Андрей Школин - Прелести
Улыбаюсь я.
1993–1994 г.г. Красноярск, Париж.
Прелесть вторая
Когда плачут волки, просыпаются совы
Огонь сожрал тузов, как зиму март —
Всё те же навороты «русских горок».
Но в новом стосе больше красных карт,
И я, пожалуй, выберу шестёрок…
Глава 17
Осень на часах в ярко-красных бархатных погонах,
Осень на лице в печали мокрых паутин.
Разрисуй мне небо теплым колокольным звоном,
Я давно отвык от мелом писаных картин…
Автор известенКоридоры, коридоры, коридоры… Бесконечные рукотворные лабиринты. Достойное воплощение гениальной практичности. Кто-то же их придумал. Как имя того ценителя прекрасного, спроектировавшего первые тюремные коридоры?
Скрип открываемых и закрываемых железных дверей похож на скрип тяжело-груженного состава, трогающегося с места, набирающего обороты и устремляющегося в путь. Кольцевая линия, пассажиры все в сборе, гудок… И сразу вслед за гудком начало кинофильма с меняющимися актёрами, но одним и тем же сценарием. Коридоры, коридоры…
Вертухай, точно Моисей, ведущий целый народ в нужное место. Точно Сусанин… Этот уже привёл однажды, но ему всё нипочём, улыбается приветливо, шепчет ласково: «Стоять, лицом к стене, руки за спину, продолжать движение». Зелёные погоны, зелёная форма, зелёные стены, зелёное болото. И вновь — коридоры, коридоры, коридоры…
Моисей-Сусанин останавливается и толкает дверь кабинета. Довёл…
— Здравствуйте, гражданин следователь.
— Андрей Григорьевич! Присаживайтесь, — он в дорогом костюме и с печальными глазами. Но следак не один. Чуть поодаль на стуле суровый дядька с озабоченным за судьбу государства взглядом на мудром лице.
— Так… Ну, наверное, перейдём на «ты». Как, ты не против?
— Нет, конечно, — соглашаюсь я.
— Вот и хорошо. Тогда приступим к делу, — следователь раскрыл папку с документами и перевернул первый лист.
— Прошу прощения, у меня что, новый адвокат?
— Почему новый?
— Просто гражданин, сидящий в углу, не похож на Галину Андреевну.
— С Галиной Андреевной… — он, не поднимая головы, продолжал рыться в документах, — ты встретишься несколько позже. А сейчас, я думаю, в твоих интересах отвечать коротко и ясно. Договорились?
Можно было и не договариваться — разницы особой всё равно не ощущалось. Я лишь пожал плечами.
— По делу о хищении государственного имущества, — следователь, наконец, поднял голову. — Серебров изменил показания. Теперь они у вас сходятся. Договорились, значит. Да? — он усмехнулся. — Договорились, договорились… Следственный изолятор не предполагает полную изоляцию, всё что нужно вы друг другу уже сообщили. Но, тем не менее, первоначальные показания остаются в силе, и суд это учтёт. Лично для меня в этом деле всё ясно. Будем вскоре закрывать, — мужчина откинулся на спинку стула, достал пачку «Кэмела» и закурил. — Угощайся.
— Не курю.
— Ну, в камеру возьми, друзей угостишь.
— Прямо, как в фильмах… А можно всю пачку… — и посмотрел скромно на никотинового верблюда.
Следователь улыбнулся и повернулся к другому мужику, затем опять ко мне:
— Находчивый подследственный. Ладно, бери, договорились.
— Хорошие сигареты курите… — так и подмывало уточнить: «Гражданин начальник», но я всё же не употребил этот штамп, а просто опустил пачку в карман.
— Ну, так я же закон не нарушаю, на адвокатов деньги не трачу. Могу себе позволить. Кто тебе не давал? Или в тюрьме лучше?
— В тюрьме хуже…
— Ну, ну… — он, кстати, часто нукал. — Может быть, имеются какие-нибудь жалобы или предложения?
— Предложения. Есть.
— Интересно. Ну и…
— Предлагаю послать запрос в Красноярскую краевую психиатрическую больницу на предмет получения документов о моём психическом заболевании. И ещё не мешало бы занести в дело показания о том, что я совершил преступление, находясь в состоянии психической неустойчивости.
— Ага, замечательно… И что, в Красноярске действительно имеются такие документы?
— Имеются. Ну, так как?
— А я что, против, что ли? — следователь записал что-то на листе бумаги и протянул мне. — Обследование, так обследование. Просто дольше до суда в тюрьме просидишь. Двадцать дней, как минимум.
— А я и не тороплюсь, — поставил закорючку-автограф под заявлением и протянул обратно. — Куда спешить-то? Если дадут года четыре, то какая разница, где сидеть.
— Ну, четыре года, допустим, вряд ли дадут, — он продолжал писанину. — Тем более, ты же знаешь, что активная помощь следствию поощряется. А ты сразу во всём сознался, молодец. Если дальше так пойдёт, то, думаю, есть шанс получить условную меру наказания.
— Меня на месте взяли, — и пожал плечами, — какой дурак станет отпираться.
— Ладно, это мне не интересно. Мне ваше с Серебровым дело не упирается никуда. У меня, кроме вас, ещё двадцать человек под следствием, и половина из них тяжкие. Так что, проходи своё обследование, и с лёгким сердцем в зал суда, — мужчина потянулся и прикрыл рукой зевоту. — Я вообще через месяц в ГАИ ухожу работать.
— Поздравляю.
— Спасибо, — он вдруг достал из дипломата пакет. Чёрный пакет. Знакомый пакет. И выложил на стол то, о чём я уже и сам догадался — четыре не сорванных лепестка ромашки-гадалки. — Меня сейчас вот что интересует. Во время обыска в квартире Сереброва, в твоей сумке с вещами найден пакет с этими фотографиями. Тебе знакомы люди на них изображённые?
То ли — чёрт побери, то ли… Хотя белые хлопья снега, клочья разорванной карточки Измайлова, так и не упали на землю летом, зимой дождик ненужных расспросов вряд ли обрадует.
Я взял пакет в руки и внимательно пересмотрел всё его содержимое. Всё на месте.
— Знакомы.
— Кто они?
— Там у меня ещё портрет Ельцина лежал. Нужно объяснять, кто такой Ельцин?
— Ельцина мы не нашли, а эти фото там были. Какое отношение ты к ним имеешь? Только давай без этого…
— К кому конкретно. Люди разные.
— Хорошо, поговорим о каждом отдельно, — следователь опять посмотрел на сидевшего в углу мужчину. — Ты знаешь, что Измайлов погиб в автокатастрофе летом этого года? Ты был с ним знаком?
Я оставил в руке одну фотографию и отразился в уверенном и надсмехающимся над всем миром взгляде — взгляде Игоря.
— Знаю. Был.
— При каких обстоятельствах познакомились?
Вот спросил… Может, действительно всю правду рассказать, глядишь, на обследование сразу в психушку упечёт.
— Измайлов, одно время, в Москве был моим музыкальным продюсером.
— Допустим… А остальные что, тоже продюсеры?
— Остальные? — я положил фото Игоря на стол. — А кто вас конкретно интересует?
— Конкретно… — следователь протянул руку и указал на снимок Хазара. — Например, вот он. Правильно. Всё сходится. Верной дорогой идёте това… Или идут? Или иду?..
— Данович Эдуард Александрович, — продолжил будущий гаишник, — ни в музыкальной, ни в продюсерской деятельности замечен раньше не был. Хотя, конечно же, как человек талантливый, мог бы преуспеть и на этом поприще. Так, всё-таки, какое отношение к нему Вы имеете? — он опять, почему-то, перешёл на «Вы». — Или храните эти фотокарточки, как хранят портреты известных актёров и политиков? Того же Ельцина, например. А, Андрей Григорьевич?
Зарешёченное окно отбрасывало на стену зарешёченную тень. Я протёр глаза, выдержал паузу, затем вновь протёр глаза:
— А кто он, на самом деле, этот Данович?
— Это Вы нас спрашиваете?
— Вас. Сам я не знаю, а знать хочу.
— Зачем?
— Потому что ищу.
Следователь посмотрел, то ли с интересом, то ли с недоверием, и опять «затыкал»:
— Дай-ка сигарету.
— Я не курю.
— Чего не куришь? Я только что тебе пачку подарил.
— А… Извиняюсь, забыл, — достал обратно «верблюда» и положил на стол.
— Да мне только сигарету, — он закурил и выдохнул дым в сторону. — Зачем ищешь?
— А если отвечу, что я его родственник?
— Чей?
— Дановича.
— О, ёб… Школин, ты насчёт психбольницы действительно правду сказал или пошутил?
— Правду.
— Понятно. И, что, никогда раньше ты с Дановичем не встречался?
— Нет, никогда.
— А какого тогда хрена его в Воронеж искать приехал? Располагаешь сведениями, что он здесь находится?
— Я знаю только, что он здесь родился.
— И всё?
— И всё.
— А где сейчас Данович?
— Вот это я бы и сам хотел узнать.
Следователь перевернул фотографии и указал на исписанные ручкой, несущие информацию оборотные стороны:
— Твой почерк?
— Нет.
