Бектас Ахметов - Чм66 или миллион лет после затмения солнца
А если говорить о Печорине, то мне он не интересен.
– Почему? – Лилия Петровна остановилась.
– Понимаете, Печорин все время занят исключительно и только собой. Все другие персонажи существуют только для обслуживания его прихотей.
– Вы так думаете?
– Да.
– Хорошо… Почему тогда Печорин постоянно занят собой?
– Что-то ищет.
– Правильно. Но от добра добра не ищут. Правильно? У Печорина благополучная жизнь. Но он все равно не в себе. От чего?
– Не доволен собой. – Я не знал другого ответа.
– Вот видите…- Лилия Петровна строго посмотрела на Бику. Мой друг перестал гримасничать. Она вновь повернулась ко мне.
– Как вы думаете, недовольный собой человек достоин любопытства?
Вот уж не знаю.
– Как вам сказать…- Я задумался. – Может, если…- Я поправился. – Все зависит от того, на что направлено его недовольство.
– Вы на правильном пути. – Лилия Петровна подняла со стола книжечку, показала обложку.- Самое главное это то, что происходит с нами внутри. Я не случайно принесла сегодня Сэлинджера и заговорила о герое нашего времени. Главный персонаж романа "Над пропастью во ржи" показался близким мне человеком. Подросток недоволен собой и занят поисками счастья…
Счастье. Несколько лет назад я не допускал возможности быть в
Америке счастливым человеком. Страна "багровых туч" и непролазной тьмы. Американцы непонятно для чего родились. Они не живут, а выживают. Какой надобности ради – непостижимо. Из Америки притопал к нам комплекс неполноценности. Комплекс, что свел Джона с ума.
Значит ли это, что сумашествие – освобождение от комплекса?
Идиотская мысль. Все равно что шизофрения.
Шизофрения отдает автомобильной шиной, тугой, твердой, как камень, резиной. Ш-ш-ш…Ш-ш-шайба… Шайба та же прокладка. Придет в негодность – кранты водопроводу, "сработанного рабами Рима".
"За далью дали не видать… И впереди другая даль…На тризне грозного отца мы стали полностью в ответе. За все на свете – до конца".
На день рождения прилетела открытка.
Там были слова.
"Набирайся силенок, Орленок!
Мы с тобой еще выйдем в орлы!
Зоя Долбня.
Краснодарский край, Туапсинский район, п.л. "Орленок", дружина
"Звездная".
Я не ответил Зое. Я только что прочитал "За далью даль"
Твардовского. И если бы догадался ответить, то может написал бы и так.
"Зоя, милая!
"За далью даль" – дорога от Туапсе на наш "Орленок".
Горно-серпантинная поэма. Утро и Солнце. Автобус летит то вверх, то вниз. За поворотом вспыхивает и слепит глаза Солнце. Машина ныряет влево и через километр новый поворот, И так всегда, до бесконечного конца. "За далью даль. И впереди другая даль". Хорошо то как…
Чувствуешь?".
Историчка поручила доклад. В школе готовят диспут о роли личности в истории.
Я позвонил дяде Ануарбеку Какимжанову.
– Дядя Ануар, мне поручили сделать доклад о роли личности в истории. Учительница указала на работы Ленина и Плеханова…
– Та-ак… Хорошо… Что тебя интересует?
– Работы я прочитал. Но мне все равно непонятно…
– Что непонятно – это может и хорошо… – Дядя Ануарбек простудился и говорил в нос. – Что непонятно, ты пока отодвинь в сторону и сильно в докладе не касайся. Понял?
…В актовый зал согнали три десятых класса. За столом методист из Гороно. Сейчас я выдам. Ох и выдам.
– …Молодой человек, что вы тут нам про Сталина рассказывали?
Повторите.
– Что? Ничего нового я не сказал про Сталина. Сталин развязал репрессии, опираясь на ложный тезис об обострении классовой борьбы в переходный период…
– Что вы знаете о Сталине, чтобы говорить так о репрессиях?
Положительно, тетка из Гороно дурочку валяет и сбивает меня с наступательного темпа.
– Были двадцатый и двадцать второй съезды партии… Есть решения… Имеются и другие документы.
– Хорошо. – Методистка вышла из-за стола и спустилась в зал – Вы читали вчеорашний номер "Комсомольской правды"?
– Нет.
– В газете напечатаны воспоминания военного о Сталине.
Военачальник особо отметил, что Сталин не любил, когда ему заглядывали в рот.
– При чем здесь это?
– Как раз причем. – нравоучительно сказала методистка и спросила.
– И вообще, что вы знаете о понятии контекст истории?
– Ну, это по-моему…
– Ясно. – перебила методистка. – Вот вы говорили, что движущей силой истории является народ. Так?
– Так. Народ и только народ.
– Что народ, понятно. Я хотела узнать у вас не кто, а что приводит в движение историю, вызывает событие?
Вот прицепилась. Я перестал понимать происходящее. Сталин, Ленин,
Плеханов… На фиг согласился делать доклад?
Я заикнулся о желании учиться в литинституте. Мама ничего не имела против. Более того, считала, что лучше, чем писательство, занятия в жизни нет. Но, говорила она, редко какой писатель способен прокормить себя литературой. Потому-то прежде надо приобрести надежную специальность. О том, что в литинституте меня не очень то и ждут, я не подумал и слышать ни о каком матушкином политехническом не хотел.
Пришла тетя Айтпала Орманова с дочерью Жамигой. Матушка позвала их поговорить со мной.
– Айтпала, он хочет поступать в Литературный институт.
– Это правда?
– Правда. А что тут такого?
– Это очень хорошо. – сказала тетя Айтпала и замолчала.
– Я ему говорю, – заговорила мама. – Прежде чем садиться за письменный стол, надо получить хорошую профессию. У писателя должен быть свой кусок хлеба.
– Тетя Шаку права.- сказала Жамига. – Прежде чем писать, надо узнать жизнь.
Жамига преподаватель маркшейдерского дела в Казахском политехе и ко всему относилась всерьез. В том числе и к тезису о том, что прежде чем писать, надо сделать себе трудовую биографию.
– Я ему говорю. – Мама разливала чай по кисюшкам. – Получи профессию инженера и делай что хочешь. Но он не слушается.
Матушка всегда ходила с червей, почему сказанула еще и такую вещь:
– Чехов был врачом. И это не помешало стать ему писателем.
Жамига поддержала маму.
– Бекетай, ты не смейся. Василий Аксенов тоже врач.
Аксенов положим не Чехов и пример Жамиги на меня подействовал.
Ситка продолжал предсказывать скорое наступление Золотого века и не забывал напоминать всем, что он сын Господа бога. Обращался Ситка
Чарли со Всевышним по-родственному, от чего прийдя в молельный дом к баптистам на 5-й линии решил и их обрадовать скорым Армагеддоном и прочими фейерверками.
Баптисты поинтересовались.
– Кто ты?
– Сын бога. – Ситка Чарли никогда не врал.
Баптисты прогнали его. Ситка плевался и обзывал их сАтанами.
Папа о боге никогда не говорил. Мама иногда напоминала нам о
Господе:
– Кудайга сенн.
– На что почти в рифму я отвечал:
– Кудайга ссиим.
– Айтпа сондай соз! – пугалась мама.
Но это она так, на всякий случай. Потому что в бога Ситок не верила, обычаев, даже для блезира, мусульманских не придерживалась.
Некогда.
Падал снег. Бика, Омир и я шли с заводской практики. Выпили пива,
Бике захотелось отлить. Прохожих не видно.
– Ссы прямо здесь. – предложил Омир.
Бика отлил на тротуар и хотел уже спрятать крантик, как я сказал:
– Не прячь. Тебе есть чем гордиться.
– Да? – небрежно переспросил Бика и оставил как есть незапахнутым и пальто.
Мы шли вверх по Розыбакиева и у Бики была для встречных прохожих своя откорячка:
– Как будто разговариваем…
Шеф тоже откровенно любовался своим членом Политисполкома
Коминтерна. Когда дома не было родителей, он выходил из ванны без трусов и разговаривал с кадрухами в голом виде часами по телефону. . Шеф плескался в ванной. Пришел Омир и мы прошли к Шефу. Он поинтересовался:
– Как тебе?
– У Бики больше. – сказалОмир.
– Возможно. – Шеф пожал плечами.
На мой глаз у Бики был поменьше. Хотя может и ошибаюсь – до контрольно-измерительных испытаний дело не дошло.
Шеф любил и в зеркало на себя смотреть. Что симпа, он знал и тщательно следил за чистотой лица.
Омир говорил, что потенция определяется приливом крови. Никто не спорит, но чем обусловлен этот самый прилив крови – Омир не знал.
Как будто, получалось по Омиру, прилив крови сам по себе причина всего суть первобытного на Земле. Но кровоток это следствие и не он инициирует прилив животворности. Тогда что? Сигналы мозгового вещества? Здесь тоже неясность. Ведь сколько ни упрашивай мозги повлиять на разболтанность поведения первобытности – она ведет себя, как ей заблагорассудится. Что хочет, то и делает.
Чтобы отмазаться от приближавшегося призыва в армию Омир залег на две недели в психдиспансер на Пролетарской. Предусмотрительно. Ему было уже восемнадцать, и если в институт не поступит, то непременно должен загреметь на строевую.
