Армандо Салинас - За годом год
Голос во дворе, у гаражей, вывел ее из задумчивости. Мало-помалу она пришла в себя, возвращаясь к горькой и тяжкой действительности. Мария сознавала, что осталась одна и что вечер, сочащийся в окно, опять будет печальным и тягостным. И ей вдруг захотелось больше никогда ни о чем не вспоминать, не думать о том, что заставляло ее сердце учащенно и радостно биться.
Она написала несколько писем Матиасу, но ни на одно он не ответил. Только один раз, в самом начале, прислал открытку, и то требуя оставить его в покое. С него, мол, и так достаточно, если он раз-другой пошлет ей денег. Вот почему Марию охватывала жгучая тоска и она ничего не могла с собой поделать. Она смутно понимала, что какая-то неведомая сила разрушила их жизнь, превратила ее в прах. Ей хотелось бороться за Матиаса, возвратить его, но в этой борьбе (она заранее чувствовала) ей уготовано поражение. Она любила сто. Ох, как она его любила!
Мария продолжала писать. Она скрыла от сестры большую часть своих невзгод. Ей лишь хотелось быть рядом с сестрой. Хоть чуточку отдохнуть от выпавших на ее долю бед и снова вступить в вечную борьбу за существование. Она еще молода и может заработать на жизнь. Ей нужны деньги на билет и паспорт. Она достанет бумаги, для получения которых не нужно согласие мужа, ведь их брак теперь недействителен. Они зарегистрировали свой брак, разъясняла она в письме, во время войны у нотариуса, а после войны не венчались в церкви.
Мария дописала письмо. Отнесла его в почтовое отделение на улице Фуэнкарраль и оттуда пошла на работу.
* * *
Лучи утреннего солнца, пробиваясь сквозь обросшие мхом стволы падубов, освещали узкое ущелье, в котором клокотал ручей. Голые, скалистые берега круто сбегали вниз, обрывистыми утесами подступали к самому руслу. И вода цвета ясной лазури в излучинах пенилась белым кружевом на перекатах, круглыми глыбами вздымавшихся на ее пути. Редкие приземистые деревья, уцепившись корнями за камни, спускались к ущелью, чтобы посмотреться в зеркало вод. Заросли репейника темно-зеленой стеной вставали у проселочной дороги, змеившейся вдоль реки. Легкое белое облачко медленно плыло в безмолвном утреннем небе, увлекая за собой стайки птиц, собиравшихся совершить налет на гумна селения Торрелодонес. Дома лепились на самом горбу дороги, сбегавшей к аркадам римского моста.
А вдалеке, на пастбищах, стадо коз важно шествовало за колокольцем вожака. Стадо оберегал громадный пес. Карабкаясь по склонам, ворча и лая, подгонял он отстающего козленка. Пастух шел сзади, опираясь на высокий посох, изредка пугая четвероногого сторожа пращой, когда тот, отвлекшись, бросался за диким кроликом или начинал лаять на пролетавшего дрозда.
Стояло прекрасное воскресное утро. Туристы с рюкзаками на спине спускались по тропинке, огибавшей селение и ведущей к римскому мосту.
Хоакин пригласил Луиса с Антонией присоединиться к группе друзей, с которыми собирался провести воскресный день в горах.
— Пойдут Антон с Кармен, Неаполитанец, Эулохия, Рыбка, девушка Тинте, Пепита и я. И вы, если захотите.
Они ехали в открытом вагоне третьего класса, наслаждаясь свежим утренним воздухом.
— Ты устала, Пепита?
Девушка обернулась и весело показала на речку, серебристой лентой плескавшуюся у отвесных обрывистых берегов. Солнце, как исполинский желтый лимон, сверкало и искрилось.
— Смотри! Река! Мост! — крикнула Пепита.
— Туда мы и едем, под арками моста есть отличное место для купания.
— Не сходи с ума! Неужели ты полезешь в воду?
— Это ты меня свела с ума.
Антония пустилась бегом по тропинке от Луиса, поднимая своими сандалиями тучи золотистой пыли. Лицо ее зарделось от быстрого бега, кровь бурлила в венах. Она словно приглашала юношу вступить в любовную игру. Легкими, гибкими движениями стана Антония уклонялась от его рук, они ловили ее и смыкались, но напрасно — девушка была далеко. Вскоре, радостная, запыхавшаяся, она замедлила бег, чтобы Луис смог догнать ее и сжать в своих горячих объятиях.
Антон и Неаполитанец шагали далеко позади: они несли сифон с газированным вином. Рыбка любезничал и заигрывал с Эулохией, и она, не новичок в таких делах, громко хохотала над его смелыми, забористыми шутками. Кармен и девушка Т инте распевали «Астурия, отчизна дорогая».
Они устроили привал на левом берегу реки, под изогнутой тенью моста, на гладком гранитном утесе, наклонно спускавшемся к воде.
— Поставьте вино в прохладное место, — сказал Хоакин.
Антон с Неаполитанцем спрятали сифон в зарослях камыша, росшего по берегу, Хоакин и Рыбка с помощью палок и одеяла соорудили навес от солнца.
Девушки, разобрав рюкзаки, отправились в ближайшие заросли кустарника, чтобы переодеться для купания.
Юноши уже плескались в воде. В этом месте было неглубоко. Взобравшись на скользкие камни на дне реки, они торопили девушек. Их голоса, отражаясь от каменных берегов, разносились громким, звонким эхом. Ребята выказывали нетерпение, им хотелось скорее увидеть своих подруг в купальных костюмах:
— Сюда! Сюда! Скорей! Вода отличная!
Пять девушек, сверкая обнаженными плечами, стояли в зарослях кустарника, дожидаясь, когда Испита завяжет тесемки своего купального костюма.
— Сейчас идем! Да не торопите вы!
— Мне совестно выходить, — сказала девушка, пришедшая с Тинте.
— Не дури, мы выйдем все вместе.
— Да, вы вон все полненькие, у вас есть, чем покрасоваться. А я худющая; ноги как палки.
— Не беспокойся, у них не лучше.
— Да, но это не одно и то же.
— Ну, пошли?
— Пошли, — решилась девушка Тинте.
Они побежали вниз по склону, смеясь и толкаясь. У Эулохии от смеха трясся жирок на животе.
— Холодная?
— Нет.
— Лезь ты первая, Пепита, — предложила Антония.
— Я? И не подумаю. У меня уже мурашки по телу.
Девушки уселись на Камне, далеко вдававшемся в русло реки. Пепита качала ногой в воде, брызгая на Хоакина, который уцепился за основание камня.
— Будешь брызгаться — столкну в воду, — предупредил Хоакин.
— Не столкнешь.
— Нет? А вот посмотрим!
Хоакин попытался было забраться на камень, но Пепита, вскочив на ноги, со смехом толкнула его назад в воду.
Хоакин, рассердившись, снова полез на камень. Некоторое время они боролись на краю утеса и вдруг в обнимку свалились в речку. Пепита была отличной пловчихой: сделав два мощных взмаха, она увлекла Хоакина на дно. Вода, прохладная и нежная, как рыбья кожа, ласково окутала тело. Пепита сильным движением вынырнула на поверхность, глотнула воздух и снова ушла в глубину, чтобы, ящеркой прокравшись по дну реки, настичь Хоакина.
Антония, Кармен, Эулохия и девушка Тинте, которую звали Пакитой, бросились в воду в том месте, где река доходила всего до колен.
— Давай я научу тебя плавать на спинке, — предлагал Рыбка Паките.
— Ох, если ты меня отпустишь!
— Ложись на спину и откинь голову.
— Да я наглотаюсь воды.
— Не наглотаешься! Склони голову, будто ты на похоронах.
Рыбка блаженствовал. Худенькая Пакита имела свои достоинства. Делая вид, что он обучает ее плавать, Рыбка одной рукой держал девушку за ноги, а другой щекотал и гладил по спине.
Луис вылез из воды и забрался на ветку дерева, росшего в тени моста, у самых перил. Он всматривался в ущелье, где бурлила река, сверкая желто-зелеными струями. Стрекозы — чертовы лошадки — трепыхали в воздухе своими прозрачными крылышками. На противоположном берегу грелась на солнце длинная ящерица, настороженно приподымая треугольную головку при каждом шорохе покатившегося камешка. Высоко в небе недвижно парил орел.
Антония тихо подошла к дереву, на которое вскарабкался Луис. Юноша неотрывно смотрел в ясную глубину потока.
— Что ты там делаешь наверху?
— Ничего, просто смотрю на реку.
— Слезай, поедим чего-нибудь.
— Я не очень проголодался.
— Ладно, слезай, пойдем перекусим. За городом всегда аппетит появляется, — добавила Антония, — я не хочу, чтобы у меня муж был сухой и тощий, пусть будет упитанным.
— Хорошо, пойдем.
Луис спустился с дерева.
— Вот такой, загорелый и скачущий по веткам, ты похож на Тарзана.
Друзья расположились под импровизированным навесом. Девушки расстелили на земле одеяло, достали тарелки и еду.
— Принеси сифон, Хоакин. Давайте выпьем. Нет ничего лучше, как промочить горло перед едой, — сказал Неаполитанец.
Эулохия восхищалась природой.
— Ой, как здесь красиво! Не пойму, чего это люди так рвутся жить в Мадриде, когда есть такие прекрасные места, как это!
— Хорошо живется не в красивом месте, а с тугой мошной!
— А как же крестьяне?
— Ой, не смеши меня, а то лопну! Да здесь одни камни, тут не покрестьянствуешь! На камнях ничего не вырастишь.
