Армандо Салинас - За годом год
— А как же крестьяне?
— Ой, не смеши меня, а то лопну! Да здесь одни камни, тут не покрестьянствуешь! На камнях ничего не вырастишь.
— А я видела тут, неподалеку от шоссе, шикарные виллы.
— Они принадлежат тем, кто проводит здесь лето, а остальное время живет в Мадриде. Это дачники, приезжают в Торрелодонес на самые жаркие месяцы.
— А я мечтаю жить в горном селении. Вот счастье! Конечно, в доме, где есть сад и туалет с канализацией. Самое неприятное в деревне то, что там нет света и воды, — сказала Пепита.
— Кто за городом живет, подтирается чем бог пошлет!
— С деньгами в любом месте шикарно живется. А есть места и получше. Будь у меня монеты, я бы проводил лето не здесь, — вступил в разговор Рыбка.
— А куда бы ты поехал? — спросил Неаполитанец.
— На Лазурный берег, например, к француженкам.
— А я летом выезжаю на дачу, на родину матери, в городок под Авилой, — сказал Луис.
— Да ты у нас вроде барчука, — сказала Эулохия. — А я вот, например, не знаю, что такое жить на даче. Мы все лето в городе торчим. У подъезда дома, рядом с кувшинами.
— Все дело в том, что некоторые живут слишком богато. В Испании еще полно несправедливости. А ведь мы все одинаковые, божьи дети, — выпалила Пакита.
— Я три года назад ездила в городок под Саламанкой. Отлично провела время! Как раз застала праздники. Плясала с утра до ночи и объедалась свининой и колбасой, — начала рассказывать Кармен.
— Кто у нас хорошо живет, так это Неаполитанец. Поглядите, какие телеса нарастил.
— Это стоило немало сыночку моей мамаши. Для коммерции надо родиться. Когда кошелек полон, не страшно попасть и в каталажку. Я бы поменялся местами с делягами из концерна. Сбыли аргентинскую пшеницу; студенты требовали снять с них голову, а их, видите ли, посадили в камеры с радиоприемниками. Многих совсем выпустили. Надо уметь глядеть в оба, ребятки, — сказал Неаполитанец, поднося указательный палец к правому глазу.
— Вот тебе, Луис, и будущий клиент, — заметил Хоакин.
— А ты адвокат? — спросил Неаполитанец.
— Да.
— Да, — подтвердил Рыбка. — Луис у нас дон без звона. А дон без звона — бубенцы в панталонах.
Кармен уплетала вяленую треску, доставая кусочки из металлического судка.
— Хочешь попробовать? Очень вкусно.
— Что за рыба?
— Треска.
— С тех пор как вкалываю в рыбной лавке, меня от рыбы воротит, — сказал Рыбка.
— О чем это мы разговаривали? — спросила Эулохия.
— Ладно, расскажи о своем первом женихе, чем вы с ним там занимались, — рассмеялся Рыбка.
— Это ты лучше расскажи о том, как твоя тетка была шлюхой в Вальядолиде, — задетая Рыбкиной шуткой, отпарировала Эулохия.
— Ну, не сердись.
— Хочешь помидор?
— Давай.
— Вы когда поженитесь?
— Скоро. У нас уже есть комната.
— Ну, имея одну комнату, я бы не женился.
— А я женюсь.
— А почему бы нам не встречаться почаще? — сказал Антон Луису и Хоакину. — Я постоянно торчу в баре на улице Сан-Бернардо.
— Я тоже там бываю, когда захожу к Антонии, — сказал Луис.
— Хозяин отменный парень, либерал почище самого Риего. Его зовут Понсе.
— Знаешь, Антон, я бы с удовольствием. Но уж больно много народу туда ходит, что-то это подозрительно. На днях один товарищ с нашего завода как раз рассказывал о подобном сборище. Там свободно толковали обо всем на свете. Читали Маркса и Ленина. Спорили, обсуждали. А потом оказалось, что это ловушка. Бар служил западней, где полиция расставила свои сети, — сказал Хоакин.
— И все же, дружок, я считаю, что пора действовать. Ведь мы живем уже в пятьдесят первом году.
— Да, пора действовать, что-то делать. Но, как говорит Неаполитанец, и глядеть надо в оба. Чтобы не походить на великанов с ярмарки, которые смотрят на мир сквозь ширинку, — заметил Хоакин.
Стоял жаркий час сиесты. Стрекотали кузнечики, вода в реке, казалось, уснула, лениво поблескивая красной рябью. Три колонны муравьев сновали к остаткам пищи, протаптывая в песке три параллельные дорожки.
Антония с Луисом развалились в тени под навесом, подложив под голову вместо подушки брюки Луиса. Они лежали в изнеможении, растворясь в глубоком послеполуденном покое, не нарушаемом даже отчаянным стрекотом кузнечиков. Ослепительный свет солнца смежил им веки, и, разморенные жарой, они уснули. Девушка грезила о прекрасной жизни, которая очень сильно отличалась от реальной.
Хоакин с Пепитой сидели на берегу у самой воды. Невдалеке от них играли в фанты остальные друзья.
— Ну и жарища, да, Хоакин? — сказала Пепита.
— Да, будь осторожна.
— Увидишь, завтра вся кожа слезет.
— Ты прямо как рак. Только и торчишь на солнце.
— Сам знаешь, мы, девушки, очень любим загорать. А кроме того, у меня кожа краснеет только в первый день, потом могу загорать сколько угодно, и хоть бы что.
— Я бы не стал хвастаться своей кожей.
— Конечно, ты ведь мужчина. Был бы женщиной, тогда другое дело.
— Не думай. Мы, мужчины, тоже любим хвастаться.
— По тебе что-то не заметно, всегда ходишь неряхой, брюки не отглажены. Прямо как Адам.
— С фиговым листком или без него?
— Не говори глупостей, конечно, с листком, — рассмеялась Пепита.
— Хочешь, я помажу тебе спину оливковым маслом? Хорошо освежает.
— А кто пойдет за ним? Мне не хочется… На меня такая лень напала…
— Ладно, вставай. Я помажу тебя маслицем, а потом махнем вон в те заросли.
Хоакин поднялся на ноги и потянул за собой девушку.
— Ну, не ленись, Пепита.
Наконец девушка тоже встала. Мысль полазить по зарослям ей понравилась. Она отряхнула влажную землю, приставшую к ногам.
— Ты еще испачкалась сзади, — сказал Хоакин-.
Он налил в блюдце масла, добавил немного воды и стал размешивать палочкой, которую подала ему Пепита.
— ?Жжет сильно?
— Сейчас нет, вот завтра здорово прохватит.
— Ты надень мою рубашку и платок на голову.
Пепита кокетливо собрала волосы под красным платочком. Рубаха Хоакина была ей немного велика, она свободно спадала вниз, чуть прикрывая бедра. Казалось, кроме этой рубашки, на девушке ничего больше не было. Хоакин, разнежившись, засмотрелся на невесту. Стройная, с длинными ногами, чуть тронутыми легким загаром, она была чудесна в просторной белой рубахе и красном платочке.
— Отдай мне поцелуй, ты проиграла, — шутил Рыбка с Эулохией.
— Если Неаполитанец не против, мы вас проводим, — предложила Эулохия.
— Нет, я не любитель бродить. Я лучше полежу рядом с графинчиком, потяну из него винцо, — отвечал Неаполитанец.
Рыбка ехидным голосом напомнил друзьям, чтобы они не очень увлекались малиной в зарослях на том берегу.
— Смотрите не объешьтесь малиной, а то потом у Пепиты начнет пухнуть живот.
— Да, насчет этого поосторожней, — рассмеялся Неаполитанец.
— Ну, а ты отдай мне поцелуй, раз проиграла, — приставал Рыбка к Эулохии.
Хоакин с Пепитой побежали к броду, чуть выше по течению реки, за римским мостом. Они перешли на другой берег по камням, выступавшим из воды.
Берег возвышался отвесной стеной с редкими уступами, за которые можно было уцепиться руками и ногами. Медленно забрались они на самый верх, откуда открывался вид на окрестности. Хоакин и Пепита посмотрели на оставшихся внизу друзей. Ребята купались. Услышав крик сверху, они приветственно замахали руками.
Другой своей стороной берег полого спускался к долине, где раскинулись заросли малинника.
Пепита и Хоакин долго, с наслаждением набивали рот сочными кроваво-красными сладкими ягодами.
И вдруг окинули друг друга долгим взглядом. Хоакин почувствовал, как желание теплой волной разлилось по всему телу, толкнуло к Пепите, его руки легли на плечи девушки. Он поцеловал ее в шею и с нежностью расстегнул на ней рубашку.
Сердце Пепиты готово было выскочить от охватившего ее восторга и испуга. Маленькие груди ее напряглись и затрепетали, как живые горлицы. Оказавшись обнаженной, она почувствовала, как жаркий порыв ветра, опережая Хоакина, опалил ее своей лаской. Неизъяснимое блаженство, какая-то неведомая сила заставили ее широко открыть глаза, в которых сияли и любопытство и страх. Пепита не слышала ни ласковых слов Хоакина, ни его нежного шепота. Сладостной и мудрой была эта любовь на маленькой зеленой лужайке среди зарослей малинника.
Вечер угасал на вершинах гор, высившихся на горизонте. Туристы торопливо собирали рюкзаки: дорога до станции Торрелодонес была долгой и крутой.
— До отхода поезда осталось двадцать минут, — предупредил Луис.
На взгорье они остановились посмотреть в пропасть. В черной бездонной глубине застрекотали первые сверчки. Чувствовалась близость реки.
По склонам карабкались еще группы туристов. Одни пели, смеялись, другие, усталые, шли молча.
