Ларс Кристенсен - Посредник
– Вы ее нашли? Вы нашли Марион?
Фрэнк молчал, пока не остановился прямо перед ними. Он вдруг подумал, что на сей раз сам не знает, с какой вестью пришел – с хорошей или с плохой. Ведь это как посмотреть. По сравнению с другой девушкой, с Вероникой, весть хорошая, потому что ничего хуже смерти не бывает. Однако и тут его взяло сомнение. Разве смерть не может явиться облегчением, когда свершившийся факт сменяет закоснелую и мало-помалу невыносимую надежду? Он подумал о Мартине, бдящем подле Стива. Как долго на самом деле можно надеяться? Хотя в конечном-то счете знание, что другим еще хуже, нисколько не утешает. Фрэнк бросил доискиваться до сути.
– Меня зовут Фрэнк Фаррелли. Мистер и миссис Перкинс?
– Да. Это мы.
– Можно войти?
– Вы нашли Марион?
Мужчина положил руку на плечо жены:
– Пройдемте в гостиную. Так будет лучше.
Они прошли за Фрэнком. Мужчина сел на диван. Жена его осталась на ногах, но стоять спокойно не могла и все время говорила, говорила, будто тишина чем-то ей досаждала. Фрэнк обрывать ее не стал, попробовал пока что составить себе представление о семействе Перкинс. Ничего сложного. Они явно терпеть друг друга не могли.
– Она никогда так надолго не пропадала. Всегда возвращалась вовремя. Всегда. Она послушная девочка. Она…
– Маргарет, позволь же Фаррелли…
– На будущий год пойдет в колледж. Если б не Вероника. С ней вечно что-нибудь случается. Она плохо влияет на Марион. Мне эта девчонка никогда не нравилась. Она…
Мистер Перкинс встал, усталый и на грани взрыва:
– Ты не можешь хоть на минуту заткнуться? Ведь говоришь-то о дочери наших друзей. О лучшей подруге Марион! Речь о ней!
Воцарилась полная тишина. Миссис Перкинс закрыла ладонью рот, словно хотела остановить словесный поток, или, может, муж одернул ее слишком резко, а она к такому не привыкла. И не выдержала. Разрыдалась.
– Теперь ты позволишь говорить мистеру Фаррелли. Ладно?
Все трое сели. Фрэнк заговорил не сразу.
– Их нашли, – сказал он.
Миссис Перкинс уронила носовой платок на пол:
– Слава богу! Слава богу! Я не стану ее ругать. Обещаю. Не стану ругать…
Муж ее ликовать не спешил.
– Где их нашли? – спросил он.
– У железной дороги.
– У железной дороги? Что они там делали?
Они не догадывались, что могло случиться, и не потому, что не хватало ума, а потому, что самое худшее зачастую кажется немыслимым. Их занимало обычное, правдоподобное: непослушная дочь, плохая подружка, где она была – сплошь вещи, которые можно уладить, привести в порядок, события, которые забываются, или такие, над которыми немного погодя, пожалуй, можно будет посмеяться. Маргарет Перкинс повернулась к мужу чуть ли не с победоносным видом:
– Это Вероника ее заманила! Я так и знала! По своей воле Марион никогда бы туда не пошла! Никогда! Где она? Почему не здесь? Что произошло?
Фрэнк подождал, пока в гостиной не настанет тишина.
– Они попали под поезд.
Мистер Перкинс наклонился вперед, будто переломился пополам:
– Под поезд? Здесь проходит один-единственный поезд, и они шли по рельсам именно в то время?
Фрэнк думал о том же. Все знали, что единственный поезд проходит в 02:45.
– Да. В два сорок пять.
– И что же? Как это произошло?
Мужчина не был ни глуп, ни религиозен. Что он себе думал? Неужели не понимал, как оно происходит, когда «Амтрак» сбивает двух девчонок, триста тонн против тонкой кожи и хрупких костей? Никаких шансов. И все равно иной верит в чудо, и, пожалуй, в самом деле чудо, что их дочь Марион осталась жива. Фрэнк понимал.
– Поезд протащил их через весь вокзал. Вероника Миллс, предположительно, умерла сразу.
– А Марион? Что с нашей Марион?
Миссис Перкинс говорила тихо. Сидела на диване, оцепенелая, постаревшая. Она постарела прямо у Фрэнка на глазах, и голос первым сломался под бурей страха. Фрэнк поднялся, отошел к окну. Редкие облака, почти желтые, плыли по небу точно ошметки краски. Он видел все как наяву. Вагоны, выныривающие из мрака, быстро и как бы в полной тишине, будто ночь поглощает все звуки, свет, до того яркий, что они ничего не видят, девушки, которых затягивает под локомотив, рвет на куски между железом и шпалами, пока их тащит мимо закрытого вокзала под названием Кармак. Как быстро приходит смерть, думал Фрэнк. Кто-то хлопнул по столу у него за спиной, наверно отец. Мать теперь не говорила ни слова. Неужели люди не знают, что беда тоже дар? Почему не воспринимают ее как таковой? Беда делает тебя особенным. Беда тебя выбирает. А большая беда вкупе с болью освобождает. Ты больше не в ответе. Ты свободен. Фрэнк услышал, что мистер Перкинс встал.
– Трудно сказать, – проговорил Фрэнк.
– Трудно? Вам трудно? Она жива? Говорите же, черт побери! Наша дочь жива? Отвечайте, разрази вас гром!
Фрэнк обернулся к ним:
– Марион жива.
Миссис Перкинс тоже встала. Мужу пришлось крепко ее держать. Наверно, впервые за много лет они так поддерживали друг друга. Наверно, сами не помнили, когда такое было последний раз. Наверно, когда родилась Марион. А теперь понадобились горе, боль и облегчение, чтобы они снова поддерживали один другого. Фрэнку они не нравились.
– Марион жива, – повторил он.
– Слава богу.
Они произнесли это в один голос, слава богу, хором, слава богу. Симпатии к ним у Фрэнка еще поубавилось. Кого они благодарили? Кого славили? Сыпали безнадежными словами.
– Вы, конечно, понимаете, пострадала она очень серьезно, очень-очень серьезно и лежит в коме, в больнице Пресвятой Девы Марии.
Мать вырвалась из рук мужа:
– Но она очнется? Да? Марион очнется?
Они поехали в больницу. Фрэнк думал о Стиве. Хватит ли надежды на всех? Или Мартин, бодрствовавший подле сына круглые сутки, израсходовал бульшую ее часть? Раньше это не приходило ему в голову. Неужто и с несчастьями обстоит так, что скоро и они иссякнут? Нет, Бог или кто бы там ни был наверняка щедрее на несчастья, чем на надежду. Встретил их Доктор.
– Вам присутствовать незачем, – сказал он.
Доктор и супруги Перкинс исчезли за углом, а оставшийся в коридоре Фрэнк чувствовал себя обманутым. Он предпочел бы пойти с ними. К Марион, их дочери, которая пока жива. Он направился к лифту, медленно, на случай, если Доктор передумает и все-таки позовет его в палату. Но тот передумывать явно не собирался. Фрэнк мог спокойно ехать домой. Он им явно не нужен. Вот она, благодарность. Тут он снова услышал «В-12», «Blue Skies», и пошел к палате Стива. Но на полпути туда услышал, как кто-то окликнул его по имени. Дверь в одну из палат была открыта. Там лежал Билл Мак-Куайр, мясник. Фрэнк зашел к нему. Билл поднял с одеяла левую руку. Фрэнк толком не понял – то ли поздоровался, то ли просто хотел продемонстрировать масштаб повреждений. Вся рука была забинтована. Да и в целом он выглядел не особенно хорошо.
– Не ожидал, что ты зайдешь, – сказал Билл.
– Как дела?
– Ну как дела. В лучшем случае ампутируют палец. В худшем отнимут всю руку. Для меня один черт.
– От такого маленького пореза?
– Помереть можно и от комариного укуса. Зараза попала в ранку.
– Натуральные котлеты были очень вкусные.
– И на том спасибо.
– Носовой платок у тебя, кстати, цел?
– Какой платок?
– Который ты у меня позаимствовал, Билл. Когда топорик сорвался.
Билл Мак-Куайр мрачно уставился на Фрэнка:
– Значит, вот зачем ты пришел? Забрать свой чертов платок?
– Он не мой. Пасторов. И Пастор требует его назад.
– Так я тебе и поверил, Фаррелли. Являешься сюда да пристаешь с платком, а я тут лежу и гнию.
– Ты можешь просто сказать, где он?
– Да черт его знает где! Может, я его выбросил! Может, в мясорубку сунул! Может, собака его сожрала! Спроси у моей жены.
– Надо было послушать меня, Билл.
– Послушать тебя?
– Я предлагал вызвать помощь. Тогда бы обошлось без вот этого.
Билл Мак-Куайр попробовал приподняться в постели, но тщетно.
– Пошел ты к черту, Фаррелли! Выметайся отсюда и закрой дверь!
Фрэнк пошел к выходу. Здесь ему делать больше нечего.
– Вообще-то, я шел к Стиву, – сказал он.
– Коли так, можешь хотя бы оказать мне услугу после всего дерьма, которое заварилось по твоей милости. Скажи им, пусть больше не заводят эту пластинку. Сил моих нету слушать.
– По-твоему, Мартин и немножко музыки сыну завести не может?
– Немножко?! Я больше не могу, черт побери! Хоть бы для разнообразия перевернул пластинку!
– Ладно, замолвлю за тебя словечко, Билл.
Фрэнк прошел дальше, к палате Стива, осторожно отворил дверь. Мартин спал, сидя на стуле. «Blue Skies» доигрывали последний куплет. Песня казалась здесь совершенно не к месту. В этой палате все оцепенело. Все прекратилось. Песня тосковала по иным краям, по иным пространствам. А Стив уже не воспринимал благую весть шлягера. Фрэнк осторожно поднял адаптер и повернулся к койке. Вот лежит мой товарищ, думал он, единственный, какой у меня был. Внезапно на него нахлынули растроганность и благодарность. Что делать с воспоминаниями, если их не с кем разделить? Они исчезают, блекнут и тают, как дым. Мартин проснулся:
