Бектас Ахметов - Чм66 или миллион лет после затмения солнца
– Ну а все-таки?
– Э-э… Такие…, у которых, как бы тебе сказать… не все правильно с симметрией.
– У-у…! – развеселилась художница. – Какой ты умный!
Она сидела, упираясь ладонями в раскинутое полотенце, и прищурившись, смотрела на Солнце.
– Хочешь, я нарисую твой портрет?
– Хочу.
– Пойдем завтра в Лягушачью бухту, я захвачу с собой краски, кисть, бумагу…- сказала Лена и спросила. – Что ты там напеваешь?
– Песню из кинофильма "Новые приключения неуловимых".
– А… "Русское поле"… – протянула художница и заметила. – У тебя нет слуха.
– Знаю.
– "По-о-ле… Русское по-о-оле… Я, как и ты ожиданием живу…".
– пропела Русалка.
Со слухом у Светловой тоже "Оптимистическая трагедия".
Кайрат вылез из воды, прилег рядом.
– Лена, ты дашь свой московский адрес?
– В гости хотите? Приезжайте.
Самая прозрачная вода в Коктебельском заливе в Лягушачьей бухте.
Русалка стояла по пояс в воде, я опплывал ее под водой в маске.
Журчали в ушах ручейки, солнечные зайчики прыгали по неподвижному телу художницы. "Их-ти-андр, андр-андр – андр…". Лена не Гуттиэре, она – Афродита.
На берегу Кайрат вертел в руках свой портрет. Поэт не знал как оценить акварель.
– Ты тут как Чингисхан. – сказал я и засмеялся.
– Перестань. – недовольно сказал Кайрат. – У тебя противный смех.
Лена сидела, обхватив колени руками.
– На следующее лето я поеду в Париж.
– В Париж?
– Да, в Париж. – повторила Русалка.
– Это ж как ты поедешь?
– Да уж поеду.
– И что ты там будешь делать?
– Рисовать. – Она посмотрела на меня. – Я заберу тебя с собой в
Париж.
– Балдеешь?
– Нисколько.
– Кто же меня выпустит без намордника?
– Со мной выпустят.
– А что я там буду делать?
– Ничего. Будешь со мной… Я куплю тебе дубленку…
– Дубленку? Что это?
– Шубенка хорошая.
– А-а…
– Ты хочешь в Париж?
– Честно? – спросил я и ответил – Нет.
– Почему?
"Знала бы ты, почему мне ничего не хочется, – подумал я, – тогда бы тебе непременно захотелось взять в руки домбру и воспеть красоту крымских степей".
– Не знаю.
– Вы когда уезжаете на экскурсию?
– Через два дня.
– Сколько пробудете?
– Два дня.
Через два дня Кайрат и я уезжали на экскурсию по Южному Крыму. А еще через день улетали домой.
" – Войны без потерь не бывает, товарищ Черчилль… сказал товарищ Сталин.
– Все это так. – ответил товарищ Черчилль и попытался высклизнуть. – Но может поручим это нашим начальникам штабов?
– А мы здесь для чего? – спросил товарищ Сталин".
Х.ф. "Освобождение". Авторы сценария Ю.Бондарев,
О.Курганов, Ю.Озеров. Режиссер Ю.Озеров.
В летнем кинотеатре Дома творчества "Гром небесный" с Жаном
Габеном, Жоржем Жере и Мишель Мерсье.
" – Женись на ней…И она родит тебе маленького
Брассака. – сказала женщина.
– Но Брассак не от тебя – это уже не Брассак. – сказал старший
Брассак".
С прошлой осени я вновь мечтал. Мечтал о сыне. Мечтал по дороге в институт и обратно. Я шел в институт и представлял, что вдруг все каким-то необъяснимым образом образуется, и у меня, неважно от кого, родится сын.
Я мечтал о сыне с грустным отчаянием безумной надежды и видел нас обоих где-нибудь у моря, гуляющими по набережной. Мой пацаненок держит меня за руку, что-то спрашивает, я наклоняюсь к нему, поднимаю на руки, сажаю к себе на шею и мы идем, и идем.
…Русалка смотрелась в зеркальце. Кайрат попытался расстегнуть верхнюю пуговицу на ее плавках.
– Эй, ты что задумал? – Лена бросила зеркальце на одеяло и удивленно посмотрела на поэта.
– Тебе будет легче. – объяснился находчивый Кайрат.
– А.а…- сказала Русалка и сама же расстегнулась на одну пуговицу.
…Мы искупались и лежали рядом. Она на спине, я на животе.
– В Париж ты не хочешь… – сказала Светлова и спросила. – А чего ты хочешь?
Чего я хочу? Я хочу всего лишь маленькой малости – хотеть ее.
Хотеть безумно, как хотел жену Сатыбалды, как желал медсестру Валю.
Я пошутил. Хотеть это не маленькая малость. Хотеть – это все.
Я придвинулся вплотную к Русалке и прижался к ее груди. Она немедленно отстегнула бретельки лифчика и я с головой погрузился в плоть студентки Полиграфического института. Мягкая горячая кожа
Русалки источала запах поднимавшегося на медленном огне молочка.
Иная прелюдия не только имеет самостоятельное значение, но и стоит симфонии. Все зависит от желания и умения сотворить вступление как можно более цельнотянутым. Мне помогало Солнце поселка
Планерского. Оно стояло в зените и испепеляющим жаром замедляло естественный ход движения желаний, дозволяя тем самым, нам обоим делать все на свете без риска преждевременных разочарований и провалов. Потому, что если что и случится вдруг из досадливо непредвиденного, то все опять же можно свалить на все то же Солнце.
– Вы чем тут занимаетесь? – сверху раздался голос Кайрата. И не дождавшись ответа, маленький купальщик сказал. – Ну я пошел.
Солнце замедлило круг и застыло в мертвой точке на одном перпендикуляре с Карадагом. Догадавшись, что может таиться за полудремой Русалки, я отстегнул с ее правого бока две пуговицы и потянул вниз ситчик ее тугих трусиков.
Она не пошевелилась. Только произнесла:
– Если бы здесь этих не было, я бы совсем разделась.
Кроме нас двоих и Солнца, в метрах десяти от нас загорали два накачанных парня и время от времени с любопытством поглядывали в нашу сторону.
Внизу, растегнутое на три пуговки, белело незагоревшее предверие главной тайны ее лепного тела. Я лежал с закрытыми глазами и сквозь белеющую красноту силился представить Лену разоблаченной донага. К чему пустые раздумья о жизни и судьбах мира, когда рядом с тобой
Свобода на баррикадах?
– Мне пора на обед. – Я поднялся.
– Какой обед? – Недоуменно привстала Лена. – Ты что? В своем уме?
– И повторила. – Какой обед? Ты что проголодался?
– Да… нет…- Я не находил сил лгать. – Кушать я не хочу…
– Тогда что? Тебе разве со мной плохо?
– Нет… С тобой мне не плохо… Все наоборот… Но понимаешь…
Обед… Такой порядок.
– Ладно, пошли.
Я поднял с одеяла шорты и Русалка весело предупредила:
– Ночью я к тебе приду.
– Ой, не надо! – Я выронил из рук шорты.
– Что не надо?
– В номере люди…Там нас трое…
– Ну и мне какое дело?
– Потом…
– А-а… Испугался?
– Конечно… – Тварью дрожащей пробормотал я и неожиданно для себя разбалделся.
" – Мне тоже. Они только напоминают о смерти.
Возможности человеческого мозга ограниченны. Ну и чер… – Он спохватился, вспомнив о Зиммермане. Массивное лицо директора сразу поднялось над партой. – Ну и шут с ними. Попробуем представить себе пять миллиардов лет в наших масштабах. Предположим, Вселенная существует всего три дня. Сегодня у нас четверг, сейчас, – он посмоторел на часы, – без двадцати двенадцать. – Остается всего двадцать минут, надо успеть. – Так вот. В понедельник в двенадцать часов произошел величайший взрыв, какой видел свет. Нам дали такого пинка, что мы до сих пор мчимся вперед, никак остановиться не можем.
Когда мы смотрим на другие галактики, они разбегаются от нас. Чем они дальше, тем больше их скорость. Расчеты показывают, что все они должны были возникнуть в одном месте примерно пять миллиардов лет назад. Миллиарды, триллионы, квадрильоны и так далее – их без конца можно возводить в квадрат – тонн материи, существующей во Вселенной, были сжаты в шар максимально возможной плотности, какую только допускают размеры атомных ядер. Один кубический сантиметр этого первобытного яйца весил двести пятьдесят тонн.
Колдуэллу казалось, будто такой кубический сантиметр застрял у него в животе. Астрономия пронизывала его насквозь по ночам; когда он измученный, лежал в постели, ему иногда казалось, что его ноющее тело фантастически огромно и заключает в своей темной глубине миллиарды звезд…".
Джон Апдайк. "Кентавр", роман.
"Остается всего двадцать минут, надо успеть…". Некое ощущение животворности крайней плоти, какое пробрезжилось вчера на берегу, бесследно пропало. Мой кубический сантиметр первобытности свернулся в ничто, и втянувшись внутрь, напоминал о себе одним лишь жалким и острым желанием пойти попискать.
Лена Светлова с пристрастием допрашивала меня на предмет пригодности к прохождению курса молодого бойца.
– Ты хоть знаешь, как это делается?
– Иди в жопу!
– Не ругайся. Я же к тебе хорошо отношусь.
Мы сидели на лавочке у кайратовского коттеджа. На часах полдесятого вечера. Мимо нас проходил директор Дома творчества и поинтересовался, что мы тут делаем. Хоть и старик, но уже расист.
