Бектас Ахметов - Чм66 или миллион лет после затмения солнца
Судья ответ засчитал.
Заготовленные вопросы улетучились из памяти, и я лихорадочно перебирал варианты. Ладно, пусть себе торжествуют. Я задал засевший во мне единственный вопрос.
– Назовите актрису, завоевашую приз на последнем кинофестивале в
Москве за лучшую женскую роль.
Актрисой той была Грюнет Молвиг из фильма "Принцесса".
Небрежно пущенная тихоходная торпеда оказалась единственным успешным мероприятием нашей команды.
Таня засовещалась с Гариком и другими. Команда могла и не знать, но Таня, как оказалось, тоже не знала.
Палуба "Звездного" осталась единственным местом, где мы разговаривали, на виду у всех, вдвоем.
Этим же вечером на нашем этаже Игорь Конаныхин пел под гитару:
Видишь, я стою босой
Перед Вечностью,
Ничего у нас не получится
С человечностью…
"Сердце врет…". С умилением юной царевны Таня подхватывала вместе со всеми
Ах, гостиница, ты
Гостиница,
Сяду рядом я -
Ты подвинешься…
Если Валя Саленко аккуратно корректировала меня, то Зоя Долбня угорала от моих прибауток.
Неважно смешно или не смешно выглядела на деле моя шутка, но Зоя смеялась больше всех.
– Эх, как жаль, что скоро нам расставаться. – говорила Зоя.
Зоя местная, с Кубани. Гордая, смелая, преданная и верная казачка.
Светлана Владимировна перед прослушиванием "Лунной сонаты" попросила выступить старшего пионервожатого.
Виктор Абрамович Малов задержался и, появившись, сразу взял быка за рога.
– "Лунная соната" – творение одержимости. Сегодня вы прослушали
Светлану Владимировну. Она говорила об одержимости в искусстве, о том как важно, не щадя себя, добиваться поставленной цели в искусстве. Да, только так надо шагать к заветной цели. Только тогда рождаются такие вещи как "Лунная соната" Бетховена, "Реквием"
Кабалевского.
Вам скоро делать выбор. Хочу напомнить об одном. О том, о чем сегодня говорила Светлана Владимировна. О том, что выбор должен быть достойным…
Возьмите, к примеру, Евтушенко… С какого бы конца его не сокращать – его не убудет. Я желаю вам, чтобы ни у кого и никогда не возникло ни малейшего желания как-то сократить вас. А теперь слушайте музыку.
– Виктор Абрамович умный…- сказал я Вале.
– Он еврей…- объяснила вожатая.
Валю послушать – все евреи умные. У нее в университете работает проректором сын секретаря ЦК ВКП(б) Жданова, бывший зять Сталина.
Так он тоже еврей, говорит Валя Саленко.
От Эразма Роттердамского, что дала мне почитать вожатая, можно умереть со скуки. Валя требует отчета о прочитанном. Приходится листать. Философ рассуждает о человеческой глупости и подводит читателя к мысли, что глупость – это благо. Что бы делали евреи и другие умарики, не будь глупцов? Хотя, если разбираться, то умные и глупые по истинному счету – дураки зеркальные. И ничего нового нет в утверждении о том, что на глупости покоится мир и единственно в ней залог прогресса.
В "Орленке" ЧП. Утонул один из руководителей москвичей. Погибший неплохой пловец. Зашел после обеда на несколько метров от берега в воду и утонул. Очевидцы говорили, что парня сбила с ног и утащила в море набежавшая волна с песком и илом. Мы купались до обеда, погода за час с небольшим не сильно поменялась. Трудно понять, как пловец-разрядник не сумел справиться с рядовой волной.
Парня искали спасатели с вожатыми. Взявшись за руки, они прошли цепью на сто метров от берега. Не нашли. Через два дня москвича выбросило волной у Джубги.
Валя испереживалась за утопленника: "Такой молодой… И на тебе".
До всего ей есть дело. Она продлила на две смены пребывание в
"Орленке" двум девчонкам из сыктывкарского детдома. Помнит про все наши болячки.
Что у вожатых должна быть личная жизнь – и козе понятно. Кто был у них на сердце Валя и Зоя с нами не делились. Ничего серьезного на наших глазах с ними не происходило. К примеру, Зоя дразнила вожатого
Роллана, битковатого увальня. Но это ничего не значит. Роллан парень серьезный, держался стойко. Лишнего себе не позволял.
Мы скоро разъедемся, будет новый заезд, и вожатым вновь придется запоминать имена, фамилии, привычки. Мы то их не забудем. За это можно спокойно поручиться. А они? Сколько нас таких у них? И кто мы для них?
С Таней Власенковой сталкиваемся по несколько раз за день. Не здороваемся. Как будто и не было Джулиано с Бьянки. На игре с нами она просекла мое занудство. В этом все и дело.
Власенкова одного года рождения с Байдалаковым, только с ноября месяца. "Живет, – говорил Игорь Конаныхин, – Таня рядом с Домом пионеров". Это мне ни о чем не говорит. В Ленинграде я не был.
О девчонках великовозрастные пионеры сплетничали на туалетном балконе. Плотный, с залысинами, очкарик из Костромы на вопрос
Байдалакова о землячке отвечал: "Да, Ленка у нас развитая… Задница и груди у Ленки такие, что пути-дороги у нее светлые…".
Я помнил об обещании Гале прийти за ней вечером. Раза два опоздал
– пришел после закрытия столовой и решил подождать до следующего дежурства отряда по столовой.
Мой одногодок из Туркмении. Пожалуй, из всех, с кем довелось общаться в "Звездном", был мне ближе всех. Открытый, отважный пацан.
Имя его вылетело из головы, но хорошо запомнил, как он рассказывал о любви к девчонке из Таджикистана.
– Таджички красивые…- говорил туркмен.
Ему виднее. Кому таджички, а кому и калмычки.
Друг мой дружил с другим туркменом, фамилию которого я запомнил, потому что она была не туркменская. Деляковский, такая была фамилия у друга моего друга, и был это здоровый туркмен с европейским лицом.
На него, как и на танцора из Костромы, засматривались все девчонки "Звездного".
– Ты почему все время один? – попеременно пытали меня то Зоя, то
Валя. – Так нельзя…
Однажды Зоя сказала:
– Ты мне только покажи, какая тебе девчонка нравится. Я приведу ее к тебе.
– Зачем?
– Как ты не поймешь, что ты приехал сюда не только и не столько затем, чтобы увидеть море.
"Только не будет смены такой…".
…Я вновь наведался на кухню и пожалел. Твигги из Краснодара обступили три мотыльных москвича. В их виду Галя казалась крошечной.
Они ей что-то наперебой втискивали. Твигги смеялась. Да тут и без меня полный аншлаг.
Все в "Орленке" влюблялись и были любимы. Я же бродил один и все мимо денег.
Киношно-журнальная заумь осыпалась прошлогодней листвой. Я выболтался до донышка. Море, Солнце, мелкий песочек хороши, Но они хороши не сами по себе. К ним обязательно должно прилагаться нечто такое, после чего море вместе Солнцем и мелким песочком обращаются в декорации. Зоя права. Но чего нет, того нет. Что краснобайством реальность не подменишь – не трудно признаться. Труднее признаться в другом. В том, что за душой то у тебя и ничего и нет, кроме жалостливой пустоты.
Искажаться надоело. Я проглядел свой шанс. Да был ли у меня вообще шанс? Упование на самотечность нечаянных радостей дорого обошлось. Твигги из Краснодара не дождалась от меня встречного движения и теперь смеялась с москвичами.
8 сентября 1967 года. За нами из Алма-Аты приехала сопровождающая. Ей нужен помощник для закупа продуктов на дорогу.
Выезжать в Туапсе надо на четыре часа раньше отхода московского поезда. Сопровождающая не уговаривала меня, она попала под мое настроение. Больше меня ничего не удерживало в "Орленке" я напросился к сопровождающей в помощники.
Очнулся в автобусе, когда вспомнил, что не попрощался с Зоей. Она осталась в лагере со второй группой отъезжающих.
Я сидел в автобусе с туркменами. "Сейчас я уеду из "Орленка", – разговаривал я сам с собой, – На кого мне обижаться, чтобы так уезжать?".
У автобусов пели прощальную песню "Орленка" вожатые
Милые орлята,
Вспоминайте нас…
Тоска, она хоть и приглушенная, но все равно тоска. "А ведь я больше сюда никогда не вернусь…". – поразился я собственной дурости. Что я наделал?
На море мутной волной играла штормовая погода. Положив друг дружке руки на плечи, навзрыд плакали девчонки. "Все могло обернуться по другому…- пытаясь отгородиться от происходившего вокруг автобусов, я шел по второму кругу терзаний. – Могло ли?".
Догадка о том, что я самый жалкий, самый несчастный человек на свете пронзила меня настолько глубоко, что даже если бы я и захотел заплакать, то не смог бы это сделать. Ни сил да и желания разрядиться на конденсатор не было тоже. Надо поскорее убираться отсюда. "Скорее… – упрашивал я про себя водителя заводить мотор -
Я спешу все забыть".
"Рано или поздно, под старость или в расцвете лет, Несбывшееся зовет нас, и мы оглядываемся, стараясь понять, откуда прилетел зов". В голову лезла разная дребедень. В чем я виноват? Туркмены громко разговаривали, спрашивали меня о чем-то, спорили между собой, вставали с мест, выходили из автобуса.
