Алесь Кожедуб - Уха в Пицунде
Отец Александр оторопело посмотрел на него, снял рясу и накрыл ею поднос.
— Это наш, — успокоил его Карась. — Поэт.
Братва, заслышав зов боевой трубы, ожила.
— Надо продолжить, — подошел к Карасю Фома. — Богоугодное дело требует. Поэта с собой возьмем.
— Не, я домой, — замотал головой Николай. — Устал, как сволочь.
— Ну, смотри, — качнулся с носков на пятки Карась. — А мы с братками гульнем. Чуток.
— Обязательно за Россию поднимите чарку, — положил ему руку на плечо Николай. — Никто, кроме нас, ее не спасет.
Карась кивнул головой. Рядом нетерпеливо переминался с ноги на ногу священник с подносом в руках.
— Чтоб каждую службу начинал с молитвы за Россию, — приказал ему Карась. — Народ-то в церкву идет?
— Старушки…
— Ничего, теперь мы к тебе всю округу сгоним. Не пропадешь.
Карась сел в машину.
«А как же я?..» — шагнул к машине Николай — и остановился.
Лимузины один за другим стали выруливать на дорогу.
— Как отсюда до города добраться? — спросил Николай священника.
— Автобусом, сын мой, автобусом…
Отец Александр шустро повернулся и потрусил к церкви. Конечно, с таким подносом не до разговоров.
Николай оглянулся — над Россией вставало солнце.
Ужин при свечах
Карточка элитного ресторана «Голд-палаццо» досталась мне по случаю. На фуршете в Доме актёра толпа голодных журналистов оттеснила меня в угол и прижала к мужчине лет сорока.
— Что это у вас в руке? — спросил он.
— Бутылку виски успел схватить.
— А у меня тарелка с бутербродами. Объединимся?
Мы выпили, закусили.
— Боря, — представился мужчина.
Я назвал себя.
— В нашей стране беспорядки происходят оттого, что слишком много голодных, — сказал Боря.
— Да, журналистов надо кормить, — согласился я, обозревая жующую толпу, состоящую преимущественно из нечёсаных девиц. — Чёрт-те что могут написать.
— Они и так чёрт-те что пишут, — поморщился Боря. — Я не в том смысле сказал.
— А в каком?
— Кормить — это кормить по-настоящему. Как в моём ресторане.
— Хозяин?
— Директор, но с определённым процентом. Заходите на неделе.
И он дал мне номерную карточку, на которой было написано, что её владелец обязан лично подписывать счета за обслуживание в ресторане.
— Вот здесь свою подпись надо нарисовать, — показал он пальцем. — Скидка — десять процентов.
— Хорошая скидка, — сказал я.
Обедать в ресторане «Голд-палаццо» я, конечно, не собирался.
Однако на следующий день позвонил Фёдор Модестович, которому в своё время я помог организовать несколько интервью в печати.
— Пишешь? — спросил Фёдор Модестович.
— А как же, — вздохнул я.
— Я решил тебя отблагодарить, — сказал он.
Это была манера Фёдора Модестовича — сразу брать быка за рога.
— Деньгами? — поинтересовался я.
— Деньги, как ты знаешь, у меня в работе, — остудил мой пыл Фёдор Модестович, — но в ресторан приглашаю.
— В какой? — выудил я из кармана Борину карточку.
— В какой хочешь.
— Идём в «Голд-палаццо», — прочитал я название ресторана и продиктовал адрес. — Там очень хорошо кормят.
Фёдор Модестович, чувствуется, удивился, но спорить не стал.
— Завтра в восемнадцать ноль-ноль, сказал он. — Не опаздывай.
Опаздывать я не собирался.
Фёдор Модестович был серьёзный человек. К моменту раздела большого пирога, коим лет пятнадцать назад вдруг стала наша страна, он занимал то ли четвёртое, то ли пятое кресло в министерстве рыбного хозяйства. Ну и при дележе обидеть себя он не позволил. Я подозреваю, что кроме приличной флотилии, бороздящей просторы мирового океана в поисках скумбрии, трески и сёмужки, у него образовалась и пара заводиков, эту самую рыбку перерабатывающих. Но от заводов Фёдор Модестович отчего-то открещивался.
— Да продаём мы рыбку, — сказал он, когда я ненавязчиво поинтересовался заводами в бассейне Белого моря.
— Кому продаёте? — понимающе заглянул я ему в глаза.
— Этим… шведам продаём. С датчанами.
Я понял, что рыбу его сейнеры продают в Норвегию.
— Ну и как платят?
— Плохо.
Третьего дня Фёдор Модестович рассказывал, что в прошлом месяце он заплатил больше ста тысяч налога. Его возмущала отнюдь не сумма — правила, по которым его заставляли играть.
— Нет, ну я же отстегнул кому надо и сколько надо, — пытался он оторвать среднюю пуговицу на моём пиджаке, — а они ещё и налог! В какой стране мы живём?
— В нашей, — сказал я, отнимая пуговицу. — Не заплатишь, еще хуже придётся. Не дай Бог, посадят.
— В этом ты прав. Спаси, Господи, от налоговой, а от бандитов я сам уйду. Но что взять с заводов, если там одни убытки?
Заводы, стало быть, существовали.
— А что с квартирой? — переменил я тему разговора.
— С которой? — подозрительно посмотрел на меня Фёдор Модестович.
— Да вот с этой, на Ленинском.
— Не на Ленинском, а на Варшавке, — поправил он меня. — Что с ней сделается — живу. Я ещё в Питере купил, и особняк…
Он замолчал.
— Сейчас все в Сочи покупают, — сказал я. — Земелька, правда, дороговата, но берут. Кобзон с Пугачёвой купили.
— О, Сочи! — оживился Фёдор Модестович. — Я там в ресторане был… Забыл название. Подходишь, а тебе чарку самогона и кусок хлеба с салом выносят.
— Аперитив по-русски, — усмехнулся я.
— Ну да… По чём, говоришь, там земелька?
— Если прилегает к морю, двести тысяч долларов сотка.
— Н-да, — поскрёб затылок Фёдор Модестович. — Можно и квартирой обойтись. Ты был в Сочи-то?
— Бывал. В императорском охотничьем домике хорошую форель по-царски подают.
Фёдор Модестович в изумлении воззрился на меня. Если бы про форель заговорило дерево, он не так удивился бы.
Я знал, конечно, что Фёдор Модестович акула, оторвавшая от громадного тела тонущего кита жирный кусок, но встреч с ним не избегал. Всё-таки он не самая большая акула. И не самая отвратительная. Начинал он простым рыбаком, плавал по северным морям. Но как из рыбаков попадают в начальники, не распространялся. Впрочем, у каждого нынешнего хозяина свой путь наверх. Кто торганул цветами и скупил ваучеры. Кто коробку из-под ксерокса вынес. А кто удачно стрельнул. Везёт, как говорится, сильнейшим. И выжившим.
Я нисколько не сомневался, что Фёдору Модестовичу вновь что-то понадобилось от меня, и со спокойной душой отправился в ресторан.
Швейцар, топтавшийся у входа в «Голд-палаццо», был похож на Пушкина, каким его рисуют современные художники: крылатка, высокий котелок, бакенбарды.
«Артистичное заведение, — подумал я. — А если ещё хорошо накормят…»
Подкатил здоровенный джип с тонированными стёклами, из него медленно выбрался Фёдор Модестович.
— Этот самый и есть? — близоруко прищурился он, рассматривая золочёные ручки на двери ресторана. — Ты что, ходишь сюда?
— Карточкой располагаю, — не стал я вдаваться в подробности.
— Езжай, — махнул рукой водителю джипа Фёдор Модестович. — Потом позвоню.
Джип уехал. Фёдор Модестович, не замечая швейцара, взялся за ручку двери.
— А вы к кому? — остановил меня швейцар.
— У меня карточка, — мрачно сказал я.
Швейцар заколебался, но всё же отступил в сторону.
— Этот со мной, — бросил Фёдор Модестович через плечо. — Не отставай.
И мы стали подниматься по широкой лестнице с перилами под старину. По обеим сторонам её обрамляли венецианские зеркала.
— Не могут человеку удобства создать, — кряхтел Фёдор Модестович, поднимаясь. — Понаделают лестниц — а зачем?
— Заказывали? — предстал перед нами осанистый метрдотель во фраке.
— Вон туда, — показал пальцем на столик у стены Фёдор Модестович. — Хозяин у себя?
— Непременно будет, — склонил голову метрдотель.
Мы сели. Подлетел официант с двумя стопками толстых карт. Я открыл одну из них.
— Да не смотри ты туда, — поморщился Фёдор Модестович, — и так расскажут. Или здесь одни немые работают?
Я хохотнул. Мне нравился юмор Фёдора Модестовича. Даже не юмор — манера обращения с лакеями. Он их не замечал.
— Подь сюда, — поманил пальцем официанта Фёдор Модестович.
Тот услужливо склонился перед ним.
— Подай пока джин-тоник. Двойной. Дабл? — посмотрел он на меня.
— Дабл, блин, — кивнул я.
Я мельком посмотрел карту, но всё же заметил чёрную икру с гречишными блинами. Это следовало заказать всенепременно.
— Ну и что ты тут нашёл? — оглянулся по сторонам Фёдор Модестович. — В «Метрополе» лучше. Да и в «Праге».
— А вот поедим, тогда узнаете, — сказал я. — Боря не подведёт.
— Какой Боря?
— Знакомый.
— Ну-ну.
Фёдор Модестович отложил трубочку и залпом выпил аперитив до дна.
