Бектас Ахметов - Чм66 или миллион лет после затмения солнца
Художник Валера сделал попытку прекратить спор.
– Кто за кого воевал, кто кого предавал – какая разница? На войне, как и на Олимпийских играх, важно участие.
Все замолчали.
Я напрасно боялся уроков домоводства. Про меня у Щедриной совсем другие планы.
– В Мозыре у меня живет дочь… Твоя ровесница. Я бы хотела тебя с ней познакомить.
– Зять любит взять.- философски заметил художник Валера.
– А-а… Пускай… Такой если и возьмет – много не унесет.
Это еще бабушка надвое сказала. Смотря что уносить.
Щедрина любит блядунов, но дочку любит больше.
Валентина Никаноровна привозила мне из Феодосии сигареты
"Столичные", поила крымским вином и продолжала рассказывать о настоящих мужчинах.
Во саду ли, в огороде,
Бегала собачка.
Хвост подняла, навоняла -
Вот тебе задачка.
Ночью прошел дождь. Над заливом распростерлись тучи. После завтрака лег на боковую.
– Зелинский здесь живет?
В комнату зашла загорелая девушка.
– Здесь. – Я поднялся с кровати. – Только он куда-то ушел.
– Я подожду его здесь?
– Ждите.
– Вы откуда? – девица присела на кровать Зелинского.
– Из Алма-Аты.
– Я жила в Алма-Ате.
– Да? А в какой школе учились?
– В 39-й.
– В каком году школу окончили?
– В 68-м.
– Как?
Я вгляделся в гостью. Ну и дела. Передо мной сидела Аня Бобикова.
Она тоже узнала меня.
– Ты сейчас где?
– В МГУ на биофаке. – Она придирчиво осматривала комнату. -
Сейчас отдыхаю в Феодосии.
– У…
Ну и отдыхала бы себе в Феодосии. Я чувствовал, как Бобиковой сильно неприятно видеть меня. Ишь, фифа. Эрзац-бутафория, а туда же.
Нет уж, терпи, подруга дней моих суровых. У нас ведь как? Хоть кожа черная, но кровь чиста.
Бобикова поднялась с кровати Зелинского.
– Я сейчас приду.
– Приходи.
Я запер комнату и пошел на пляж.
Тьфу, черт. На море штиль и на пустынном пляже в одиночестве под тучами загорала Бобикова. Я сел рядом.
– Как тебе в Коктебеле?
– В Феодосии пляж лучше.
Ну конечно.
На пляже появились четверо. Жалакявичус, Михалков-Кончаловский, мужик средних лет в панамке и паренек лет шестнадцати.
– Кто это?
– Жалакявичус, Михалков-Кончаловский… Остальных не знаю.
– Жалакявичус? – переспросила Бобикова. – А ну да… То-то смотрю, где я его видела. А этот…Михалков-Кончаловский кто?
– Кинорежиссер.
– Интересный мужчина.
Мужик в панамке оказался кинокритиком. Он и Жалакявичус купались.
Паренек пулял галькой по водной глади. Камушки, подпрыгивая, уходили в сторону Турции. Михалков-Кончаловский в белом кепоне, в темных очках, в светлых рубашке и шортах сидел на гальке и молчал.
Жалакявичус растирался полотенцем и болтал с критиком. Бобикова разглядывала кинорежиссера и прислушивалась к разговору кинокритика с Жалакявичусом. "Ничего не скажешь, дело она знает туго. – подумал я. – Поляну глухо сечет".
…После обеда я сказал Зелинскому: "К тебе тут приезжали".
– Знаю. – коротко и неприязненно отмел меня филолог.
Ну, Бобикова! Деловой колбасе мало Алма-Аты. Болонка и здесь успела нафунить.
В летнем кинотеатре Дома творчества показывают "Разиню" с
Бурвилем. Сюжет плетется вокруг бриллианта "Юн-Кун-Кун".
"А прыщи у него не сошли?"
Вместе с прыщиками наряду, с окончательно утвердившейся импотенцией, наружу пробивалась и основная тема "Кентавра". Помимо высыпавших на лище прыщиков пошли высыпания на спине, которым со временем суждено было закрепиться банальным фурункулезом.
Позагорав с два часа в Коктебеле, я обнаружил, что прыщи на спине разгладились и исчезли. На людях раздеваться можно, но это временно, на пару-тройку месяцев.
Помимо псориаза в "Кентавре" попутно затрагивается и тема
Сотворения мира
"Он сел за последнюю парту, позади прыщавого и лопоухого
Марка Янгермана. Но, едва усевшись, заметил, что через проход, в третьем ряду на последней парте, сидит Айрис Осгуд, полная красавица, медлительная и тяжеловесная, как телка. Зиммерман, пододвинувшись, шепотом и жестами попросил у нее листок из тетради.
Пухлая девушка поспешно вырвала листок из тетради, и директор, беря его, без стеснения заглянул за вырез ее свободной шелковой блузки.
…– Миллиардов, – сказал Колдуэлл. – Пять миллиардов лет.
Таков, как считает современная наука, возраст Вселенной. Возможно, он даже больше, но почти наверняка не меньше. А теперь, кто скажет мне, что такое миллиард?
…– А еще нам приходится иметь дело с миллиардами, когда речь идет о нашем национальном доходе, – сказал Колдуэлл. – В настоящее время мы должны самим себе около двухсот миллиардов долларов.
Примерно триста пятьдесят миллиардов нам стоила война с Гитлером. И еще на миллиарды считают звезды. Около ста миллиардов звезд насчитывается в нашей галактике, которая называется – как?
– Солнечная система? – подсказала Джуди.
– Млечный путь, – поправил ее Колдуэлл. – В Солнечной системе одна звезда – какая же?"
Джон Апдайк. "Кентавр". Роман.
Вообще-то Апдайка можно упрекнуть в жидковатости. Псориаз по сравнению с прыщавым Янгерманом, который противен всем, и больше всего самому себе, – семечки. Скорее всего, упрек напрасен потому, что может быть у Апдайка самого был псориаз, почему он и описывает только то, что познал на себе.
Так или иначе, но в 69-м у меня четко, без прикрас и излишеств, связалась тема личного "Кентавра".
Дома у Кайрата жена и четверо детей. Кроме стихов поэт пишет сказки для детей, переводит на казахский прозу. Человек он любознательный, его влекут новые места, новые впечатления. "Мечтаю поехать в далекую Бразилию!". – кричит он, сложив ладони рупором.
Накупавшись в Сердоликовой бухте, Кайрат, и я торопились на обед.
– Смотри…- Кайрат остановился. – Какая девушка.
Высокая девушка с соломенными, коротко стриженными волосами, купалась в одиночестве.
Мы спустились. У высокой, сложением русалки, девушки в руках маска для подводного плавания,
– Девушка, можно попросить маску поплавать? – Кайрат взял иницативу на себя.
Русалка молча протянула маску.
Девушка курила сигареты "Новость". Курево сближает. Я предложил ей "Столичных". Так же молча она взяла у меня сигарету.
"Неразговорчивая, но офигительная". – подумал я.
– Давно здесь?
– Вчера приехала.
– Откуда?
– Из Москвы.
– Как тебя зовут?
– Лена. – Русалка курила с отсутствующими глазами.
– Где-то учишься?
– В полиграфическом.
– На кого?
– На художника-оформителя.
Лена училась у входившего в моду Ильи Глазунова. Намерена и здесь немного поработать.
Из воды вылез Кайрат.
– С маской хорошо плавать. – Он вдохнул полной грудью воздух. Познакомились? Меня зовут Кайрат. А вас?
– Лена.
– Вы здесь одна?
– С мамой снимаем комнату.
– Приходите завтра к десяти на пирс. Пойдем в Восточную бухту.
Русалка молча тряхнула головвой. Приду.
…Кайрат ходил взад-вперед и нудил:
– Да не придет она… Зачем мы ей такие?
Это он верно заметил, только Лена приближалась к нам в большой соломенной шляпе и цветастом сарафане. Какая она все-таки мотыльная.
С ее ростом ей бы нас с Кайратом за ручки в детсад в самый раз водить.
Лена молча поздоровалась.
…Русалка пила из горлышка "Тырново" и говорила, что способна определить букет любого вина.
Мы брели по воде, отбрасывая в сторону бурые водоросли.
Мелководье кончилось. Бултых! Лена Светлова поплыла. Я остался на мелководье. Русалка приплыла обратно и спроосила:
– А ты что за мной не поплыл?
– Боюсь глубины.
– Боишься? – переспросила Светлова и приказала. – Тогда отнеси меня на берег.
– Я не подниму тебя.
– А ты не бойся меня уронить. Кругом вода и я легкая… Попробуй.
Может все дело в воде, а может Русалка и в самом деле легкая, но поднял я ее без усилий. Она мягкая, податливая. Обвила меня за шею руками и с притворным испугом задышала в ухо.
– Эй! Не торопись!
В бутылке еще оставалось вино. Мы пили, закусывали персиками, которые принесла с собой Светлова и болтали.
– Горький был сильный мужчина. – сказал Кайрат.
– Ну-ка расскажи… – Лена оживилась.- Откуда знаешь?
– Современники свидетельствуют.
– А-а… – И она повернулась ко мне. – А ты что?
– Что я? – Я не успел растеряться и ответил – Я не Максим Горький.
– Кто тебя знает… – Русалка хитро улыбнулась.- Может и Максим.
"Начинается, – подумал я – У них одно на уме".
– Скажи, – всматривалась мне в глаза Светлова, – а какие тебе девушки нравятся?
– Хм… Какие нравятся? – задумался я и ответил – Разные…
