Светлана Шенбрунн - Розы и хризантемы
— Всю войну мечтала пойти в театр. Думала, вот Павел вернется… А ты вместо этого…
Папа с мамой идут в Большой театр.
— Светлана, застегни мне бюстгальтер, — говорит мама.
Я застегиваю пуговички, смотрю, как она одевается, красится, причесывается. Поверх платья она накидывает шаль, концы которой свисают до самого пола. Наконец они уходят, и мы с бабушкой остаемся вдвоем.
Бабушка шепчет свои молитвы, поливает голову керосином.
Возвращаются папа с мамой, включают свет.
— Опять эта вонь! Хоть кол на голове теши… — Мама лезет за батарею и забирает оттуда бутылку. Потом она долго раздевается. — Да, посмотрели, по крайней мере, как выглядят приличные люди. Ты видел, какие изумительные платья? Такое платье надень на любую женщину, сразу станет красавицей. Есть ведь счастливицы… Как будто и не было никакой войны — роскошь, духи, меха… А другие всю жизнь только ждут чего-то, ждут…
— У одних вся жизнь как праздник, — продолжает мама, уже лежа в постели, — а другие, кроме забот и неприятностей, ничего не видят… Причем не такие уж они сами по себе интересные, эти дамы, ничем особенным не блещут — ни красотой, ни статью, — но вот поди ж ты — повезло в жизни… Да, недаром сказано: не родись красивым, а родись счастливым…
— Бабушка, что ты сделала?!
Вся голова у нее залита фиолетовыми чернилами.
— Что, внученька?
Мама тоже смотрит на бабушку.
— Так. Значит, опять поливала голову керосином.
— Что ты, Ниноленьки! Как можно… Раз ты не разрешаешь…
— Еще лжешь! Нет, как вам это нравится? В зеркало на себя посмотри. Я керосин забрала, так ты стала шарить дальше и добралась до чернил. Наверно, всю рубаху залила. Ну конечно! И наволочка испорчена, и простыня. Мерзавка старая! Говоришь, говоришь — ничего не действует. Химические чернила, которые теперь ничем не отдерешь! Просто сил никаких не хватает!..
— Да, Елизавета Францевна, — смеется папа, — дожили до фиолетовых волос! Теперь вам придется постричься наголо. Или стать феей Мерилиндой и играть на театре!..
— Поделом вору мука, — говорит мама.
— Над старостью смеяться грех! — плачет бабушка, натягивает свою шапку поглубже на лоб и ходит так по квартире.
Мы с мамой спускаемся по лестнице и встречаем соседку с четвертого этажа.
— Марья Антоновна, милая, давно вас не видела, — говорит мама. — Как вы поживаете?
— Да вот, приболела что-то, — жалуется Марья Антоновна. — Врач говорит: сердце, а мне кажется, это не сердце, это давление. Если б сердце, так были бы боли.
— Нет, вы знаете, не обязательно, — говорит мама. — Я ведь, прежде чем попала в больницу, буквально до последнего дня ничего не чувствовала. Ну, слабость какая-то была, утомление, но болей — нет, никаких. А потом сразу — как схватило, еле выходили. Врач сказал: еще полчаса, и все, было бы поздно. Вообще чудо, что осталась в живых. Спасибо Наине Ивановне — догадалась не ждать санитаров из Боткинской, а нести самим. Внесли меня в палату, а женщины говорят: «Зачем вы нам покойницу кладете, она вся синяя». Думают, что я не слышу. А я все слышу, только сказать ничего не могу. Хотела хоть адрес мужа дать — и не могу…
Марья Антоновна сочувственно качает головой.
Наконец они с мамой прощаются, и мы идем дальше.
Возле лифта мы встречаем другую соседку.
— Марья Андреевна, дорогая, вы откуда? — спрашивает мама. — Из ломбарда? Ну, как оценили?
— Триста пятьдесят.
— Триста пятьдесят! Вы подумайте! Ведь в прошлый раз пятьсот дали…
— Что поделаешь… Жаловаться-то некому.
— Действительно, вы правы, что хотят, то и делают. Но у меня был подобный случай, тоже оценили намного ниже, чем в прошлый раз, так я ей показала старую квитанцию и кое-как убедила прибавить…
На углу возле булочной мы встречаем Марью Семеновну из второго подъезда — ту Марью Семеновну, которая шестнадцатого октября перебила всю посуду, чтобы немцам ничего не досталось.
— Ну что? — спрашивает мама.
— Так… Ничего нового.
— Но вы ходили в редакцию?
— Не ходила. Зачем я пойду? Что мне это даст?
— Да нет, что вы! Марья Семеновна, дорогая! Вы обязательно должны пойти! Как же так? У него семья, дети. Что это — шутки, что ли?
— Что делать? Насильно мил не будешь.
— Нет, вы не правы! Вы абсолютно не правы! Марья Семеновна, поверьте моему опыту: мужчина, даже самый талантливый, нуждается в узде. Вы ему дали слишком много воли. Почуял свободу и помчался за молоденькой бабенкой. Задрал хвост и помчался!
— Какая же она молоденькая! Ничуть не моложе меня, может, еще и старше.
— Тем более! Тем более у вас есть все основания заставить его образумиться.
— Не желаю! — говорит Марья Семеновна. — Не желаю ни видеть его, ни слышать! Пускай катится на все четыре стороны.
— Это в вас самолюбие говорит, но вы совершенно не правы! Тут уже, извините, не до гордости. Вы просто не можете себе позволить подобной роскоши — остаться одной с тремя детьми. Нужно бороться всеми средствами.
— Пускай катится ко всем чертям! — настаивает Марья Семеновна. — Скажите лучше, как вы себя чувствуете?
— Ах!.. Ну как? Вот, скоро ложусь в больницу.
— Что, опять что-нибудь с сердцем?
— Нет, в гинекологическое отделение.
— Что вы?!
Мама вздыхает, подымает брови, качает головой.
— А может, вам родить?
— Бог с вами, Марья Семеновна! — пугается мама.
— А что? Некоторым это очень помогает — и чувствуют себя лучше, и выглядят моложе.
— Да, я тоже слышала. Бывает, что роды благотворно влияют на организм. Но у меня и беременность была тяжелая, а роды так вообще страшно вспомнить. Хотели уже тащить ребенка щипцами. Врач говорит: если не будете тужиться, придется тащить щипцами. А как я могу тужиться, когда сил никаких не осталось? И потом, родить — это ведь еще не конец делу. Это раньше можно было спихнуть на кормилицу и больше не думать. А теперь это на всю жизнь обуза…
— Ну, уж где один, там и два. Няньку возьмете.
— Да что вы!.. Какую няньку… Няньки эти все идиотки косорукие. Толкает коляску под самую машину. Я ей говорю: «Наташа! Что вы делаете?» А она: «Он отвечать будет!» Нет, Марья Семеновна, дорогая, я уже достаточно намучилась и с няньками, и без нянек. Лучше сразу сунуть голову в петлю… И вообще, как вы себе это представляете? В одну комнату еще и младенца?
Лето. Девочки разъехались в пионерские лагеря и на дачи. Те, что остались, целый день гуляют во дворе. А я занимаюсь. Меня примут сразу во второй класс, если я сдам экзамен. Мама заставляет меня переписывать тексты из книги.
