Светлана Шенбрунн - Розы и хризантемы
— Вот, прекрасно, — говорит она. — Тут, кстати, и французские слова попадаются. Одним махом двух убивахом.
«Как вам сказать? — сказал князь холодным, скучающим тоном. — Quà-t-on décidé? On a décidé que Buonaparte a brûle…»
Я поворачиваюсь к окну, хотя увидеть за ним ничего не могу. Мама весь подоконник заставила своими цветами, так что даже свет к нам в комнату почти не проникает. Но за окном слышны трамвайные звонки, шум, там ходят люди, дети бегают. Мне так хочется туда…
Дверь открывается, я хватаюсь за ручку.
— Вот ты как занимаешься! — Мама подскакивает и принимается таскать меня за волосы.
— Оставь ее, Нинусенька, — говорит папа.
— Что значит оставь? Что значит оставь! Стоит мне выйти на минуту, как она тут же принимается считать ворон!
— Можно сказать — вместо того чтобы драться.
— Сказать? Как будто она обращает внимание на мои слова! В этом отношении вы абсолютно одинаковы — что ты, что она. Два сапога пара. Тысячу раз говоришь, говоришь, и все без толку, все как об стенку горох!
— Нинусенька, если ты поругалась на кухне с соседками, это не значит, что нужно срывать зло на ребенке.
— При чем тут соседки? Что ты ерунду городишь! С какой стати я буду с кем-то ругаться? Что я, базарная баба, что ли? Я только требую, чтобы она занималась делом, а не валяла дурака!
— Ты, Нинусенька, интеллигентный человек, а ведешь себя, как чеховская чиновница.
— Что значит чиновница? Должна же я как-то воздействовать на нее.
— Воздействовать можно по-разному, не обязательно битьем.
— Ничего, — говорит мама. — За одного битого двух небитых дают, и то не берут!
— С тобой, Нинусенька, так не обращались.
— Со мной? Как ты можешь сравнивать меня и ее? Я всегда была чудным ребенком, послушным, покладистым. Я вообще не помню такого случая, чтобы меня за что-то наказали. Хотя нет, вру. Действительно, было однажды. Мы пошли на базар — не помню за чем, — а там продавали ягнят. И мне ужасно понравился один барашек. Такой весь был беленький, чистенький, кудрявый. Я пристала к отцу, чтобы он мне его купил. Как он ни отнекивался, я ни за что не уступала. Он был очень добрый человек, никогда ни в чем мне не отказывал, ну, и в конце концов, конечно, согласился. И вот притащили этого ягненка домой, устроили ему загончик в сарае, дворнику заплатили, чтобы ухаживал за ним, кормил, чистил. А я в первые дни еще попыталась с ним играть, но какие игры с бараном? Это же не кошка. То есть кошек я тоже терпеть не могу, мерзкие твари, но хоть погладить можно. А барана гладь не гладь, все равно так бараном и останется. В общем, я стала требовать, чтобы его выкинули со двора. Не хочу, и все! Отец говорит: не надо было просить, если купили, теперь пусть живет. Я разревелась, раскричалась — не знаю, что на меня нашло, вообще, сколько я себя помню, я была очень спокойная девочка. Если, говорю, вы его не уберете отсюда, я его зарежу. Слышала, наверно, что скотину режут. И вот тут-то отец возмутился и отшлепал меня. Но это был единственный такой случай за все мое детство. Боже, как он меня обожал!.. Буквально пылинки с меня сдувал, дохнуть боялся… Да…
— У тебя был настоящий живой ягненок? — не верю я.
— Был. Что ж тут такого? Люди и лошадей держали… Выпросила неизвестно зачем. А ты пиши, пиши, нечего слушать! Обрадовалась, развесила уши. Подумаешь — велика трудность: переписать полстраницы текста! Сделала — и гуляй себе. Так нет — сидит, тянет, тянет… А ты во всем готов потакать ей.
Первого августа мы с мамой идем в школу. Женщина, которая приходила к нам в прошлом году, ведет меня и еще одну девочку к себе в кабинет. Оказывается, это завуч, Матрена Георгиевна. Мама остается сидеть в коридоре. У другой девочки есть тетрадка и карандаш, а у меня ничего нет. Матрена Георгиевна дает мне листок бумаги и свой красный карандаш. Мы решаем задачку. Потом Матрена Георгиевна диктует:
— Вова пошел гулять и взял с собой собачку Бобика. Мальчик катался на санках, а пес бегал за ним следом.
Я дохожу до буквы «д» и останавливаюсь.
— Ну, что ты задумалась? — спрашивает Матрена Георгиевна.
Я опускаю хвостик «д» вниз. Не буду я писать так, как мама и ее отец!
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ЗИМА 1947–1948-го
Полный двор девочек. Мы с мамой ищем мой класс — второй «з». Второй «а», второй «б», второй «е», второй «и», где же второй «з»?
— Все — стоят — парами! — призывает с крыльца Матрена Георгиевна. — И держатся за руки!
Я боюсь, она заметит, что я не стою парами и не держусь за руки. Где же мой класс? Вот — вот он наконец — 2 «з»!
Мама оставляет меня и уходит. Девочки разговаривают, смеются, вертятся. Они все знают друг друга, а я не училась в первом классе и никого не знаю. Только бы не потеряться…
— Ты из какого класса? — спрашивает девочка в розовом байковом платье.
— Из этого…
— Из какого — из этого?
— Из второго «з».
— Я тоже, — говорит она. — Давай дружить, ладно?
Как я могу дружить с ней? Я ее первый раз вижу… И вообще, она не очень мне нравится. Наверно, она потому хочет дружить со мной, что никто с ней не дружит. Она, наверно, самая плохая ученица в классе. У нее даже нет портфеля, только матерчатая сумка.
— Давай сядем вместе! — продолжает она.
Я молчу. Нет, не стану я с ней садиться.
— Первым заходит второй «а», — объявляет Матрена Георгиевна. — Приготовиться второму «б»! Второй «в»! Второй «г»! Дружнее!
Наконец и мы взбираемся на крыльцо. Главное, не отстать. Я стараюсь держаться возле розового платья. Класс проходит через раздевалку и подымается на третий этаж. Девочки шепчутся, потихоньку толкаются, дергают друг дружку за косы. Неужели они не знают, что в школе нужно вести себя смирно?
— Садитесь, как в прошлом году, — говорит учительница.
Все разбегаются по местам, только мы вдвоем остаемся стоять у доски.
— Вам что, особое приглашение требуется? — оборачивается к нам учительница.
— А я в прошлом году здесь не училась! — говорит девочка в розовом платье.
— Где же ты училась?
— Во втором «г». Я на второй год осталась.
— Второгодница, значит? — хмыкает учительница.
— Ага! — отвечает девочка бойко.
— Ты тоже второгодница? — спрашивает учительница у меня.
— Нет, — лепечу я, — у меня была отсрочка по болезни…
Учительница кривит рот.
— Ладно, отличницы, — говорит она, — садитесь, где есть место.
Место есть только на самой последней парте. Мы проходим через весь класс в угол, все девочки оборачиваются и смотрят, как мы садимся. У нашей парты нет крышки.
