Павел Мухортов - Повести и рассказы
Генка обратил внимание на донесшийся шепот, он обернулся, звуки доносились из–за стены, скрывающей лифт. Ему показалось, что там он слышит голос Лены. «С кем–то из родителей случилось несчастье?» — задал он вопрос и, сорвавшись с места, рванулся за угол к лифту. Три совсем юные девчонки вздрогнули от неожиданности. Они смотрели на Генку широко раскрытыми глазами, от испуга.
— В какой квартире? — задыхаясь, глотая слова, прохрипел он и испугался собственного голоса.
— Вот, в открытой налево, — тихо произнесла одна из девочек,
— Кто? — еле выговорил Генка.
— Девочка одна…, Лена…
Больше Генка ничего не слышал. Голова стремительно закружилась, и его повело как пьяного. Его как будто толкали из стороны в сторону, стены, потолок, лестница, перила, — все вдруг сквозь туманную пелену заходило ходуном, ноги подкашивались. Генка с трудом подошел к открытой двери, протянул руку перед собой, словно слепой, но рука опустилась.
Он не мог поверить, что девушка, которую он полюбил, умерла. Он боялся увидеть действительность. «Может это сон, кошмар?» — старался обмануть себя Генка, дрожащими пальцами оттягивая и щипая кожу на шее. Ему казалось, что если он уйдет сейчас и придет завтра, то все будет, как было вчера, неделю назад…
Ткачук медленно спускался по лестнице, ничего не видя перед собой. Также медленно брел по городу. Как долго и где ходил, Генка не мог вспомнить потом. Обнаружил себя только на койке. И снова стремительно закружилась голова, и снова его как–будто повело как пьяного, и также стремительно, по увеличивающемуся диаметру закружились серые стены, опшарпанные перила лестницы, засоренная шкурками семечек площадка; сквозь туманную пелену плыли и плыли, в изолированном пространстве, в пустоте, выворачивая душу и все его существо.
И снова недовольно скрипели монументальные двери, и мраморные львы у парадного подъезда провожали их завистливым взглядом, и невесомая музыка витала под высокими сводами, а за растрепанными ребячьми головами, вцепившись в микрофон пел Леха… А потом Лена осторожно положила на плечо свою нежную руку, теплую и мягкую, приглашая на танец. И они танцуют, и ее белые локоны нежно касаются его лица»… мне приятно твое небезразличие… твое небезразличие…,… небезразличие…»
И снова, обнявшись, они шли по запутанным улочкам, а потом наперегонки неслись по розовым дорожкам парка, прохожие счастливо улыбались им вслед; легкое дыхание, горячие алые губы — они ощутимы настолько, что хочется испить их…
Генка то проваливался во вчерашний день и вечер, и тогда его начинало знобить, и он весь трясся; то пробуждался в настоящем, и тогда одинокая слеза увлажняла ресницы. «Что же случилось? Не могла же Лена умереть так рано своей смертью? Значит…» И Генка не находил ответа. «Надо идти». Он собрался и целый час стоял перед подъездом ее дома, не решаясь войти. Он попытался определить, что не пускает, и, блуждая в мыслях, наталкивался на мрачную стену: «В ее смерти моя вина». Эх, если бы он тогда позвонил и добился, чтобы ее позвали! И тогда, может быть, все было бы по–другому. «Как я посмотрю в глаза родителям?» И Генка снова проклинал себя.
Что случилось с Леной? Генка не знал, но обостренно чувствовал, что они для него не важны: «Я и только я виноват в любом случае…»
Не давал покоя тот прощальный, беспокойный взгляд, на который не обратил внимания тогда счастливый Генка, а Лена как будто уже предчувствовала что–то. «Странно, — вспомнил он слова Лены, — Гена, у меня почему–то такое ощущение, что мы видимся в последний раз».
Мать не могла не видеть состояние сына: два дня Генка ничего не ел, ходил мрачный, не покидал квартиры и лежал раскрыв широко воспаленные глаза, с болью глядя мутным взором куда–то сквозь потолок. На ее вопрос, что с ним, Генка понес околесицу, но твердо заявил: «Ты только не беспокойся, я абсолютно здоров». Мать догадывалась, что дело скорее всего в девушке: «Поссорились, а сын очень впечатлителен». И решила его не мучить расспросами.
Генка слонялся по комнате из угла в угол, не находя себе применения, не думая ни о чем вообще, просто метался как загнанный в клетку зверью Его заставил вздрогнуть телефонный звонок. Генка сорвал трубку.
— Позовите, пожалуйста, Гену, — говорил журчащий женский голос, и молодому человеку показалось, что он где–то слышал его.
— Да, я слушаю, кто это? Говорите.
— Может помнишь, Ира…
Генка моментально узнал ее.
— Да…
— Я не знаю, Жан, как сказать… Может знаешь…, но сегодня похороны…, — Ира срезалась.
— Не знаю… — скорее пропел, чем выговорил, задумчиво Генка.
Боль подкралась к горлу,
— Ты будешь там?
— Ира, что случилось с ней?
Девушка долго молчала, потом попыталась что–то сказать, но остановилась, и Генка понял, что ей мешают слезы.
— Она отравилась, — Ира всхлипнула. И это все из–за трусости и одного козла…
Ткачука передернуло, он не понял о ком идет речь — о нем или о ком–то другом, и сжав застучавшие дробью зубы, отчеканивая каждое слово, проинес:
— Этот козел не я?
— Нет, это один из… короче, Олег…
Ненависть взметнулась в душе Геннадия к этому Олегу, как когда–то вскипала ревность. Он молчал.
— Так ты будешь?
Ткачук хотел сказать «да», но остановился, как перед стеной. Его напугал вопрос: «Что произойдет, если он встретит Олега?» Никто не удержит от преступного шага. Никто. И тогда будет уже не одна жертва, а две, и он… А значит, три. И он испугался… за себя.
— … Не знаю, не знаю… скорее всего нет. Ира! Я должен тебя увидеть! Завтра! Когда это будет возможно! Утром? Часов в одиннаддать? А где?
— Помнишь то место, у «Нектара»?
— Давай там…
Генка положил трубку. Жаркий день тянулся мучительно медленно. Комната зеленела каштанами, за окнами бурлил звуками и голосами город. Шелестели кроны, а здесь в этой комнате, движение замерло. И день этот тянулся как самый страшный день в жизни. Еще ужаснее была бессонная ночь… Они опять стояли на краю обрыва, как когда–то в детстве. Он и только вместо девчушки — Лена. И только за трещиной в гигантской глыбе стоял не он, а Лена. Лукавые огоньки в ее глазах отражаются от снежной пелены, играют, раздваиваются, мечутся в бешенном танце. Еще два шага. Всего два, и ненавистная белизна. И улыбающаяся на угрюмом белом фоне не Лена. Танцуют огоньки, их много. И число их все увеличивается. И вдруг сплошной гул немыслимой силы от проснувшейся лавины с живыми упругими мышцами, стремительно расползается по обеим сторонам фиолетовой трещины. «Ле–на…а!!»
Утром он пришел к назначенному месту немного раньше срока. Стоял, тупо уткнувшись взглядом в витрину, и не заметил, как подошла Ира. И лишь когда она подергала его за рукав рубашки, вздрогнул и оглянулся. Ирка отпрянула. Не Генка смотрел на нее, это был кто–то другой с пожелтевшим болезненным лицом мумии с лиловыми отвисшими веками, с бессмысленными глазами и трясущейся складкой губ. Он сухо поздоровался и попросил проводить на могилу Лены.
— Расскажи подробнее…
Девушка несмело заговорила.
— Ее давно преследовал один парень. Когда–то они дружили, но не долго. Он считал себя «основным» в ее классе. Все его боялись. Ну–у–у и решил Олег подчинить, — Ира выцедила это слово, — себе Лену. Когда она сказала, чтобы он больше не ходил за ней и полностью разорвала все связи с его компанией, этот подлец поставил условие — или он, или никто. И никто больше не осмеливался подходить к Лене, встречаться с ней. В нашей компании она появлялась редко. Была замкнута, всю охоту отбивали дружки Олега. Он преследовал ее постоянно; не давал прохода, иногда часами выстаивал в подъезде, донимал не пропуская к квартире. Я ей предлагала заявить в милицию, но Лена отказалась; она хотела сама довести борьбу до конца, а в понедельник, — Ира вытерла платком набежавшие слезы, — как это ужасно!
В понедельник Лена не выдержала. Ее опять остановил в подъезде этот подлец, и при всей компании начал издеваться, говорил о прежних отношениях и врал про нее всякое.
Мне обо всем рассказал один из тех, кто был в этот вечер там. Лена спросила, чего от нее хотят. Ты представляешь, что заявил этот тип!..
Лена сказала, что он пожалеет… Олег только посмеялся. Тогда она попросила отпустить ее домой с условием, что через пять минут возвратится. Ее пропустили. А через пять минут Лена вышла в каким–то пакетом. Сказала, что если ее не оставят в покое, она отравится. И предупредила всех о записке, в которой написала о причинах, побудивших ее к этому. И опять все только смеялись.
Тогда она стала доставать из пакета одну за другой какие–то таблетки, класть в рот и глотать. Говорят, истерики у нее не было, все делала спокойно и хладнокровно.
А все стояли, шутили, смеялись и никто не остановил. Потом Лена упала. Тогда все насторожились, но, испугавшись, разбежались, как крысы по углам, — Ирка почти кричала последние слова, но взяла себя в руки. — И даже скорую не вызвали. Потом когда пришли в себя, вспомнили о записке. Олег побоялся сам идти и послал кого–то, чтобы вытащили у мертвой, а когда ему принесли записку, собственноручно сжег. «Дружкам» запретил быть на похоронах, и сам следил за исполнением.
![Павел Мухортов - М-ский треугольник, или Чужие здесь не ходят[полная версия]](/uploads/posts/books/193739/193739.jpg)
