Иван Сажин - Полигон
Вчера не выдержал, спросил раздраженно, о чем опять шушукаются. Наступило угрюмое молчание. Долговязый и сутулый сержант Мазур, пристально рассматривая дымящуюся меж пальцев сигарету, обиженно сказал:
— А мы вовсе не шушукаемся. Просто балакаем о домашних делах. — Выжидательно посмотрев на офицера, вдруг спросил: — Скажите, если есть уважительная причина, могут демобилизовать раньше на три месяца?
— А что за причина?
— Надо бы в политехнический поступить. Не хочется, чтобы еще год марно пропал.
«Значит, по его понятиям, год пропадает зря? И время на занятиях напрасно убиваем? — недовольно подумал Евгений о Мазуре. — Вот какой у меня заместитель!»
Разумеется, он объяснил, что при таком малом сроке службы подобные причины в расчет не берутся. Однако сержант почти не слушал его — рассеянно обозревал ближние кусты, дорогу. Он и сам это знал.
«Но где же цель?» — спохватился Евгений, ругая себя за то, что не ко времени вспомнил о своих взаимоотношениях с подчиненными. До боли в голове прижался налобником к прицелу, держась за рукоятки пульта управления пушкой.
— Вправо двадцать — танк! — доложил заряжающий.
— Цель вижу! — отозвался лейтенант и начал наводить орудие.
Времени у него в обрез, поэтому он спешил, поэтому движения у него были суетливыми. Из-за тумана казалось, что макет танка очень далеко, и он взял увеличил прицел на одно деление, крикнул:
— Короткая!
Т-55 сразу начал притормаживать, остановился. Замер и светлый с сизоватым отливом круг, проясненно выделяя и макет танка, и кустики вблизи него.
Он подвел острие центрального угольника под основание цели и нажал на кнопку электроспуска. Боевая машина содрогнулась от выстрела, и снаряд, розовато отсвечивая трассером, стремительно рванулся вперед. Казалось, он поднимается, тогда как ему следовало бы опуститься. «Мазила, что ты делаешь? — скрипнул зубами Евгений, весь болезненно напрягаясь. — Мишень рядом, а прицел увеличил!»
Почти физически ощущая, как вместе с движением танка уходят секунды, передвигая горизонтальную нить на два деления вниз, снова подал механику команду остановиться. На этот раз наводил с обостренным чутьем — так, словно орудие и снаряд стали частью его самого. Розоватая трасса прошла точно через центр цели. Есть!
А сделать третий выстрел уже не успел: вышло время и мишень упала. Угнетенно принялся обстреливать из пулемета пехоту на бронетранспортере и макет установки ПТУРС. «Если так же партачат Мазур и Коренюк, то вообще кошмар!» — подавленно вздыхал он.
Но вот вернулись в исходное, вышли из машин. Евгений привел экипажи к вышке и выстроил. Приходько ждал его доклада со скучным лицом. Одна хорошая и две посредственных оценки, конечно же, не удовлетворили командира роты.
— Как чувствуют себя ваши наводчики? — пасмурно спросил он.
— Да так же, товарищ капитан… Если бы видимость была хоть немного лучше. А то едешь будто с завязанными глазами.
— Где ее взять, лучшую погоду?.. Давайте очередную смену.
Приходько вернулся на вышку, а Евгений поспешил к своим наводчикам. Он сказал им все, что нужно — прицел ни в коем случае не увеличивать! — и отправил к танкам. Пока солдаты загружали боеприпасы, у него нарастало волнение. Прозвучавшая из динамиков команда «К бою!» заставила его встрепенуться.
Пятьдесятпятки он провожал почти в паническом настроении. Почудилось, будто туман стал плотнее, и дождь гуще моросит, а избитые дорожки совсем залиты водой. «Разве это дело? — обреченно стонало в нем. — Только двинулись машины, а их уже плохо видно…»
Гул двигателей удалялся и глох. Вот грохнули пушки. Взводный глянул на хронометр, который держал в руке. Стрелка неумолимо приближалась к отметке, сигнализировавшей об отведенном времени. Пробежит еще несколько секунд, и мишени опустятся, ничто не задержит их и на одно лишнее мгновение.
Второй раз ударили два орудия, а по третьему выстрелу вообще никто не сделал. Значит, не успели… Отзвучали пулеметные очереди, и танки повернули назад. И чем слышнее становился их рокот, тем тревожнее было на душе у Евгения. Неумолимое приближалось.
Ожили динамики. Оператор сообщил результаты стрельбы:
— Первый экипаж: цель номер один — ноль, цель номер два — ноль…
— Одни ноли! — ужаснулся лейтенант. Он готов был провалиться на месте, сбежать. Однако земля, хоть и раскисшая от дождя, не разверзалась. И бежать было некуда. Внезапно в нем вспыхнуло озлобление — на себя, на подчиненных, на противную погоду и майора Загорова, не отложившего стрельбы.
Едва пятьдесятпятки остановились на исходном, а экипажи вышли, он разъяренно подбежал к ним и взорвался:
— Шляпы! Бездарные мазилы!.. Ни одного попадания из орудий. Позор!
Наводчики не поднимали глаз. Только чернобровый горец ефрейтор Хаджимуратов рассудительно буркнул:
— Что мазилы?.. Как научен, так и стреляем.
— Как научен… Неужели не можете поразворотливей ворочаться у прицелов?.. Мало тренировали вас, да? Теперь ночью буду поднимать.
Выкричавшись, он взял себя в руки, повел экипажи к вышке. Приходько выслушал доклады наводчиков с окаменевшим лицом, обронил всего одно слово «плохо». Затем пригласил взводного к комбату.
Первым, кого увидел Евгений в огневом классе, был Загоров. Его ожесточенно-злое, расстроенное лицо не предвещало ничего доброго. «Сейчас начнутся казни египетские», — затосковал лейтенант.
— Товарищ майор, наводчики второго взвода…
Комбат остановил его презрительным жестом.
— Не надо докладывать, Дремин. Не о чем.
Загоров с минуту молчал, сдерживая себя, чтобы не сорваться. А когда заговорил, голос его звучал сухо, уязвляюще:
— Тоже мне танкисты! Из трех целей поражают одну, да и то пулеметную. А кто пушечные будет бить?.. Почему так плохо стреляют ваши наводчики, лейтенант Дремин?
— Но совершенно же нет видимости, товарищ майор! — попробовал оправдаться Евгений. — Маячит что-то серое в тумане…
— Вот и надо без промаха бить в это серое. Во время войны это наверняка будет вражеский танк, орудие…
— Может, туман идет волнами? — вступился за взводного Приходько. — Мишени сливаются с мутью, не разглядишь. Бывает и такое.
Комбат наэлектризованно повернулся к нему.
— Бывает, и корова летает… Они же стреляли! Стреляли. Значит, видели цель! Не могли же лупить в белый свет, как в копеечку.
Евгений был сам не свой, весь вспотел от волнения.
— Разрешите объяснить, товарищ майор, — попросил он.
— Не нужно объяснять, товарищ лейтенант. — Загоров все больше выходил из себя, и теперь его не могли остановить никакие доводы. — Не надо меня обхаживать, как неразумную девицу. Я не с луны свалился на должность комбата. Два года ходил взводным, да три — ротным, да академию закончил. И знаю всю эту кибернетику, как таблицу умножения. Растерялись ваши наводчики, потому что плохо обучены. Начали суетиться, потеряли время — отсюда и промахи. Или вы что-то иное хотели сказать?
Евгений смотрел на жесткий, дергающийся рот комбата, и внутри у него напрягалось что-то протестующее, злое. Когда его распекали вот так грубо, прилюдно, он терял контроль над собой. И сейчас, пожав плечами, вызывающе обронил.
— Я бы сказал, да что толку!
Загоров вопросительно уставился на него. — Я вас не понимаю, товарищ лейтенант.
— А что тут не понимать? Я весь перед вами. «Ему не нравится, что я намекаю на его дурь! Ну и пусть. Это я на высотке тогда молчал. А тут не буду. Ишь раскипятился!» — негодовал Евгений, глядя в сузившиеся, жгучие глаза комбата.
— Товарищ Дремин!.. Вы разговариваете со старшим по званию в неподобающем тоне, и я вынужден сделать вам замечание. — Загоров снова взял себя в руки, кинул капитану Приходько. — Заряжающего и механика! Сейчас сам все проверю.
И оглушительно хлопнул дощатой дверью. Евгения душила обида и злость. Но что он мог поделать? Оправданий у него не было.
— Тут проверяй не проверяй, а оценку рота получит низкую, — роптал ротный. — Это как пить дать… Идите, Дремин, выделите комбату механика и заряжающего.
Орудийные раскаты подхлестнули Русинова. Он со своими людьми начал как бы генеральную репетицию, чтобы они перевалили через барьер волнения. Не спрашивал больше ни механиков, как плавно остановить машину, ни заряжающих, что делать, если после выстрела не открывается затвор орудия, он теперь занялся наводчиками, поскольку основное зависело от них.
Русинов обладал цепкой хваткой: как бы ни было тяжело в учении, не опускал рук и не делал поблажек ни себе, ни подчиненным. Любознательный, напористый, он, казалось, только того и ждал, чтобы ему доверили служить, командовать людьми. В этом смуглом оренбургском парне было немало первозданной силы, безоглядной уверенности. К тому же он был, как говорится, человеком себе на уме: докапывался до таких истин, о которых иные и не помышляли.
