комсомолку».
— Да, — говорит папа. — Везти на себе весь отдел, каждый день сидеть до трех ночи в редакции и поставить крест на всех замыслах.
— Извини меня, Павел, но все эти замыслы хороши для поместного дворянина или, в крайнем случае, отставного генерала с хорошей пенсией. Лев Толстой, тот действительно мог позволить себе такую роскошь — сидеть и строчить романы. А в нашем положении — так мне, во всяком случае, представляется — следует позаботиться о каком-то реальном заработке.
— Нинусенька, роман — это вполне реальный заработок. И совсем не такой уж плохой…
— Роман — это бред! Младенческие фантазии!
— Генералом я вряд ли стану, — папа вздыхает, — и поместным дворянином тоже. Но советским писателем могу стать… Если не угроблю себя окончательно на штатной работе в газете.
— Никаким советским писателем ты не станешь! Не выдумывай, пожалуйста, и не забивай себе голову пустыми мечтаниями. Ты сам прекрасно знаешь: из всех твоих великолепных произведений ни одно еще не удостоилось печати.
— Почему же — ни одно? Мой рассказ о Магнитке был опубликован в журнале «Красная новь».
— Это просто смешно — рассказ! Я уверена, что ничего из этого не выйдет — пустая трата времени. Перевод бумаги! Один роман, слава богу, уже валяется седьмой год по разным издательствам и редакциям. Без малейшего движения.
— Этот роман не будет валяться.
— Откуда ты знаешь? Откуда у тебя такая уверенность?
— Это роман на актуальную военную тему.
— Тот тоже был на актуальную производственную тему. Нет, я вообще не понимаю! Ты, слава богу, хороший журналист, так и будь себе журналистом. Не рвись в какие-то небесные выси.
— Ты просто Фома-неверующий, мой милый Кисик…
— Не Фома-неверующий, а нормальный здравомыслящий человек. И я пытаюсь вернуть тебя на твердую почву. С тех облаков, на которых ты витаешь. Можно подумать, что тебе неизвестна судьба всех этих горе-писак! Пробиться удается одному из тысячи. А девятьсот девяносто девять так и остаются всю жизнь нищими мечтателями.
— Нинусенька, я не собираюсь быть нищим мечтателем, я собираюсь быть одним из тысячи.
— Да, разумеется! Девятнадцатилетнему мальчишке было бы еще простительно произносить все эти глупости. Но тебе уже, если не ошибаюсь, тридцать девять. Почти сорок. И у тебя семья — жена и дочь, о которых ты обязан позаботиться.
— На жизнь, Нинусенька, я сумею заработать, это я тебе обещаю.
— Все твои обещания не стоят выеденного яйца! Вбил себе в голову какую-то чушь. И вообще, когда он еще будет, этот роман! А есть и пить приходится, к сожалению, каждый день.
— Роман будет готов через год.
— Да, как же!.. Боже мой, пять лет нищенствовала, светлого дня не видела, надеялась, что с твоим приездом заживу наконец как человек… — Мама всхлипывает — тоненько-тоненько. Никто так не плачет, только она.
— Не знаю, Нинусенька, почему ты нищенствовала. Ты получала аттестат, посылки.
— Аттестат? Я три месяца вообще ничего не получала — ни аттестата, ни карточек! Как собака бездомная…
— Зато потом получила все деньги сразу.
— Деньги! Какие это деньги! Когда этот мерзавец вынес все, до последней тряпки! Ничего не оставил! Боже, если бы тебе пришлось пережить подобное!.. — Мама уже рыдает.
Бабушка подходит поближе и топчется возле нее:
— Что ты, Ниноленьки, расстраиваешься? Картошка, слава богу, есть. Пусть пишет роман!
— Уйди! Уйди со своей картошкой! — Мама колотит кулаком по столу. — Уйди, не изводи меня!
Папа вздыхает.
— Нинусенька, пойми, — он поглаживает рукой подбородок, — я не могу упустить этот шанс — может быть, последний в моей жизни.
— Шанс! Тебе наплевать, что я бьюсь как рыба об лед. Наконец-то, после стольких лет, открылась возможность зажить более-менее спокойно. Так нет — нужно, видите ли, писать роман! Поразить человечество своими талантами! Если ты собирался быть великим писателем, не следовало жениться и заводить ребенка! Да, да, порядочный человек прежде, чем обзавестись семьей, взвешивает свои возможности.
— Нинусенька, роман даст нам больше, чем любая зарплата. Почему бы один-единственный раз тебе не поверить в мою удачу?
