Бектас Ахметов - Чм66 или миллион лет после затмения солнца
В гостях у нас дядя Джубан бывал не раз. Он намного моложе отца, но успел сделать многое.
– Я бы со спокойной душой умер, если бы ты женился на дочери
Джубана. – ошеломил меня отец осенью 67-го.
Если бы… Ладно.
– Вы про Гульмирку? – спросил я. – Видел я ее…
– Да про нее. Где ты ее видел?
– Видел.
– Ну и как?
– Да никак.
– Не понравилась?
– Мне нравятся совершенно другие.
– Балам, у казахов, когда выбирают жену, смотрят на ее мать.
– …?
– Знаешь, какая у Джубана Софья? О… Джубану одно время было трудно… Трудно, но Софья не предала его. – папа восхищенно покачал головой и закончил. – Дочь душой всегда в мать. Понятно?
– А сын?
– Что сын?
– Он тоже в отца?
– Характером может и да…- Папа задумался. – А вот судьбой…
Не знаю. Пожалуй, нет. Чью-то судьбу повторить невозможно.
Гульмирка Мулдагалиева может и неплохая, но однажды, полный одного места радости, прибежал Омир и заявил:
– Знаешь, что про тебя говорит Гульмирка?
– Что?
– Она говорит: "У твоего друга Беки такой тяжелый взгляд. Такой тяжелый взгдяд… Несколько раз повторила". – Омир доволен. Я недоволен им за то, что он не видит разницы между нами.
– Пошел ты на хрен со своей Гульмиркой!
За Гульмиркой ухаживает Алихан из десятого "А". С ним мы кентуемся. Планы насчет Мулдагалиевой у него далекие. Совет им да любовь.
Пражская весна для меня началась поздней осенью 67-го в Трнаве, где местный "Спартак" в одной восьмой Кубка кубков Европы принимал московское "Торпедо". В Москве "Торпедо" выиграло 3:0, в ответном матче трнавчане проиграли 1:3 и, не видя различий между собой и
"Торпедо", устроили на заснеженном поле избиение москвичей. Больше всего досталось Щербакову и Леневу. Не тронули чехи только
Стрельцова. Как никак зэк. Отпор им дали лишь Кавазашвили и Пахомов.
Кавазашвили, когда на него прыгнул трнавчанин, выписал чеху такую плюху, что спартаковец вместо мяча оказался в сетке ворот.
Игру видела Чехословакия. Русские не отвечали на мордобой. Вот оно что… Оказывается их можно бить и не получать сдачи. С матча в одной восьмой все и началось. Прохазка и другие вывихнулись умом, насмотревшись на игру в Трнаве.
Раньше чехи и словаки казались мне самыми безобидными. Опасными считал я, разумеется, венгров, румын и поляков. Но никак не чехов со словаками.
В ту осень возникли и поляки. Я читал в "Известиях" в изложении доклад на Пленуме ЦК ПОРП Гомулки. Первый секретарь ЦК говорил намеками и все время упоминал какие-то гмины.
Братья по лагерю социализма хотели бежать впереди паровоза. Они будто не знали, что за все в мире отвечает только Советский Союз.
И хочется и колется. По мне жить свободно означало в первую очередь говорить вслух то, что думаешь, читать что пожелаешь. Но жить при этом в обществе, где родился и вырос.
Я гулял с Таней Ивакиной. У Ивакиной грустные коровьи глаза.
– Мне жалко этих…- Таня говорила про Даниэля с Синявским.
– Поделом горе и мука. – отозвался я.
– Да ты что?! – Ивакина остановилась. – Они же писатели.
– Тем более правильно сделали, что их посадили.
Почему я так сказал? Ведь я так не думал.
Наблюдалось раздвоение. Я радовался тому, как на глазах футбольной Европы чехи избивают торпедовцев, смаковал перепечатки выпадов "Млады Фронты", "Литературны новины", "Свет социализму" и других чехословацких изданий, но, начиная с июня 68-го не на шутку перепугался. Все то, чем жил и надеялся, могло пойти прахом. Внутри я трепетал за страну. Я не верил, что бундесвер – кишка тонка – осмелится войти в Чехословакию и одновременно не верил, что вообще существует какое-то решение чехословацкого кризиса.
"Но дело не в этом". Дело не в чехословаках, вновь поднявших в нашем тылу белогвардейский мятеж, и не в Советах. И дело было даже, если оно так, даже и не в Третьей мировой войне. События в
Чехословакии, как я тогда смутно ощущал, грозили, не на словах, а в реальности, крушением нравственного миропорядка, который, если вдуматься, был гораздо важнее памяти о сталинском терроре, о фашизме, атомной войны и прочего, что было, по сути, в сравнении с крушением мира внутри человека – лирикой текущего дня.
Что в истинности представлял собой на то время нравственный миропорядок? Это то, о чем спорил и говорил Сергей из фильма "Мне двадцать лет". Он говорил об идеалах социализма и замечал при этом, что идеалы социализма для него не слова, а то, чем жил и будет жить всегда.
Это, если хотите, верность клятве, знамени.
Что такое мир внутри нас? В первую голову – это наше представление о добре и справедливости. Это приблизительно то, за утрату чего Остап Бендер запросил миллион. Нам вновь было за что воевать. Пусть даже ценой отправки мира в небытие. "Есть вещи поважнее мира". Это не наши слова, но это истинная правда.
Сложившееся послевоенное статус-кво по факту представлял собой некий мировой баланс добра и зла, ценой посягательства на который непременно должна была стать Третья мировая война, Складывалось впечатление, что Штаты это хорошо понимали и внутренне не желали ухода ЧССР из лагеря социализма, почему и воздерживались от активного вмешательства в развитие событий в Чехословакии. Как будет так и будет. А пока подождем. В события вмешивалась Европа, мировому сообществу сильно мешала разглядеть подлинное содержание кризиса позиция руководства двух главных Коммунистических партий капиталистической Европы – Франции и Италии.
А что чехи со словаками? Они знали, чем могло все кончиться, но вели себя настоящими хорьками. Хорек знает, что ему не придется ни за что отвечать, потому и наглеет.
Коротя занес новый анекдот.
"У армянского радио спрашивают:
– Как навести порядок в Чехословакии?
Ответ:
– Дуба убрать – ЧК оставить".
Переговоры в Чиерне над Тисой и в Братиславе проходили трудно.
Они заронили кое-какие подозрения и надежды… Но… "Путь наш во мраке…".
События в Чехословакии объяли меня целиком и полностью.
Спустя три недели после игры в Трнаве случилось то, чего я боялся весной 67-го.
Пришло письмо от Доктора из Карсакпая.
"…Исчез Джон. Искал его я неделю, пока не нашел в больнице
Джезказгана.
Мама, соберись с силами. Наш Жантас заболел. Заболел серьезно. В справке записано "шизофрения".
В тот же день я отправил письмо в Карсакпай. Через неделю получил ответ.
"Бек! Ты пишешь, что во всем виноват я и при этом не выбираешь слов. Письмо меня расстроило. Знаешь, братишка, прежде чем бросаться словами, надо хоть немного думать. Остынь. Приеду с Джоном, расскажу".
Доктор привез Джона ночным поездом. Шизофрения или может что-то еще другое обуяло Джона, только дурил он по-настоящему. Вызвали спецбригаду и третье отделение Республиканской психбольницы пополнилось еще одним Ахметовым.
"Том бе ле не же…".
Когда я вспоминаю Иришу Дайнеко, то с веток алма-атинских карагачей на меня осыпается снег января 1968-го.
У Омира день рождения 6-го января. На столе вино, яблоки, сигареты. В кресле сидит Ириша, по комнате невидимо-неслышно кружит снег. "Том бе ле не же…". Поет Сальваторе Адамо.
Я недооценивал Омира. Ириша – девушка грез и действительности. Я смотрел на нее и понимал, почему Омир, даже тормознувшись на второй год в восьмом классе, не мог забыть ее.
"Падает снег…". "Том бе ле не же…". У Ириши лучистые глаза и от нее исходит мягкая чувственность. Тихоня вкрадчиво улыбалась одними глазами и еле слышно смеялась.
Знает ли она, что мы с Бикой оттучкали ее брата?
– Я прошу вас подумать над тем, кто, по-вашему, герой нашего времени?- Лилия Петровна держала в руке средней толщины книжицу.
Глаза ее блестели.
Поднял руку Кеша Шамгунов.
– Лилия Петровна, а кто такой вообще герой нашего времени? И почему мы должны верить Лермонтову, что Печорин герой его времени?
Лилия Петровна положила книжку поверх классного журнала, и склонив голову к плечу, прошлась между рядов. Вернулась к столу, пружинно выпрямилась.
– Шамгунов, вы никогда не задумывались, почему нам интересна та или иная книга?
Кеша поднял голову к потолку.
– Как-то не думал.
Лилия Петровна вновь, теперь уже неторопливо, пошла между рядов.
– Всем нам интересны только те книги, где мы узнаем себя. – Она обернулась. – Шамгунов, вы не ловили себя на таком ощущении?
Кеша оглянулся на Бику. Халелов показывал Кеше знак: тяни, сколько можешь, время.
– Кажется, ловил.
– Садитесь. – она повернулась ко мне. – Вы не хотите что-нибудь сказать?
Я поднялся. Сказать мне было нечего, но говорить что-то надо.
– Я думаю так, что героя нашего времени не существует. Литература не арифметика и не должна вычислять среднеарифметического человека.
