Андрей Школин - Прелести
— Твой почерк?
— Нет.
— Чей?
Пришлось помолчать. Недолго. Секунд сорок.
— Гражданин следователь, как вас по имени отчеству?
— Павел Петрович.
— Павел Петрович, — взял в руку фото и внимательно вгляделся в черты лица человека на нём изображённого. — Я ведь действительно очень хочу узнать информацию о том, где находится Хазар. Очень. И вы такой информацией располагаете в большей мере, чем я.
Правду сказал. Чистую…
— Да мы-то знаем, а что толку? — в первый раз за всё время вмешался в разговор второй мужчина. — Данович в данный момент проживает во Франции. Мы думали, Вы сообщите нам что-нибудь интересное. Ну, ладно. Считаю, что в продолжении беседы нет смысла, — он повернулся к следователю. — Видимо, можно отпустить гражданина Школина.
— В камеру, в смысле, отпустить, — улыбнулся мне следак и, собрав фотокарточки, сложил их в дипломат. — Что ж, проходи своё обследование и добро пожаловать в зал суда. Всего хорошего.
— Можно один вопрос?
— Да, конечно, — он вопросительно приподнял брови.
— По окончании судебного заседания мне будут возвращены эти фотографии?
— А зачем тебе фотографии на зоне?
— На какой зоне, Павел Петрович? — я, стоя возле двери, поглядел на следователя. — Ну, так как, вернёте?
— Вам будут возвращены все Ваши вещи, — ответил за него второй. — И ещё… — он также неподвижно сидел на стуле, — Дановича можно найти в Париже. А информацию получить в торговом доме «У Вагнера», расположенном на станции метро «Ля Фурш». Запомните?
— Спасибо, постараюсь.
— До свидания. Надеюсь, мы с вами ещё встретимся…
— Возможно, — я взглянул на вертухая, который уже ждал, открыв дверь, и вышел в коридор. Анализировать услышанное — бессмысленно. Принять, как есть — заманчиво. Просто проигнорировать — глупо. Запряга-а-ай ка, дядя, ло-ошадь рыжую, лохма-атую…
Глава 18
Солнечный зайчик решил надо мной посмеяться,
Рассказать, как повсюду забыли меня и не ждут.
Только я так давно разучился всему удивляться,
Ты забыл, что забитого насмерть уже не убьют…
Е. АмирамовОколо месяца назад. Осень 1992 г. Воронеж.
Тяжёлая дверь открылась ровно настолько, насколько нужно, чтобы впустить человека в помещение. И сразу захлопнулась. Камера номер сто двадцать семь. Два-семь, на местном диалекте. Два плюс семь будет девять. Н-да…
Это конечно не подвал. Совсем даже не подвал. Обоев вот нет, но остальное всё присутствует. Занавески, картинки и, кажется, настоящий телевизор. Не тот настенный шкаф для посуды, который в тюрьме зовётся телевизором (хотя такой тоже имеется), а именно настоящий, с кинофильмами, новостями, Хрюшами и Степашками. Н-да…
Слева от двери, занавешенный простынёй санузел. Далее, вдоль стены — стол и стояк из двух шконок, верхней и нижней. По правой стене ещё два стояка. В центре — решка, на которой, точно в холодильнике, разместились продукты — сало, колбаса, лук и т. д. Камера маленькая, всего шесть шконок — «тройник». Пять мест заняты спящими людьми, одно, заправленное аккуратным домашним одеялом, пустует. Её хозяин совершает «променад» от фрезы до решки — тусуется. В камере тепло…
— Привет, — я поздоровался с единственным бодрствующим обитателем моего нового жилища. Он в ответ кивнул головой, развернулся и быстрым шагом пошёл обратно. Облачён в спортивный костюм, на ногах кроссовки. Легкоатлет… Я, присматривая место, куда положить матрац, двинулся за ним в глубь камеры.
— Брось пока с краю на верхнюю шконку, — «легкоатлет», не прекращая движения, точно слаломист, обогнул меня и показал рукой. — Вон на ту. Ромка проснётся, под его матрац свой запихнёшь, мягче спать будет.
Аккуратно, стараясь не задеть ноги спящего человека, положил матрац возле решётки на шконку, которую мне указали. Затем уселся на нижнюю, где спал мужчина с вязаной шапкой на глазах, и повернулся к телевизору. Шла программа для тинэйджеров. Тинэйджеры пели песенку про ковбоев: «Раз ковбой, два ковбой…»
— Сто сорок четвёртая? — всё так же на ходу, сверкнув золотыми фиксами, поинтересовался «бодрствующий». На вид ему было лет сорок. Короткая стрижка, чистая спортивная одежда, на пальцах рук татуировки в виде перстней.
— Нет, восемьдесят девятая.
— А… У нас уже есть один по этой статье. Вон тот. Три года химии получил. Сегодня, перед тобой, в хату вернулся. Так что, и ты не больше получишь. Часть какая?
— Третья.
— Всё равно ничего страшного. У меня девяносто три — «прим», — он щёлкнул языком, искоса глянул, мол: «Ну как, произвёл впечатление?» и пошёл на очередной круг. — А в каком районе живёшь?
— Я не местный. Из Красноярска. А в Воронеже останавливался на Ваях у подельника.
— Подельника как зовут?
— Олег Серебров, погоняло Саид.
— Саид? Он не на рынке торговал?
— Да нет, на рынке он точно не торговал.
— Саид, Саид… А лет сколько ему?
— Двадцать три.
— Молодой, не знаю. Тебя-то как зовут?
— Андреем.
— А меня Владимиром. Ромка проснётся, поспишь немного. В подвале-то, наверное, не спалось?
— Разве на таком холоде уснёшь?
— Знаю, сам бывал там неоднократно, — Владимир вновь ускорил движение.
Меня действительно разморило. Прислонился к стене и под ненавязчивые вопли детей с экрана телевизора незаметно задремал. Ковбой, ковбой, тарам-тарарам…
— Эй, братан, ложись на шконарь, — молодой темноволосый, крепкий парень тормошил моё плечо. Я дёрнулся и открыл глаза. Все в хате уже проснулись. Напротив, на нижней шконке, сидел, свесив вниз ноги, рыжий крепыш в чёрной майке и коричневых спортивных штанах. На вид ему было лет двадцать восемь — тридцать. Хозяин шконки, на которой сидел я, мужчина лет пятидесяти, снял с лица шапку — щит от света и, перевернувшись на живот, смотрел телевизор. Дальше, ближе всех к двери, скрестив ноги крест-накрест, восседал арестант неопределённого возраста, скорее всего за сорок, худой и с сединой в волосах. И, наконец, над рыжим, свесив вниз голову и улыбаясь беззубым ртом, валялся тот, кто получил три года химии, по одной со мной статье. Этому было так же, на вид, лет тридцать. Тормошивший меня и был, видимо, Ромкой, пацаном примерно одного со мной возраста.
— Давай матрац твой под низ положим, — Ромка встал и приподнял свою подстилку, освобождая место. — Засовывай свою «машку». Во… — он удовлетворённо посмотрел на проделанную работу. Ложись теперь, поспи. Из подвала, небось, только что? Там сейчас не сахар.
Ромка говорил с типичным воронежским акцентом, немного растягивая слова. Глаза его при этом постоянно улыбались. Хитро улыбались.
— Ты из Красноярска, говорят? Я там жил одно время. Вольной борьбой занимался.
— А жил где?
— В Зелёной Роще.
— А-а… — я разделся и, запрыгнув наверх, смачно растянулся. — Меня Андрюхой зовут.
— Да уже знаю. Спи.
Я незамедлительно последовал его совету. Ну, просто незамедлительно…
Когда в очередной раз проснулся, была, по-видимому, ночь. Все опять спали. Все, кроме Романа и Владимира. Последний, скорее всего, вообще не ложился. Он без устали наматывал километры, не щадя себя. Спортивный дядька… Я спрыгнул вниз и пошёл на дальняк, в смысле, в туалет.
— Что-то мало ты отдыхал. Не спиться что ли? — Володя приостановил свой бег. — На новом месте всегда плохо спится.
— Да нет, просто с непривычки долго не получается, — я справил нужду и вышел из-за занавески. — Таз есть в хате? Постираться бы надо. После подвала, как свинья грязный.
— А в баню водили?
— Водили с утра.
— Завтра с нами ещё раз пойдёшь. Мы по вторникам моемся. А таз под шконкой возьми, там же и мыло хозяйственное найдёшь.
Я нашёл всё. Пока стирал бельё, «спортсмен» ходил вокруг меня, точно кот вокруг сала. Наконец подошёл вплотную и заговорил быстро-быстро, полушёпотом:
— Слышь, Андрюха, куртка у тебя спортивная хорошая. Тебе всё равно не нужна, а мне на зону идти скоро, пригодилась бы. Ты ведь не местный, грева и помощи с воли ждать — дело долгое, а я тебя в свою семью возьму. Будешь со мной и Ромкой жить. У меня хавки полная решка. Вон, спроси у Романа, как мы с ним живём. Лучше других. Телевизор тоже мой, кстати… Ну как, договорились? — и, видя, что не тороплюсь с ответом, продолжил в том же темпе. — Ты не подумай, что я вымучиваю у тебя эту куртку. Я с тобой меняюсь. Баш на баш. У тебя полотенца нет, туалетных принадлежностей, а у меня лишние даже. Я тебе полотенце, стакан, зубную щётку подгоню, да и вообще, всем делиться будем. Не один месяц вместе сидеть. Так что, думай, — и в выжидательной позе замер рядом.
Я ополоснул руки под краном, снял куртку (сам остался в рубахе) и протянул её новому владельцу. Тот быстро, точно опасаясь, что я передумаю, сложил одежду, снял со шконки объёмный рюкзак, развязал его и запихнул куртку вовнутрь. Затем опять подошёл вплотную:
