Валерий Пудов - Приключения Трупа
А чтобы не признали другим, погружали голого в дым, выжигали особые приметы и срезали, как с букета листья, голову и кисти. И без мастики затирали улики!
В итоге вместо подмоги морги получали убогих!
И теперь криминал для экспертиз залегал под дверь не честно, а исподтишка и горизонт забивал тесно, как свинец — дуло, пока наконец известный на посулы фонд не обещал приз для везучего лица за лучшее захоронение измученного в приключениях мертвеца.
Да и власти задрожали вдруг от таких услуг, как от напасти, и проскрежетали, что герои от них — горою, а убирать кладь — недосуг, и от гноя — страсти вокруг.
И наконец сказал прямо, что каждый мертвец — тот самый: отважный и упрямый.
И от щедрот обещали всем — без проблем и промедления — пособие на погребение и надгробие.
И вот тогда кандидаты на доход без печали и труда стали забирать кладь без возврата: навсегда.
7.Отличали покойника быстро, как поклонники — артиста.
Но принимали не сразу: проверяли, как накладную на дорогую вазу.
Дают голого — орут не без норова:
— А китель — тут, скажите на милость?
— Едва ли сохранилось.
— Ни шубы, ни манто?
— Ни то, ни то.
— Ни костюма его заморского?
— Ни обносков с него.
Пристают угрюмо и грубо, на грани мата:
— Спекулянты! А деньжата? Хранил на груди, в кармане! А бриллианты из ушек?
— Ни побрякушек, ни миллиона. Поди, уронил под настил от поклона.
Отстают и ревут строже, как по радио — погода:
— Момент! Не тот и на вид.
— Да вот же документ торчит из заднего прохода!
— К чему нам ложь? По нему не найдёшь.
— Да там и дом указан, где живёт.
— У него везде внаём хаза: жмот! А съехал?
— Не помеха! Ему дом — не на столе, а в земле.
— А кто же бумагу запихнул? Негоже: срам. Обчистили и — к пристани, в разгул? А затычку — нам?
— Не разводите бодягу. Может, привычку имел, для дел, а карманов без изъянов на китель не надел!
И снова прут, как корова — в пруд:
— А говорят, на нём видали — когда сюда сдавали — и наряд, и медали, и сумку с яркими подарками?
— Недоумки! Нищие! А стыд — на что? Жуть! Кто говорит, пусть и ищет в куче, подлец, дикобраз, с пола огарок! А для нас голый мертвец — лучший подарок.
Так поговорив, гости забирали кости.
Добавляли, что мертвяк — не красив, но шептали, что за урон взгляду после похорон получат — награду.
Для того и отличали — не зря! — своего дубаря!
8.Но и служители не теряли в муках тревогу за успех:
— А ну как, — гадали, — жители края опознают не всех?
И под предлогом обихода снимали со своих уродов шелуху вещевых отходов (и медали, и доху, и майку, и ботинки) — и отдавали нагих на опайку в цинке.
И ловко сбывали упаковку!
Таких зверей без дверей признавали быстрей!
Не вызывали они ни споров из-за вида, ни — укоров за рану, ни — обиды на охрану, ни — ругни спьяну.
Дрожащими руками хватали посетители ящики с мощами прародителя и без сомнения бежали за пособием на погребение и надгробие.
И сами увещали неуверенных, как отмеренных негодяев:
— Не гож? Вот еще! Кто ж такого дорогого овоща не признает за сородича?
А если закрывали тару вместе с паяльщиком, то случалась и шалость: ящики набивали запретным товаром и отправляли секретным заказчикам за границу — якобы встревоженным потерей вдовицам.
И одинаково, командой, крякали над контрабандой:
— Кто проверит? Таможенник — остолоп?
— Едва ли. Не по уму.
— А сто пломб ему в лоб! А чуму ему в зоб!
И мало — помалу освобождали подвалы.
И так, из криминала, шалый генерал — мертвяк окончательно встал в строй, а замечательный герой Труп сник и потерял свой пуп и лик.
XXXII. РВЕНИЕ К ПОГРЕБЕНИЮ
Пришла пора хоронить Труп: стащить орла с бугра, срубить осенний дуб, превратить нить приключений в шёлк — заплатить последний долг.
Но кого распустить, как заразу, того не зарыть сразу.
У одного нет другого итога, а если его — много?
У песни куплет спет и — конец, а если мертвец — не певец, а игрец?
Для мертвяка, что бедово скитался без пути, как для шебутного моряка, галса не найти.
У живых держался молодцом, а у своих — попал в подвал и потерял лицо!
А кто не отличим — известно: ни за что не чин для кончин — безымянному и окаянному не прелестный уют дают за солдатскую силу, а братскую могилу!
— Жаль кота: тих, а не дышит, — поют без забав мыши.
Но печаль у них — не проста: поджав его хвост, самого стремглав несут на погост.
А коли котов без лика и вздоха — что хвостов на воле?
Дико и плохо!
Так и с Трупом: настрогал точных двойников, как мастак по халупам — квартал блочных особняков. Убого, да много! А надо освободиться от преграды — и птице не пробиться: колоннады!
Оттого и стали его похороны для населения уроками морали и смущения. Одинокие сомнения перемежали с наскоками, а прения завершали — жестокими склоками.
2.Затевали споры о чести особи и месте могилы, о способе захоронения и применении силы в борьбе за убеждения. Вызывали раздоры без конца и разговоры о вере мертвеца и обряде, о мере страха и ограде, о судьба праха и кремации, о поборах при ритуале и компенсации, об адресе в документе и надписи на ленте — и о прочем, срочном и не очень.
Копошились в ссорах, как в лабораториях, непреклонные в теориях ученые.
Рубились, как уголовники, чиновники в конторах.
Депутаты на заседаниях, как в театрах, рядились в терзания.
Обыватели старательно грудились на площадях и, как клуши в очередях у кормушек, недобро ломились в ребра.
Бились-бились и — не договорились.
В усталых беседах таились и беды, и примесь бреда, но за привязь победы — не ухватились: получалось, что сколько покойников — столько ритуалов у поклонников.
И появлялась в мозгах — вялость, а в ногах — дряблость: представлялось, что гражданам погребение — не густой лес, но оказалось, что у каждого к захоронению — свой интерес, а закопать мрачную кладь — не проще, чем совсем заплутать в прозрачной роще.
И только стойкие от невзгод власти не пожелали разбивать народ на части и ради порядка в обряде издали указ:
— от кончин Трупа на морали — не купа, а тень;
— постылых не обсуждать, а убрать с глаз;
— укладка в могилы — в один день и час.
3.Напор страждущих на кладбища произвел такой фурор, будто необутый кол сам прошёл по головам и с каждой смёл лихой вихор.
Для одного покойника без тяжбы приобрели гектары земли!
Чего купцы не могли — за товары — леденцы, разбойнику нашли — даром, на шару!
Успех мертвяков — не права дураков!
На всех двойников едва хватало холмов и персонала.
Но кладбищенских кротов — землекопов молва не пугала: в мутной реке панических поклёпов к шалопутной руке поминутно приставала не мелкая безделка или сошка, а большая золотая рыбёшка.
И незрячий прозревал: впереди ярче фар мелькал навар!
Потому и гам стоял среди холмачей стеной, как у грачей — весной:
— Кому ни к чему — мертвец, а нам к рукам — товарец.
— Одна радость, что похороны: от вина — сладость, плохо ли?
— Зло — на поля, ремесло — в норму: умерло теля — прибыло корму.
— Не верьте в мякиш кукиша — враньё: от смерти не откупишься — приплатишь за неё.
И так, не хлипко, встречали посетителей и за пустяк обдирали, как липку, просителей.
В заботах о льготах не забывали и о лести, и об оскале: соблюдали наценку, но выжимали улыбку и сгибали коленку. А если и допускали ошибку в расчетах, то обделяли не себя и объясняли, что — любя мертвых.
4.Размножение славного покойника, главного виновника ритуала, не знало промедления, и вскоре стало известно, что в просторе, доступном взгляду, места трупному складу не доставало.
И тогда набежала гряда криминала.
Приходили, бывало, на кладбище гурьбой.
Без справки, но при силе — большой.
Им, как другим, говорили:
— Стой! Земли для страждущих мало!
А они шли неровно, словно в бой и с забралом:
— Охолони, козявки! Лучшую кучу — для ставки генерала!
А в руках — футляры от скрипок. Открыли — автоматы! Закрыли — делегаты от музыкантов. С виду хлипок, как чары талантов, а за обиду — пах-пах!
И напустили — страх!
Вызывали службу порядка.
Но те приезжали в простоте, или от лени, числом менее десятка. Обозревали вприглядку положение, но не вступали с грабежом в сражение, а затевали дружбу или разевали рот, замирали у ворот и взирали — чуждо.
Кладбищенские кивали на могилу у края:
— Ваш — не большая птица, а старый потеснится.
Но гости от нищенского дара входили в раж:
— Охвостье — не в жилу! Старый — наш!
