Алесь Кожедуб - Уха в Пицунде
— Ну да.
— Докатились, — осуждающе покачал он головой. — Что хотят, то и пишут! А? Железяка из Чугуева… Это мой корабль — железяка?
Фёдора Модестовича заклинило. Я понял, что он уже хорош.
— Фольклор, — сказал я. — Народное творчество.
— Ну и что? — уставился он на меня. — Наш народ, знаешь… Работать никогда не хотели, хоть при царе, хоть сейчас. Я уже давно команды из хохлов набираю. И ваших там полно.
— Скоро одни китайцы останутся, — согласился я. — Командовать будут американцы, а работать — китайцы.
— Да мне один хрен, — неверной рукой взял рюмку Фёдор Модестович. — Давай выпьем.
— Может, не надо?
— Знаешь, сколько у меня кораблей? — прищурился он на меня. — Как железяк в Чугуеве!
В углу, где сидели американцы, раздался взрыв хохота. Фёдор Модестович повернулся вместе со стулом и с вызовом стал смотреть в их сторону. Мне это не понравилось.
— Белорусский президент их не боится, — сказал я.
Фёдор Модестович попытался вернуться в прежнее положение, но стул поворачиваться назад не желал. Фёдор Модестович теперь сидел полу боком ко мне.
— Налей, — приказал он.
Я не посмел ослушаться.
— Ты что ж думаешь, — отделяя одно слово от другого, заговорил Фёдор Модестович, — американцы дураки? Да они никогда не допустят, чтобы рядом с Россией была республика, в которой народ нормально живёт и работает. На митинг его надо загнать. Или хотя бы в пивную. Это же политика!
Он постучал себя костяшками пальцев по лбу.
«Что значит старая школа! — подумал я. — Выпил много, а рассуждает вполне здраво».
— Им главное — президента сменить, — сказал я.
— Потом они про вас забудут, — согласился магнат. — Слушай, может, купить у вас тысяч пятнадцать гектаров земли? Или ещё рано? Где у вас самая лучшая земля?
— Всюду плохая.
Я взял рака и оторвал от него клешню. Мне стало не по себе. Не хватало, чтобы эта акула отхватила кусок пущи и огородила его забором. Единственное, что у нас осталось — лес да река, ещё озеро. Мне всё чаще стала вспоминаться река, на которой когда-то я ловил хариуса. Рано утром я вышел к реке, над деревьями встало солнце — и перекат передо мной вдруг заиграл бликами. С первыми лучами солнца хариус вышел на стремнину. Охотясь за мошкарой, он отсвечивал боками на всём пространстве воды, и река, казалось, дышала. Она пела свою извечную песню…
Фёдор Модестович допил остатки водки и встал на ноги.
— Пора, — сказал он. — Путина не ждёт.
— Путин? — не понял я.
— Какой Путин? Путина! — погрозил мне пальцем рыбный король и задул свечи.
Нетвёрдой походкой он направился к выходу. Я в растерянности остался сидеть на месте. Платить за этот ужин при свечах в мои планы не входило.
Будто услышав мои мысли, Фёдор Модестович остановился посреди зала, достал из внутреннего кармана пиджака бумажник и отсчитал несколько купюр. Подумав, он добавил к кучке ещё одну.
— Человек! — рявкнул он. — Получи расчёт!
Американцы все как один повернулись в его сторону. Ни один из них не жевал.
Официант подлетел к Фёдору Модестовичу и с поклоном принял деньги.
«Силён! — подумал я. — С блеском разыграл мизансцену!»
— Заходи ещё, — услышал я голос из-за спины.
Я повернулся. На меня смотрел улыбающийся Боря.
— Мы тут ничего не нарушили? — спросил я, поднимаясь.
— Наоборот, — протянул мне руку Боря. — Всегда рады хорошему клиенту.
Я кивнул головой и двинулся вслед за Фёдором Модестовичем.
На улице я достал из бумажника ресторанную карточку, ещё раз внимательно прочитал её и бросил в урну.
— Подвезти? — донёсся до меня из темноты джипа голос Фёдора Модестовича.
— Прогуляюсь до метро, — сказал я.
— А то поехали в этот… Чугуев.
— Плывите, Фёдор Модестович, плывите.
— Про книгу-то не забудь. Нужно, понимаешь, потомкам оставить.
Джип заурчал и медленно тронулся по освещённой улице. Чем-то она мне напомнила реку с играющим на стремнине хариусом.
Как и тогда, я стоял на берегу, не решаясь забросить в воду наживку. Я боялся нарушить гармонию чужой жизни.
Макрель
Ещё за неделю до Нового года в Минске была оттепель. Под ногами хлюпала грязь, моросил мелкий дождь, из скверов и парков стремительно исчезали остатки снега, выпавшего в начале декабря.
— А всё Балтика, — сказал Николай Иваную — Она для нас хуже мачехи. Летом выдувает тепло, зимой мороз не подпускает. А небо так на плечах лежит.
— Будет мороз, — успокоил его Иван. — Никуда не денется.
И точно — назавтра ударил мороз. Затрещал лёд на лужах, защипало уши, в обледеневших ветках деревьев засвистел ветер.
— На Минском море, небось, тоже лёд. — удовлетворённо сказал Николай.
— И что? — спросил Иван.
— Подлёдный лов начинается.
— Можно съездить, — согласился Иван. — В первые же после Нового года выходные
— Зачем в выходные, — глянул на него товарищ. — Новый год на льду встретим.
— А что, идея! — загорелся Иван. — Возьмём бутылку, бутерброды, петарды. А догуливать к Сашке отправимся.
Сашка был их знакомый врач. Он лечил приятелей от всех болезней, включая похмелье. По профессии Сашка был нейрохирург. Но главное, он жил в собственном доме в Ждановичах на берегу Минского моря, а вдоме был подвал, а в подвале стояли бутыли с домашним вином. Сам Сашка вина не пил и не раз просил друзей помочь ему избавиться от бутылей. Встреча Нового года вполне подходила для для этой цели.
— Замётано, — сказал Николай. — Ты звонишь Сашке, я готовлю снасти. Пить будем водку. От шампанского на морозе кровь леденеет.
— А не потонем? — вдруг засомневался Иван. — В тебе сколько килограммов?
— Семьдесят пять.
— Во мне восемьдесят…
По виду в нём были все сто, но Николая это не пугало.
— У меня фонарь хороший, — хлопнул он по плечу приятеля. — Посветим под ноги и пройдём, аки посуху. Говорят, мороз до Рождества продержится.
— А на чём поедем?
— На электричке. Машиной мы точно заблудимся или застрянем. В десять вечера отправимся, в одиннадцать будем на месте. Даже половить успеем. А потом к Сашке. Он непьющий, дождётся.
Николай прибыл на вокзал пораньше. В бушлате, валенках, с ледобуром в руках и туго набитым рюкзаком за плечами он сильно отличался от прочих пассажиров, спешащих к праздничному столу. Они ему со своими сумками и пакетами, из которых торчали горлышки шампанского, были просто смешны.
Николай купил два билета, сел на скамейку и развернул позавчерашний «Спорт-экспресс». За весь день не было спокойной минуты, хоть теперь отдохнёт.
Однако насладиться спортивными новостями ему не удалось. Краем глаза он заметил две фигуры. Одна из них была Иваном, а вот рядом с ней вышагивал, сверкая белыми зубами, Абрам.
Абрам, а если быть точным, Абрахам был принцем то ли из Бурунди, то ли из Руанды. В местном университете он обучался социологии. Закончив университет, Абрам отбыл на родину дожидаться своей очереди восшествия на трон. Всё-таки он был принц, хоть и не наследный. Но за пять лет, проведённых в стране хмурого неба, чахлых сосен и промозглой сырости, Абрам привык к праздности, неспешности и пофигизму. Вечерняя водка и утреннее пиво сделали своё чёрное дело. Абраму больше не хотелось на трон. Он хотел в общежитие к белокурым красавицам и весёлым собутыльникам.
Абрам решил поступить в аспирантуру университета, и его не остановила даже женитьба на Делии, чернокожей красавице из знатной семьи.
Он вернулся в Минск с молодой женой и поселился в общежитии для аспирантов. Снова по вечерам он сидел с друзьями за столом, утром отправлялся с ними же в пивную, и Делия, предоставленная сама себе, уходила гулять по городу.
Когда она шла по центральному проспекту, на котором располагались основные магазины столицы, отчётливо слышался хруст шейных позвонков. Ни один мужчина не мог устоять, чтобы не посмотреть вслед высокой, стройной, ослепительно красивой негритянке. Она шествовала по чужим камням, и казалось, что это пантера скользит по саванне, преследуя очередную жертву. А может, это жирафиха меланхолично брела от одного дерева к другому, не замечая с высоты своего роста мелюзгу, снующую под ногами.
Во всяком случае, Николаю она представлялась именно пантерой, в то время как Иван находил в ней сходство с жирафихой.
Сейчас Делии рядом с Абрамом не было, и это ещё больше не понравилось Николаю.
— Ты где его взял? — спросил он Ивана.
— В общежитии! — удивился тот.
— Зачем?
— Новый год! — встрял Абрам.
— Зато посмотри, как я его одел! — взял принца за плечи Иван и повернул на триста шестьдесят градусов.
В чёрном кожухе, валенках и шапке-ушанке Абрам выглядел чудовищно. Он походил одновременно на дворника, чёрта и обезьяну. Во всяком случае, он не имел ничего общего с университетским аспирантом и уж тем более с особой королевских кровей.
