Ольга Камаева - Eлка. Из школы с любовью, или Дневник учительницы
— У меня на вечер планов вроде не было, — сказала я неопределенно, на всякий случай оставляя отходные пути свободными.
— Вот и замечательно! — Согласие мамы Леониду Петровичу, похоже, не требовалось.
— А у вас, смотрю, планы не только на вечер, — ляпнула я довольно грубо.
На несколько секунд на кухне повисла нехорошая тишина. Спас знакомый стук в дверь. Не дотягивающаяся до звонка Лина привычно выбивала звонкую дробь: тук, тук, тук-тук-тук. Я бросилась к двери со скоростью убегавшего с места преступления нашкодившего котенка. Распахнула дверь и увидела у ног Лины большую коробку, перевязанную пышным алым бантом.
— Вот. — Лина торжественно плюхнула увесистую картонку на диван. — Мама сказала, это — послушным дочкам! Мне и тебе. Я сама открою! — торопливо добавила она, строго погрозив пальчиком.
Внутри оказался смешной, в ярком полосатом колпачке и синей курточке Буратино. В руке, как и положено, он держал пластмассовый ключик, на утреннем солнце блестевший краской совсем как золотой.
— Это мой друг, — сразу заявила Лина, крепко обнимая куклу. — Самый-самый лучший.
Я заглянула в коробку, там было пусто.
— А мне-е-е? — разочарованно протянула я. Тоже мне, великовозрастное дитятко. А нечего было обещать.
Лина отняла игрушку от груди, и в кармашке курточки мы увидели записку.
«Поздравляю самых милых и симпатичных на свете девчонок! Линушка, не жадничай, один ключик отдай тете Лене.
Сергей».На этот раз поиски были скорыми: маленькая бархатная коробочка обнаружилась в кармашке Буратиновых штанишек. Сердце мое екнуло, как екнуло бы оно у каждой, увидевшей эту заветную и столь желанную девичьему сердцу вещицу. Мама ахнула, а Линушка радостно захлопала в ладоши, предвкушая очередной сюрприз.
На белом атласе лежал еще один ключик. Намного меньше первого, но зато действительно золотой. Прикрепленный к маленькому картонному сердечку, он означал совершенно очевидное: оно — твое. Владей.
Я растерялась. Рядом сидели только мама и Лина, которая вряд ли что-то поняла, но меня смутило даже их присутствие. Потому что признания в любви надо получать не прилюдно. Они не терпят лишних взглядов и ушей. Как там у Шекспира?
Люблю — но реже говорю об этом,
Люблю нежней — но не для многих глаз.
Торгует чувством тот, что перед светом
Всю душу выставляет напоказ.
С классиком не поспоришь. Тоже терпеть не могу публичных объяснений. В них, демонстративных и показушных, больше любви к себе: вот я какой! а я еще и так могу! ай да молодец!
Зануда ты, Ленка, неблагодарная. Тебе дарят, а ты еще выделываешься. Тень на плетень наводишь.
Неправда, я благодарная, просто говорю свое мнение.
Так вот, это тот самый случай, когда оно действительно никого не интересует. Даже тебя саму. Кстати, почему бы, собственно, с Шекспиром и не поспорить? Типичная философия обленившегося мужа. За которую ты — не отпирайся! — держалась просто потому, что признаниями не избалована. Теперь от нее отвыкай.
P.S. С Леонидом Петровичем отношения больше не выясняли. Ужин прошел в теплой дружеской обстановке. Стороны обменялись мнениями по различным вопросам, в завершение вечера сделали общее фото на память. Все согласно утвержденному протоколу.
Точно — зануда.
11 марта
Приколола брошку на пиджак и весь день косилась — не потеряла ли? Лиля сразу поняла, от кого подарок.
— Ключик, значит, подбирает. Или уже… подобрал?
Ее многозначительное хихиканье покоробило.
— Вечно ты… — запнулась я и неожиданно сгрубила: — Лучше к своему мужу ключ подбери, желательно гаечный. А то приедет, опять будешь по соседям бегать, милицию вызывать.
А нечего вечно свой нос в чужие дела совать!
— Смотри как завелась, — продолжила подначивать Лиля, не обращая на мой выпад совершенно никакого внимания. — А что отбрыкиваться-то? Серега у тебя парень видный, а уж какой заботливый… Если самой не нужен, только шепни, мы его быстро к рукам приберем. Ну не я, так Наташка, она у нас девушка незамужняя. Правильно говорю? — толкнула она в бок вдруг покрасневшую Наташу.
Щас, держите карман шире.
Но дома ключик от лацкана отцепила. Мне теперь казалось, что каждый, увидев его, тоже будет — пусть и мысленно — хмыкать: «Или уже… подобрал?» Пачкать его любопытными взглядами, грязными мыслями. Пусть лучше дома лежит.
Пока вертела брошь в руках, сделала маленькое открытие. И опять не очень приятное.
Когда я еще не ходила в школу, любимым моим развлечением было сесть у старенькой радиолы и поставить пластинку с какой-нибудь сказкой. Я забиралась в кресло, довольно просиженное и напоминавшее большое птичье гнездо. Пряталась в его уютном тепле, укутываясь в мамин пуховый платок, и в который раз слушала историю про глупого голого короля, ловкого Чиполлино, веселых бременских музыкантов. Игла мерно отскрипывала круг за кругом, но иногда нетерпеливо перескакивала бороздки или вовсе строптиво съезжала к центру. Тогда я привставала, на мгновение выныривая из нежного, нагретого тепла, быстро ее поправляла, и чуть хрипловатые голоса опять уносили туда, в яркий мир удивительных историй…
В продолжение «птичьей» темы: любимой моей сказкой был не «Аленький цветочек» и даже не «Золушка», а «Гадкий утенок». Потому как про первых двух девиц сразу было понятно, что писаные красавицы, пусть даже сначала и не в царских нарядах. У утенка своя история: невзрачный, никто в его сторону даже не смотрел, и вдруг — великолепный, гордый, свободный. В один миг, просто потому, что время пришло. Я была слишком мала, чтобы понимать, красива я или нет. Но сказка гарантировала: будешь обязательно. И я ей верила. За эту веру и любила.
Среди прочих пластинок в стопке лежал большой белый конверт, на котором красовался длинноносый мальчишка. Я редко ставила «Золотой ключик», потому что совершенно не понимала финала. Я представляла, что за старым холстом окажется волшебная палочка, сидящий в лампе джинн или, на худой конец, сундук с золотом. Но вместо этого понятного и вполне себе практичного счастья случалось совершенно другое: куклы попадали в счастливую страну под названием СССР. Хоть и рожденная в Союзе, я плохо понимала, чему тут особо радоваться: детство мое пришлось на голодные девяностые. Вот если бы Буратино привел друзей в страну, из которой на мамину работу присылали вкусные, упакованные маленькими отдельными дольками шоколадки, — тогда понятно. Но когда я спрашивала ее название, мама, пряча глаза, говорила непонятное и странное: «Гуманитарная помощь». На вопрос где это, отвечала коротко: «Далеко», — но точных координат не выдавала. Предположение, что мама чего-то не знает, было недопустимым, и в конце концов я решила, что счастливая страна где-то в Африке. Там же пустыни, вот и затерялась.
