Иван Сажин - Полигон
Вот и сейчас он не терял времени даром. Ведь перед стрельбой упражнять глаз и руки наводчика уже поздно, а закрепить его уверенность в себе, мобилизовать сознание — крайне важно. Значит, нужно потренировать память.
— Итак мы установили, что видимость сегодня — двести метров, — сказал он. — Исходя из этого и надо ставить прицел. Ни в коем случае не больше! Пусть никакие сомнения не грызут вас. Усекли?..
Произнесенное с юмором, любимое словечко командира роты вызвало у танкистов улыбки (хорошее настроение тоже не помешает!). Анатолий извлек из кармана секундомер и дал вводную Ванясову. Свежее, румяное лицо наводчика сразу стало сосредоточенным и строгим. Он не сводил голубых своих глаз с командира взвода: ему доставляло удовольствие наблюдать за энергичным лейтенантом.
Наводчик в строгой последовательности излагал все то, что будет делать в момент стрельбы. И это, естественно, оправдает себя. Ведь человек, собираясь совершить что-либо, требующее точности и пунктуальности, вольно или невольно воспроизводит в мыслях порядок предстоящей операции.
Был тут и еще один положительный фактор. Поскольку ограничивалось время, то наводчик и спешил, и волновался, и этим как бы предварял беспокойное ожидание решающего момента.
Едва отзвучали последние слова, Русинов остановил хронометр.
— Семнадцать секунд. Молодец!.. А ну, кто хочет его обогнать?
И Адушкин, и Колесса, и другие укладывались в шестнадцать и даже в пятнадцать секунд. Ни сам Русинов, ни его подчиненные не сомневались, что совершают нужное дело. Человек, четко выразивший словами то, что ему следует предпринять, станет работать осмысленно. Сообразительность танкисту — не помеха.
— Очень хорошо! — удовлетворенно сказал взводный, проверив каждого из подчиненных по два раза. — Теперь проделайте то же самое самостоятельно и без спешки.
Когда сообщили плачевные результаты стрельбы первого взвода, Анатолий сразу понял, что друг попал в беду, невольно глянул в сторону полигонной вышки. Танкисты тоже насторожились.
— Что ж это, товарищ лейтенант? — спросил Колесса, веснущатый ладный парень; на лице его недоуменно-растерянное выражение. — Готовимся, готовимся, а потом вот так объявят…
— Не объявят, — заверил его взводный. — При такой видимости — спасение в быстром темпе стрельбы, а они замешкались. — Помолчав, он бодро закончил: — У нас все предусмотрено, так что от мишеней только щепки полетят…
Он знал, что сказать в данном случае, и знал Колессу. У парня одна особенность: перед стрельбами очень волнуется, высказывает свои опасения вслух. А еще любит, когда заверяют, что все будет хорошо. Это успокаивает его.
Приказав Адушкину оставаться с людьми, Анатолий поспешил к вышке. Ему не давали покоя сомнения. «Неужели так сложно сегодня попасть в мишень?..» Подходя, услышал снова прозвучавшую команду «Вперед!» Однако с исходного двинулся лишь один танк. Два других стояли на месте. Это еще больше озадачило его.
В самых дверях столкнулся с Евгением, — у того было обреченное, печальное выражение лица.
— Что случилось, Женя?
— Трескучий завал!.. Мои наводчики не поразили ни одной пушечной цели. Загоров двинул сам проверять дорожку.
— Как думаешь, что он решит?
— Отложит стрельбы, что еще. Не захочет же, чтобы лучшая рота с треском провалилась. — Евгений вдруг рубанул воздух кулаком. — А все-таки досадно! Наводчики у прицелов, точно слепые котята…
— А я тебе говорил, больше потей на тренировках! Не прислушался ты к моему слову, — заметил Анатолий.
Товарищ глянул на него недружелюбно.
— Давать советы все мастера. Посмотрел бы я, что бы ты делал с моими дуботолами. Только и знают, что дремать на занятиях.
— Ребята у тебя боевые. Все зависит от того, как заниматься с ними. А как ты делаешь? «Сейчас рассмотрим принцип работы стабилизатора…» Целый час толкуешь о каждом проводничке. Зачем такой академизм? Солдаты все это в учебном слышали, и им скучно…
— Да перестань, Толька! — раздраженно оборвал его Евгений. — Загоров вкручивал мозги, теперь ты. Ему я уже дал отповедь.
— Дело твое. Но с отповедями поосторожнее, а то нарвешься на неприятность. У комбата норов — не дотронься.
— А, плевать!..
Грохнул орудийный выстрел, за ним — второй. Третьего не последовало. Загоров тоже не рассчитал время.
— Вот видишь! — воскликнул Евгений. — И комбат партачит.
Отстучала дробь пулеметных очередей, усилился гул идущего назад танка. Объявили результаты заезда: хорошо.
— Стрелять все-таки можно, — обронил Анатолий. Глянув на приунывшего товарища, стал успокаивать его: — Не переживай, все обойдется. В службе ведь, как в атаке: то бежишь, то упадешь. Главное — вставать и бежать дальше.
— С кем бежать-то? — опять сетовал на своих наводчиков Евгений. — Словно сговорились: один мажет, другой…
Выплывший из тумана танк развернулся на исходном и замер. Из люка вынырнул Загоров, решительный, нахмуренный. Соскочил в размешанную грязь, зашагал к вышке. Мимо лейтенантов прошел молча, хлопнул дверью. Постояв еще под моросящим дождем, друзья тоже зашли в огневой класс. Вскоре комбат и ротный, оба возбужденные, спустились вниз. Как видно, между ними произошел не очень приятный разговор.
— Нет, Василий Григорьевич, это не довод, — возражал Загоров. — Мишени видны, и выполнять упражнение можно.
— Как будто обязательно стрелять в туман! Лучше выбрать другой, более погожий день. Выполняли же упражнения две роты при хорошей погоде, а чем мы хуже?
Сойдя с лестницы, Загоров сказал капитану:
— Я вижу, вы опасаетесь, как бы ваша рота не получила низкую оценку по огню. А я боюсь, как бы она не сгорела в бою, вся, до единого танка!.. Там тоже встретится туман, дым, пыль. К тому же будете стрелять не только вы, но и вас будут лупасить.
— Ну бой — другое дело, — отозвался Приходько. — Там кто кого. А сегодня я просто не вижу причины рисковать.
— Причина есть: готовить людей к войне, — стоял на своем Загоров; вдруг он повернулся к Русинову: — А вы, лейтенант, тоже боитесь стрелять в такую погоду?
— Нет, я не боюсь. Если не сейчас, то когда же еще может командир испытать подчиненных?
— Истинно так!.. Значит, уверены в своих танкистах?
— Как в самом себе… Разрешите стрелять моему взводу!
Евгений был ужасно удивлен и раздосадован. Напряженно-осуждающе смотрел на товарища, словно хотел остановить его взглядом.
Ротный, жуя спичку, сплюнул под ноги, опасливо предупредил:
— Видимость-то неважная. Может, не стоит напрасно снаряды жечь? Не камушки бросаем. Как выстрел, так пара хромовых сапог.
— Тогда не стоит нам быть и командирами!
Загоров еще обдумывал что-то. Наконец лицо его разгладилось.
— Что ж, лейтенант, начинайте! — кинул он.
— Есть, начинать! — И взводный выбежал под дождь. Комбат поднялся наверх, а Приходько все еще медлил, словно решал трудную задачу.
— Тяжелую ношу взвалил на свои плечи Русинов, — заговорил он. — Как думаешь, Дремин, сможет его взвод выполнить упражнение?
— Еще как сможет!
— Хорошо бы, а то роте совсем труба.
Сверху позвал его Загоров, и капитан поднялся по лестнице.
— Русинов на все способен! — зло и расстроенно бормотал Евгений. — Даже друга утопить. Ай да Толик! Не ожидал я…
Сел на табуретку и застыл в неподвижности, обреченно опустив голову. Идти к своим танкистам было крайне стыдно; и оттого, что завалили стрельбу, и оттого, что сорвавшись, накричал на наводчиков. В ушах еще укоризненно звучали слова Хаджимуратова: «Как научен, так и стреляем».
Но такова натура у Евгения, — и знал, что сам виноват в своем позоре, а на скамье подсудимых видел ухватливого приятеля. Что он мог поделать с собой, если нутро протестовало против того, что его обходят? И кто — Русинов!
Евгений ударил кулаком по столу — так муторно было на душе. Не выскочи Толька, и сошло бы с рук. Стрельбы отложили бы, плохие оценки посчитали недействительными. Так нет же!
«А еще другом зовется», — оскорбленно терзался он, с пасмурным лицом наблюдая в окно, как русиновцы расторопно загружают боеприпасы, скрываются в люках.
По команде «Вперед!» взревели моторы и танки, все три одновременно, набирая разбег, втягиваясь в туман и видом и звуком, как бы растворились в водянисто-мыльной мути. «А если Толька не сорвется и вытянет роту! — предположил Евгений, но тут же отмахнулся от этой мысли. — Все равно друзья так не делают».
Полигон был избит, изъезжен вдоль и поперек, особенно на направлениях стрельбы, и боевые машины покачивались в жидкой грязи, как лодки на волнах. Перед прицелами белесилась туманная наволочь. От одного ее вида в душу просачивался холодок.
Остывая от запальчивости, Анатолий все яснее сознавал, какую ответственность только что взял на себя. Промахнешься — наживешь кучу неприятностей, насмешек. Да и сразить мишени — невелика корысть; и друга подведешь, и командиру роты подпустишь шпильку, — при случае он соответственно отблагодарит тебя.
