Армандо Салинас - За годом год
— Какой хороший был парень. Его убили только за убеждения, никогда никому не сделал зла.
— Из дома выволокли живым, а теперь отправили на съедение червям.
— Замолчите! Замолчите! Криками тут не поможешь.
— Если сейчас же не замолчите, никаких свиданий не будет, — пригрозил женщинам тюремщик в хаки.
Родственники заключенных прошли в зал для свиданий с арестованными. Все стараются занять место поближе к решетке, обтянутой еще частой металлической сеткой. Нечем дышать. Пальцы стискивают проволочные ячейки, лица прижались к решетке, глаза впились в дверь, через которую должны выйти заключенные. Раздаются гулкие шаги надзирателя.
И вдруг неудержимый всплеск криков. На первый взгляд бессмысленных, непонятных. Каждый старается перекричать соседа.
— Да ты потолстел!
— Я принесла тебе яиц и немного хлеба!
— Табак! Ты слышишь? Та-бак!
— Дочка здорова, а сынок чуть прихворнул. Я оставила его у твоей сестры.
— Что ты сказала?
— Дочка здорова!
— А ты?
— Я хорошо!
— Хорошо?
— Хорошо!
— Все здоровы!
— Я нашла работу!
— Где?
— На заводе.
— Товарищи шлют тебе привет! Собрали денег на мою поездку и на передачу для тебя!
— Передай им привет!
— Как твоя учеба, Антон?!
— Математику сдал.
— У тебя есть невеста?
— Иногда гуляю с одной девушкой.
— Я говорила с адвокатом. Подадим на пересмотр дела.
— А как идут дела на воле?
Гулко раздавались шаги надзирателя. Молодые мужчина и женщина смотрели не отрываясь друг на друга, не произнося ни слова. И вдруг он, схватившись за решетку, закричал:
— Мария! Мария! Как только выйду, поженимся!
— Я будто не в себе, столько собиралась тебе сказать, а сейчас не могу и слова выдавить. Пять месяцев ждала этой встречи, все помнила, что надо сказать, а теперь вдруг забыла…
Маленькие дети то возились, играя на полу, то вдруг замирали, прижавшись к решетке.
— Не плачь, Хуанито. Смотри, вот это твой папа. Позови его.
— Папочка! Папочка!
И отец, взрослый мужчина, плакал, стискивая железную решетку.
— Скажи еще что-нибудь, сынок, скажи!
На улице, у ворот тюрьмы, воздух был пропитан светом и вздохами.
Точно изваяние, высилась посреди улицы фигура матери расстрелянного. Снова раздался ее крик, безутешный и хриплый. Две женщины держали ее под руки.
— Он был у меня единственный! Единственный! Они убили его! Но лучше пусть он умер героем, чем стал бы предателем!
Хоакин с Антоном, когда подошла их очередь, проголосовали против.
Рамиро де ла Ос Моратала, бывший участник фашистского крестового похода, бывший участник кампании в России, вошел в свою комнату. Он был высок ростом, чуть сутуловат, сухопар, с длинными, худыми руками. Лицо костлявое, с бледной кожей. Концы усов свисали вниз. Нос большой, прямой, маленькие глаза глубоко спрятаны. Веки голые, без ресниц.
— Ресницы я потерял в русскую зиму на озере Ильмень, — объяснил он.
По утрам Рамиро работал в конторе, а по вечерам — курьером на картонажной фабрике.
— Если утром я не ударяю палец о палец, — говорил он, — то по вечерам сбиваю все ноги, бегая по Мадриду. Но за утреннюю работу мне платят всего семьсот в месяц, а на них не проживешь.
Родился он в Вальядолиде. К началу гражданской войны тридцать шестого года Рамиро имел в кармане членский билет НПХО[17], немного знаний (он еще только начал учиться) и великие надежды на будущее.
Теперь ему стукнуло тридцать три. Жене его, Бланке, было чуть меньше. Дочь их звали Аделитой, и внешностью она была вылитая мамаша.
— Вы только поглядите на эту девочку, ест, как большая, а не в коня корм. Живот у нее, точно бездонный мешок. И куда только еда девается, одному богу известно. Все не впрок, — жаловалась мужу Бланка.
Рамиро с женой и дочерью поселились в комнате, которую в прошлом году оставила сеньора Аида. Они пришли по рекомендации Иларио, кабатчика с первого этажа, которому они, кажется, доводились троюродными родственниками.
В спальне стоял полумрак. Рамиро подошел к окну и открыл его.
В комнату ворвалось солнце. Свет брызнул на пол, на постель. Со светом проник и воздух, и вместе они преобразили комнату, придали ей жизни.
Рамиро оперся о подоконник и так постоял немного, затем обернулся к Аделите. Девочка была не причесана, с неумытым личиком, в тесном для нее платьице.
— Всегда шью на рост, но она так тянется вверх, что за ней не угонишься, — жаловалась Бланка Марии.
Девочка, заигравшись, наклонилась перед шкафом, заголив попку; из экономии ей даже не надевали трусиков.
Бланка готовила обед на керосинке. Дома она ходила в затрапезном виде и, хотя была в меру полна и смазлива, не вызывала вожделения у такого человека, как Рамиро, который изо всех сил старался взять жизнь за рога.
— Ну как дела? Как сегодняшние дела? — спросил он, стоя у окна.
— Какие дела?
— Ну вот, какие? Сама знаешь… обычные.
— Да как всегда, с каждым днем все труднее. Пойдешь в магазин, а там опять все подорожало. Вчера на реал, сегодня на несколько сентимо. Вот и крутись.
— А девочка?
Бланка стояла спиной к окну; она готовила в углу комнаты. Щеки у нее раскраснелись от огня керосинки, в руке она держала шумовку.
— Как ангелочек. Я подавила ей две картошечки и дала томатного сока. Немного поскандалила. Сам знаешь, бедняжечка целый день торчит взаперти в комнате. Мне так ее жалко! Должно быть, ей нездоровится, она кашляет.
— Ничего страшного.
Девочка забралась на стул. Уселась и, сжав куклу в руках, замерла, глядя в одну точку.
— Видишь, Рамиро? Вот так и сидит часами напролет. Прижмет куклу и сидит тихо-тихо и смотрит, смотрит.
У Бланки при виде дочери сердце обливалось кровью.
— Надо будет сводить ее к доктору. Не пойму, но странно она себя ведет: никогда не засмеется, как другие дети. Исхудала совсем, вон личико как заострилось, а вчера всю ночь прокашляла.
— Я что-то не замечал.
— А вы, мужчины, все такие, вас пушкой не прошибешь. Вам на все наплевать, кривая, мол, всегда вывезет. А я ночи напролет думаю о нас, о девочке, о том, из чего приготовить завтра обед…
— Все дело в том, что девочка не дышит воздухом. Ты ее не водишь гулять.
— Вожу, как только выдается время. Побыл бы ты на моем месте. Все приготовь, все убери. Ты выскочишь на улицу, и вся недолга. А когда вернешься, подавай тебе обед, и комната чтобы прибрана была. Ты бы лучше позаботился о нас, нашел бы отдельную квартиру, светлую и просторную, не такой хлев, как эта. Вот бы чем лучше занялся, а не этой дурацкой политикой, о которой только и болтаешь с такими, как ты, на своих собраниях. Все твердите, что не те порядки в Испании были, вот, мол, вы и сражались. Так поменяй эти порядки раз и навсегда. А нам, женщинам, такая жизнь, какую мы ведем, совсем не правится. Бросьте разглагольствовать о политике да постройте нам хорошее жилье, да сделайте так, чтобы не было дороговизны.
Бланка распалилась. Последние слова она выкрикнула громко и пронзительно. Это сильно задело Рамиро. Настроение его вконец испортилось. Ему сразу вспомнилось, что они часто спорили еще в бытность женихом и невестой. Бланка всегда так ставила вопрос, что обсуждать с ней что-либо не было никакой возможности.
— Ты рассуждаешь прямо как красные, — в шутку говорил он.
На этот раз он посмотрел на нее со злобой.
— Скажи, где я могу достать деньги, и завтра же мы снимем самую шикарную квартиру.
— Попроси, чтобы тебе прибавили жалованье.
— Там, где я работаю, жалованье с бухты-барахты не прибавляют. Надо иметь приказ из министерства. По-моему, ты своей дурацкой башкой никак не сообразишь, что на деньги, которые я тебе приношу, мы должны питаться, одеваться и все остальное. Ты не можешь жаловаться, что я мало работаю. Я целыми днями, с утра до ночи, сбиваю ноги на работе, — с яростью отражал нападки жены Рамиро.
— Твоя дочка ходит с голой задницей, имеет только одну пару туфелек. А тебе плевать! У меня голова кругом идет, как бы купить девочке все необходимое. У меня у самой белье совсем износилось! А на обед сегодня пустая картошка!
— Ну так скажи, что я могу сделать?
— Не знаю, что ты можешь сделать. Знаю только, что ты должен приносить больше денег. Вон некоторые твои дружки как устроились. Федерико, например. Совсем другое дело, и вид у него другой!
— Я не продаюсь, у меня свои идеи!
— Да. Ты не продаешься. Ты — честный человек. Сам дохнешь с голоду и моришь голодом семью и, как распрочестный человек, всю жизнь ходишь в одной рубашке. Нищий! Таскай на своем горбу богачей, пускай они богатеют еще больше. Ты заслужил три медали, а ждешь, как ребенок, когда тебе свалятся с неба фиги-финики и национализируют банк. Ты и твои дружки собираетесь каждый вечер и вопите, что не желаете никаких идиотских королей. Голосуете за референдум и малюете на стенах разные надписи.
