Алесь Кожедуб - Уха в Пицунде
— Журналист, — сказал я.
— Угу, — хрюкнул в стаканчик Дима. — Деньжат хватает?
— Их даже Абрамовичу не хватает, — вздохнул я.
— Но раньше во Францию вы за устрицами не ездили, — подмигнул мне Дима.
Я понял, что опять сел в лужу. Причём в последнее время это стало происходить с пугающей частотой. Молодёжь ни в грош не ставила старика. Неужели и я был таким?
— Можно с вами сфотографироваться? — Катя смотрела на меня сверху вниз, и вид у неё был как у вороны, собирающейся склюнуть червяка.
Пока я соображал, стоит мне с ними фотографировать или нет, девицы растолкали народ, сунули Диме в руки «мыльницу» и зажали меня в тиски. Наверное, сейчас я был похож на пленённого француза из «Войны и мира».
— Спасибо.
Девицы вновь принялись за устриц.
— Как она меня назвала: дяденькой или дедом? — спросил я Диму.
— Если присмотреться — дед, — сказал Дима, — но они же слепые.
Я проглотил и это.
— А ты кем служишь? — мрачно посмотрел я на Диму.
— Ветеринаром, — улыбнулся тот.
— Собачьим доктором? — не поверил я.
— И кошачьим тоже, — поднял стакан Дима. — Но самый интересный случай произошёл у меня с жеребцом.
— Кастрировал?
— Не совсем. В калмыкской степи подрались два жеребца, один другому разодрал зубами морду, а у меня никакого обезболивающего. Хорошо, вспомнил совет старого коновала.
— Какой?
— Велел табунщикам притащить бревно, повалили жеребца, пережали бревном сонную артерию, два человека сели на бревно с одной стороны, два с другой. Жеребец отключился, я зашил рану. И ничего, выжил.
«А он наш пьяница, — подумал я. — В такой ситуации про бревно далеко не каждый вспомнит».
Рене подал мне вскрытую раковину с устрицей.
— Не пронесёт? — посмотрел я на Диму.
Тот пожал плечами. Я вздохнул и съел устрицу. В моём возрасте ко многим вещам уже следует относиться философски. Дожил до деда, и слава Богу.
— Как думаешь, не умыкнут француза? — кивнул я на Рене, которого тискали девицы.
— У нас устриц нет, — хмыкнул Дима.
— Зато девицы!
— Либо устрицы, либо девицы, — твёрдо сказал ветеринар. — Хотя они друг на друга похожи.
Это была интересная мысль. Но тут на террасе показалась жена Рене, и я понял, что никуда француз не денется, будет до конца своих дней выращивать устриц и вспоминать русских туристов. А молодёжь возьмёт новый след и пойдёт по нему в неизвестность.
— Напишете об этом? — повёл рукой вокруг себя Дима.
— Обязательно, — сказал я. — Картина будет называться «Устрицы под Сетом», и её героями станут пленённые французы и русские.
— Как у Толстого? — засмеялся Дима.
— Как у него. Но и Толстой не вывел формулу эликсира жизни.
— Что за эликсир?
— Их устрицы смешать с нашими девицами, и бессмертие обеспечено.
Мы чокнулись стаканчиками. Красный шар солнца медленно опускался в тёмно — синие воды моря. На самом деле формул эликсира жизни было много, но здесь, под Сетом, актуальна была именно эта.
