Валерий Пудов - Приключения Трупа
Затем — совсем давка: гроб с двумя невесёлыми новоселами не удержали стоймя наверху и троих особ из неродных раздавили, как бородавку, рептилию и блоху.
На этот раз не городили пустых фраз и без советов применили подходящий метод: собрали пятерых бездыханных детин из кюветов в один деревянный ящик, смешали, не обижая, и продолжали надлежащий путь, ничуть не переживая из-за урожая.
Дальше — больше, как поршень на марше.
Едва подползали голова к голове две неосторожные колонны с похожими мертвецами, сами прохожие решали, кто — законный и настоящий: нападали сто на сто, корёжили кожу на лице, поднимали пух, выпускали дух, а в конце набивали с десяток завалящих ребяток в ящик для двух смердящих туш и прославляли их вслух, как петух-муж — своих клуш.
Теряли и живых, и прочих.
Случаи — наскучили, но страдали от них — не очень: совали охочих до земли в кули и бросали в кучи к замученным происшествиями двойникам героя.
Последствия толковали, взывая к землякам:
— С бедствиями края совладаем строем!
И давали по рукам взбаламученным домочадцам, которые не отпускали новый сорный хлам к праотцам.
Припевали хором в сто глоток под переборы чечёток:
— Что с возу упало, попало в раздрай, а кто — в генералы, принимай позу и полезай в пальто из берёзы!
4.Потому и не удивлялась плясовая орда, когда в теснину гроба умещалась живая особа и, никому не сообщая причину, скрывала непонятную личину под неопрятным покрывалом из сыромятной холстины, изображала невнятную вялость и притворялась неприятной мертвечиной с пятнами кончины.
Предполагали, что нахал устал от несоответствия, сбежал из-под следствия, задолжал пахану, пугал жену или просто был плотником у стропил и охотником за древесиной и норовил после захоронения встать, поднять кладь и удрать с приобретением — домовиной.
Но допускали и иной расклад.
Подозревали, что лихой кандидат на покой — не живой гад, а чумной делегат и рад, любя народ, не умножать забот, а отдать себя на склад нечистот.
И такой уход от хворобы дружно признавали за нужный для морали и предлагали занести в книжку для учебы.
И тут же, в пути, проявляли радость и, выражая благодарность особо, забивали крышку гроба.
Но бывало, что прибегали, угрожая, злая жена с тестем и пахан с финкой, выкупали сполна оригинала и забирали новый дубовый сарафан вместе с начинкой для страшного домашнего ритуала — нагоняя.
А проверял скандал усатый старшина с дубинкой — хватал короб с вором без расплаты, по старинке — напирая.
А коли вылезал огорченный заключенный на волю, то приступал к обороне и досаждал погоне разговором.
Для посторонних изрекал резоны — с задором:
— В законе сплошь — ложь, а на зоне — дрожь и балдёж. Кони — в рожь, тихони — в дебош, вонь — в короне, ёж — на кроне, а не помрешь, не похоронят!
И верещал многократно, пока персонал порядка паковал остряка обратно в укладку.
Под удары молотка поучали чудака:
— Тары-бары разводи для червей. Посади гостей на груди по парам. Награди за показ кошмара салом. А гвоздей для тары у нас — навалом.
Убеждали всех: впереди — успех, и едва ли из-за невежи вереница кортежа застопорится — наоборот, наберёт ход, примнёт сброд, освободится от балласта и вихрасто и пёстро промчится к погосту.
И приминали смутьянов рьяно и просто. Шагали со сноровкой, равномерно, и обстановку понимали верно:
— У рва — круговерть, у головы — локоны: какова смерть, таковы и похороны!
А кладбища, как и мёртвые собратья, принимали жаждущих пристанища в распростёртые объятья: гробы встречали как желанный воз вездесущей судьбы, а катафалки — как паровоз, ведущий народ вперёд, к долгожданной свалке.
XXXIV. КЛАДБИЩЕ НА ПАСТБИЩЕ
Пришествие Трупа под купу кладбищенских лип изменило нищенский лик общественного лежбища, как редкий приход заведующего на огород для проверки пыла работ.
До него могилы утопали в завале нечистот.
Бурьян искажал план всего захоронения. Шквал одним дуновением бросал на ковыль детали погребения, песок и пыль. Дым наплывал на гниль. Коряги цепляли бумаги. Рыжий поток навозной жижи заливал бесхозные овраги. Повсюду вырастали в груды бутылки и летали опилки. Сломанный забор открывал обзор на крошево из костей и создавал в прогале коридор для непрошеных гостей.
На заплёванный простор кладбища, как народ на пастбище, забредал скот.
Лошади ржали исподлобья на неудобья и без подначки представляли скачки через надгробья.
Коровы мычали, что здоровы, и ощерясь, оставляли в морошке лепёшки.
Потные телята парами выбегали на свято почётные дорожки и обеими шеями меряли под ударами рожки.
Бараны-истуканы до упаду гоняли россомах, ломали ограды с камеями и блеяли на холмах, как в овине, семьями.
Жирные свиньи возлегали на могильные плиты, как в корыта с брюквами, жевали рассады, примеряли к заду высокие наряды осоки и сердито хрюкали.
Сороки порхали над аллеями, как москиты и коростели, галдели из-за дикой репы с ежевикой, лелеяли склоки без цели, залетали в склепы и, подбоченясь, криком обсуждали челюсть на безликом теле.
Олени поедали бесцветные букеты и бросали тени на трафаретные портреты.
Лисы удирали от мошки, крысы — от кошки, собаки рычали в драке из-за сторожки, а все вместе, будто белки в колесе, в спешке разгоняли смуту, но не очищали орешки, а поминутно оглашали дали: как куры на насесте, сообщали, что сдуру совершали проделки без чести.
2.Кощунства для чувства учинял на кладбищах, как скот на пастбищах, и народ.
Сброд гуляк шагал и так, и сяк: и в допустимый проход, и мимо ворот. Изучал, как галереи в музее или кал у сарая, мемориал. Удовлетворял любопытство — впадал в свинство. Невзирая на останки, затевал пьянки, швырял банки, кромсал склянки и цеплял за ветки беретки и портянки. На могилах вытворял любовь, из-за милых проливал кровь. Шутник ковырял цветник, вандал писал вздор, вор крал материал, спекулянт — перепродавал, симулянт поднимал плач, а силач вязал в бант металл.
Персонал — не отставал.
Сторож-заморыш оружия не держал, из будки не вылезал, от стужи дрожал, играл на дудке побудки, стрелял по лужам из рогатки, спал без снов и с несунов брал взятки.
Смотритель глотал проявитель, наблюдал в увеличитель посадки и из цветов в колумбарии составлял гербарии.
Дворник страдал аллергией на грядки, чихал на беспорядки, искал намордник от тоски и подметал дорогие венки.
Копщик отбивал копчик, за общий интерес в ямы не лез, ковал латы, терял лопаты и, скорбя от срама, бастовал, а за себя предлагал экскаватор и объяснял, что захоронение тела — дело настроения, а он — не слон, от работ утомлён, пьёт одеколон, живёт на погосте, а в рот — ни горсти.
Каменотес тесал не всерьёз, без приглядки, подставки гнал за скульптуру, пошиб выдавал за культуру, занижал кубатуру глыб, а остатки пускал на халтуру.
Погромные банды и похоронные команды превращали юдоли покоя в приволье разбоя.
На могилы направляли стопы, настилы и тропы.
Зажигали для печали свечу и раздували такой пожар, что и слепому ночному сычу — большой кошмар.
А не качали грунтовые воды — как один, всплывали гробы: возвращали кладь из глубин под бедовые своды судьбы.
3.А зарывали на покой в болоте — гуляли на охоте.
Весной трупы утекали под уступы, и на злой дух старины прибегали соседи из леса, топтуны и повесы — медведи: нюх проверяли без одышки, ловко сдирали с упаковки крышки, к снеди подступали с приплясом, как мальчишки, и мясо поедали — до отрыжки.
Тут-то и выползали под утро стрелки: от смрада хнычут в платки и кычут в уголки, а рады за добычу — не ищут приманки, а тычут в останки.
Залпами, как лапами, раздирали едоков в клочки и собирали куски в узелки: кучно и подручно!
Трудней определяли, каков улов и чей: боевой, свежий и медвежий или гробовой, из течи, человечий.
И едва ли всегда пуляли туда, куда попадали!
Зато обращали неубранных покойных в сто забойных и поруганных: не нашли мертвецам земли — пошли они по ручьям — несли мослы этап за этапом — одни дошли до лап — другие дым залпом!
И к чему опускали заразу в слякоть лужи?
Подали б мякоть сразу кой-кому на ужин!
4.Нищенский всхлип у кладбищенских лип набрал накал: кости — не на погосте, могилы — унылы, персонал — взалкал.
Но голову сняв борову, по недостаче в рукав не плачут, а тащат здорового: поскачет с норовом — озадачит по-новому — обозначит удачу.
Так и вступал Труп под сень куп: высекал, как кремень — огонь, вонь и страх, выжигал лень из нерях, уничтожал брак и поднимал из клоак мемориал.
Оттого и похоронное дело, подчиненное спросу на награды, к вносу его тела похорошело до отрады.
