Абилио Эстевес - Спящий мореплаватель
Не это его лицо увидел Оливеро, а другое. Последнее лицо его отца, когда он уже был сломлен циррозом и потерял зубы — иссохшее, с впавшими глазами, не видными за набухшими кровью кругами вокруг них.
Оливеро никогда не был красив, как отец. Он никогда не был похож ни на него, ни тем более на Марио дель Монако. Он не выглядел как кузен Магды Оливеро. И вдруг теперь в его лице начали проступать страдальческие черты умирающего отца.
Поэтому он пошел в гостиную и нарушил молчаливый уговор, открыв балконную дверь.
Внизу, как всегда, стоял неумолчный гомон улицы Рейна. Улицы, названной в честь королевы Изабеллы II, хотя в 1918 году ее и переименовали, назвав именем, которое ни один уважающий себя гаванец не считал возможным Употреблять, — проспект Симона Боливара.
Оливеро попытался представить тело Серены в воздухе, зависшим в воздухе, перед падением на проезжую часть улицы, названной в честь царственной особы. Он в очередной раз представил, какой замес из отвращения, внутренней силы, разочарования, ужаса и отваги должен был заставить ее принять такое решение. Даже храбрая Серена закрыла лицо подушкой.
Он зашел обратно в комнату и аккуратно закрыл балконную дверь, чтобы Элиса не заметила, что он нарушил негласный уговор. Он вышел из квартиры, спустился по узкой мрачной лестнице, на которой всегда пахло газом, и растворился в суете улицы, названной в честь развратной королевы, чей муж, обедневший дворянин, был к тому же гомосексуалистом.
ЛУИС МЕДИНА И КАРТА
Он не пошел вверх по улице по направлению к площади Четырех дорог. Дойдя до улицы Беласкоин, он повернул вниз, к морю. Он решил, что пойдет на Малекон и будет глазеть на прохожих, сидя спиной к воображаемому ночному морю напротив гостиницы «Довиль».
Внезапно стемнело, как обычно темнеет в Гаване. В одну секунду гасли сумерки, и город погружался в густую темноту, но жара не спадала. Той ночью было так жарко, что от асфальта, казалось, поднимается влажный пар.
На улице Санха Оливеро, не колеблясь, повернул направо и обнаружил себя открывающим стеклянную дверь. В вестибюле на стене, наполовину оштукатуренной, наполовину облицованной черным мрамором, он увидел обшитую черной тканью доску, на которой белыми буквами, с ошибками были написаны имена. В нос ему ударил запах увядших цветов. Он оказался в зале номер два. Пять человек, трое мужчин и две женщины, сидели в креслах-качалках рядом с серым гробом, освещенным электрическими лампочками в форме свечей. Они покачивались в креслах, курили, разговаривали вполголоса. Одна из женщин с воспаленными глазами пила из чашки, в то время как другая, рядом с ней, держала термос и с рассеянным видом смотрела в пол.
Когда Оливеро вошел, все устремили на него усталые взгляды. Словно пойманный врасплох, не зная, что делать, он наклонил голову и улыбнулся, понимая, что улыбка, должно быть, вышла неискренней. Он сел на свободное, стоявшее поодаль кресло и закрыл глаза.
Из другого зала донеслись стоны и протяжный, безутешный плач. Время от времени слышались увещевающие голоса, старающиеся быть одновременно ласковыми и успокаивающими.
Когда Оливеро вновь открыл глаза, он обнаружил еще одного посетителя около гроба.
Это был высокий худой юноша, с темной, не слишком густой бородой и довольно длинными русыми волосами. На нем были брюки клеш защитного цвета и джинсовая, в пятнах пота рубаха с длинными рукавами, закатанными выше локтя. Оливеро наметил, что парень обут в серые пластмассовые мокасины, которые продавались во всех гаванских обувных магазинах.
В течение нескольких секунд юноша внимательно смотрел на покойника. Затем он медленно повернулся, словно надеясь отыскать знакомое лицо. Его взгляд остановился на Оливеро, и молодой человек направился к нему. Молча сел рядом. Оливеро почувствовал сильный запах пота, влажной одежды, который не только не показался ему противным, а напротив, обрадовал его. Он предположил, что это оттого, что в подобном месте этот запах казался жизнеутверждающим. Он посмотрел на левую руку юноши, лежавшую на подлокотнике кресла. Она была большая и белая, с широкими пальцами и ногтями.
— От чего он умер? — спросил парень траурным голосом, пытаясь, впрочем безуспешно, изобразить сочувствие.
Их глаза встретились. В этот момент Оливеро испытал к юноше симпатию такую же внезапную, как до того радость от запаха пота. Тот, несмотря на бороду, был гораздо моложе, чем сначала показалось Оливеро. Он сделал вывод, что ему не больше двадцати двух — двадцати трех лет, и отметил искренний и полный достоинства взгляд его больших, чистых голубых глаз.
— Я тоже не был с ним знаком, — пояснил Оливеро.
Парень прищурил глаза, словно задавая немой вопрос.
— Ну да, я шел на Малекон и вдруг оказался здесь. Я совершенно не знаю ни покойника, ни его родных, я даже не знаю, что здесь делаю.
Оливеро добился того, чего хотел, чтобы юноша ему улыбнулся.
— А ты зачем пришел?
Парень ответил не сразу, он посмотрел на грубо сколоченный страшный, серый гроб, на людей, которые смиренно покачивались в креслах, снова улыбнулся и сказал:
— Если честно, я тоже не знаю.
Оливеро закрыл глаза, чтобы не расхохотаться. Он глубоко вздохнул, стараясь до отказа заполнить легкие запахом пота своего собеседника, который словно наполнял его, он чувствовал это, жизненной энергией. «Я как вампир, не пьющий кровь, — подумал он, — безобидный вампир, которому нужен лишь запах пота прекрасных юношей». Из соседнего зала снова донесся протяжный и безутешный плач. Оливеро открыл глаза, юноша беспокойно посмотрел на свои руки.
— Может, пойдем отсюда? — предложил он.
Этот вопрос был для Оливеро больше чем вопрос. Давно уже, слишком давно, он не испытывал подобной радости.
— Ты же только что пришел, — напомнил он.
— Мне кажется, я здесь уже несколько часов. Вы его видели?
— Нет, я не подходил к гробу.
— Он был еще молодым.
— Молодым?
— Да, как вы.
— Как я? — переспросил Оливеро.
— Белый, немного лысый и еще молодой, как вы, как будто спит и улыбается чему-то, что ему снится.
— Наверняка какая-нибудь непристойность.
— Может, умирать не так уж и страшно. — Парень погрозил Оливеро пальцем, словно тот сказал что-то неподобающее. — Может, пойдем отсюда?
Они вышли на улицу Санха. Уже совсем стемнело. Ночь была сияющей, а ветер влажным, пахнущим крышами и мусором.
— Вы любите чай?
— Я люблю чай и самовары, во мне есть что-то от персонажей Достоевского.
Юноша глубоко вздохнул и улыбнулся. Казалось, у него камень с плеч упал.
— Можно пойти ко мне. У меня есть черный чай.
— Конечно, я люблю чай, — повторил Оливеро, — и ты даже можешь называть меня «старец Зосима».
И он подумал, что с появлением русских (Оливеро упрямо продолжал называть их русскими, словно не было того декабря 1922 года, когда был учрежден Союз Советских Социалистических Республик) гаванцы упорно пили чай и украшали бедные гостиные своих домов ужасными деревянными куклами, внутри которых прятались другие такие же ужасные. Никто уже не читал Чехова, Толстого, Тургенева или Достоевского, все читали «Волоколамское шоссе» и «Резерв генерала Панфилова» некоего Бека или в лучшем случае бесконечные утомительные тома «Тихого Дона».
— Ты далеко живешь?
Парень отрицательно покачал головой и обеими руками указал куда-то вдаль.
— Ты не сказал, где живешь, — улыбнулся Оливеро.
— Барселона, — пояснил юноша.
— Черт подери, и это не далеко? У самого Средиземного моря.
Луис Медина улыбнулся без энтузиазма. Эту шутку он явно слышал уже очень много раз.
— Улица Барселона, на углу Барселоны и Агилы.
В тишине они долго шли по улице Санха. Пересекли улицу Хервасио. Перешли дорогу напротив серого здания полицейского участка, проходя мимо которого Оливеро всегда отворачивался.
— Знаешь, почему эта улица, которая начинается там, на развилке, называется улица Драконов?
— Понятия не имею, — признался юноша с некоторым удивлением, словно ему даже в голову не приходило, что существует какая-то причина, по которой улицы называются так, как называются.
— В этом полицейском участке, который ты видишь, была казарма драконов.
Парень расхохотался:
— Казарма драконов?
— Ну, конечно, не казарма сказочных животных, а казарма солдат, которых давно, двести лет тому назад, называли драконами, или драгунами, потому что они передвигались на лошадях, как кавалеристы, а бой вели пешими, как пехотинцы. — Он сделал небольшую паузу и спросил: — Тебя как зовут?
— Луис Медина.
— А меня зовут Оливеро, Бенхамин Оливеро, но все называют меня просто Оливеро.
И он протянул руку Луису Медине, который пожал ее удивленно и неуверенно, как будто это была первая рука, которую он жал в своей жизни.
