Светлана Шенбрунн - Розы и хризантемы
Инне купили портфель, книги и круглый пенал с картинками. Ее уже записали в школу.
— Там сидит Владимир Александрович, седой такой, с бородой. У него все записываются, — рассказывает Инна.
Почему меня так долго не записывают? А вдруг мама не разрешит мне ходить в школу? В детский сад не разрешила и в школу не разрешит…
— Мама, когда ты меня запишешь в школу?
— В какую школу? Ты в этом году не идешь в школу.
— Мне семь лет!
— Ничего страшного — пойдешь с восьми.
— Все девочки идут с семи…
— Мне совершенно не интересно, что делают все, — говорит мама. — Я поступаю так, как считаю нужным.
— Я хочу учиться…
— Пожалуйста. Буду с тобой заниматься. Наверно, я не глупее школьной учительницы.
Я никому не говорю, что не пойду в школу. А девочки все время спрашивают:
— Ну, записали тебя?
— Нет, — отвечаю я, — мама сейчас очень занята, мы потом пойдем.
— А портфель тебе купили?
Если скажу, что не купили, они догадаются, что я не иду в школу.
— Да…
— Какой?
— Такой… Черный.
— А у меня коричневый! А у меня с кармашком! — хвастаются они. — А форму тебе купили?
— Форму еще не купили, — признаюсь я.
— Что же вы! Скоро первое сентября!
К нам приходит какая-то женщина и говорит, что она из школы.
— Я не собираюсь ее в этом году отдавать, — объясняет мама.
— Но по закону все дети, достигшие семи лет, должны учиться.
— Да? — удивляется мама. — Мне казалось, что большинство начинает посещать школу с восьми.
— Это раньше так было, а теперь с семи, — говорит женщина.
— Понимаете… Да вы присядьте, — предлагает мама. — Она у меня такая слабенькая, только что переболела тифом. Если нужно, я принесу справку. И скарлатина у нее недавно была. А кроме того, я получила от мужа вызов в Германию, так что, уж видно, с учением все равно пока ничего не выйдет.
— Там тоже есть школы, — возражает женщина. — А ты хочешь в школу? — обращается она ко мне.
Я очень хочу, очень! Но я не могу сказать ей, мне влетит от мамы. Хоть бы она сама сказала, что я обязательно должна идти в школу!
— Может, попьете чаю? — предлагает мама.
— Нет, благодарю вас, я спешу — мне еще два дома надо обойти. Конечно, если у вас уважительная причина… — Она пишет что-то в своих бумагах.
— Да, — говорит мама, — поймите — она очень слаба после болезни. И вообще, я не думала отдавать ее так рано.
— Если вы нуждаетесь, мы выделим помощь от родительского комитета — на форму. Какая у вас зарплата?
— Я не работаю, — объясняет мама. — Я ведь инвалид второй группы. Меня в прошлом году, — голос у нее становится тоненький и слабый, — соседи без чувств снесли в Боткинскую. Врач сказал, еще полчаса — и было бы поздно. Я была в таком состоянии…
— Хорошо, — говорит женщина, — запишу вам отсрочку на год по болезни.
Может, все-таки сказать ей, что я хочу в школу? Чтобы она не записывала отсрочку… Но мама убьет меня.
— До свиданья, — говорит женщина. — Ждем вас на следующий год.
— Целый год! Еще целый год…
Мы подымаемся по широкой лестнице с красивыми перилами.
— Вот видишь, — говорит мама, — как строили в приличные времена. И парадные были как парадные, и лестницы как лестницы… А теперь кругом одно безобразие.
Она звонит в дверь.
— Нина Владимировна, дорогая! — говорит тетя в лиловом длинном халате. — Вот неожиданность! Какими судьбами?
— Решила зайти, — вздыхает мама. — Павел все пишет, чтобы я узнала, что с его романом.
— Ах, вот оно что. Нет, проходите, конечно, ради бога. Но учтите, Евгений Васильевич чрезвычайно сердится, когда его дома беспокоят по производственным вопросам.
— Я не задержу его, — обещает мама. — Я только на минуту.
— Да, разумеется. Но почему же вы не позвонили?
По коридору одна за другой проносятся три рычащие кошки. Я прижимаюсь к стене.
— Не бойся, — говорит тетя, — это они играют. Проходите в кабинет.
В кабинете стоит большой длинный стол, а перед ним две огромные корзины, до краев полные котят. Котята пищат и пытаются выбраться наружу. За столом сидит толстый лохматый дяденька.
— Роман его я читал и помню, — говорит он. — Мы же собирались его публиковать — война помешала. Но понимаете, в чем беда, — он теперь в значительной степени устарел. Мы в данный момент отражаем военную тематику. Но ведь… Простите, забыл имя-отчество вашего мужа…
— Павел Александрович, — говорит мама.
— Но ведь Павел Александрович фронтовик! Он еще не демобилизовался? Пусть напишет для нас фронтовую повесть. Пусть напишет хорошую повесть, и мы тут же ее опубликуем.
В дверь протискивается огромный кот, впрыгивает на стол, потом на плечо к дяденьке.
— Пошел вон, гадость! Обнаглел… Да, так вот — это все, что я могу сказать на сегодняшний день.
— Значит, я ему так и передам, — говорит мама.
— Да, да, так и передайте, — отвечает дяденька.
— Нина Владимировна, идите ко мне! — зовет тетя в лиловом халате. — Мы с вами сто лет не виделись. Расскажите, как вы живете!
— Да что ж рассказывать? — говорит мама. — Ничего хорошего. Можно сказать, одни сплошные несчастья…
Тетенька заводит нас в большую темную комнату. Все окна в ней завешены тяжелыми шторами. В углу в большом кресле сидит девушка в черном платье, на тахте и на стульях валяются кошки.
— Агнесса! — говорит мама. — Боже, тут так темно, я вас поначалу и не заметила.
— Мама не любит дневного света, — отвечает Агнесса.
— Да, — подтверждает тетенька в халате, — я — ночной сыч. Я живу по ночам, а днем я прозябаю. Садитесь, Нина Владимировна. Садитесь, не бойтесь, сгоните ее на пол. Агнесса моя ходит в трауре, я погибаю от мигреней, так что мы обе, можно сказать, почти не в курсе того, что творится на свете.
— В трауре?.. — переспрашивает мама.
— Любимый человек погиб на фронте, — объясняет тетенька. — Два года назад. Но она, представьте себе, собирается хранить ему верность до гроба.
— Это глупо, — говорит мама. — Это просто взять и потратить жизнь впустую. Его ведь все равно не вернешь.
— Разумеется! Я ей то же самое говорю. Но попробуйте убедите ее!
— Не надо меня убеждать, — произносит Агнесса, глядя в пол.
— Нет, это безумие! — говорит мама. — Вы молодая, интересная, нужно встряхнуться, выйти.
— Куда? — спрашивает Агнесса. — И зачем?
— Не знаю… Но это никуда не годится — чтобы молодая и такая прелестная девушка хоронила себя в четырех стенах. Пойдите, в конце концов, учиться.
