Иван Сажин - Полигон
Он представил Аню рядом с собой. Красивая, стройная, с походкой плавной, полной того несравненного изящества, какое нечасто встретишь у женщины, — поневоле будешь дорожить. Он же не раз видел, как заглядываются на нее мужчины, когда она идет рядом с ним… Этого век не забудешь, если потеряешь ее! Надо быть последним болваном, чтобы расстаться с ней.
Что ж, жениться так жениться! Так или иначе придется менять образ жизни. Конечно, нелегко опускаться с высот седьмого неба на грешную землю, да ничего не поделаешь. Странно вдруг и решительно переменился образ его мыслей. И побродив еще некоторое время по улице, Загоров сказал себе: «Ну что, поборник свободных отношений, решайся! Тянуть дальше не годится!»
Аня неторопливо ходила по комнате, не зажигая света, когда он вошел.
— Тебе лучше?
— Немножко… Я даже молока стакан выпила.
— Может, включим свет?
— Не нужно.
Он ласково обнял ее. Как хотелось сейчас защитить ее от напастей!
— Эх ты, паникерша! — укоризненно-весело заговорил он, — Растерялась, испугалась, хотела скрыть от меня все. Разве так можно? Я только что говорил с Одинцовой.
Она виновато опустила глаза.
— Понимаешь, Алешенька, я никак не могла тебе все-все высказать. Понимаешь?
— Понимаю… Отвечай, ты меня любишь?
— Люблю, Алешенька! — отозвалась она преданно.
— И тебе хочется выйти за меня, вредного, замуж?
— Очень…
— Ну что ж, суду все ясно, — он взял в ладони ее лицо. — Так вот, моя Аннушка: завтра же идем в загс, подаем заявление. А потом готовимся и проводим шумную операцию под кодовым наименованием: свадьба-женитьба.
— Алешенька!..
Она не могла сказать больше ничего — упала в его объятия и заплакала. Тихо, счастливыми слезами. Ей вдруг показалось, что позади — целая вечность сомнений и неуверенности.
— Ну, Аннушка, чего теперь-то плакать? — ласково упрекнул он.
— Да как же, голубчик мой! Я ведь было совсем, решилась уехать, билеты взяла.
— Никуда ты не уедешь — я не отпущу. Ясно?
Он начал целовать ее мокрое от слез, радостное лицо. Она вдруг отстранилась.
— Ой, Алеша, я тебе мундир слезами замочила!
— Это пустяки. Сейчас я его сниму. Вот так… Все у нас с тобой наладится, моя Аннушка. Распишемся, обживемся. Со временем появятся дети. Ты же хочешь, чтобы они у нас были, правда?
Она молча кивнула головой, улыбаясь.
— Знаешь, мне трудно стоять — я лучше присяду.
— Давай, буду носить тебя! — сказал он. Подняв на руки, стал ходить с ней по комнате.
Она притихла, вдруг почувствовав успокоение. Впервые прочно верилось, что эти руки всегда будут надежной опорой.
— Алешенька, я люблю тебя!
Он покрыл ее лицо поцелуями. Сердце наполнялось любовью и нежностью.
Капитан Приходько кисло поглядывал на часы:
— Что-то нет комбата!.. Задержимся мы сегодня со стрельбами.
Сидевший вместе с ним в огневом классе лейтенант Дремин вертел в руках ребристый, с налобником и шнуром от рации танковый треух.
— Заблудился, наверное, в тумане, — предположил он.
У Евгения с утра было тоскливое предчувствие неудачи, и он с досадой поглядывал в запотевшее окно. Хоть бы улучшилась погода! Огневой класс располагался на первом этаже полигонной вышки. Здесь стояло несколько исцарапанных металлом столов, десятка полтора табуреток. На стенах висели схемы и плакаты с изображениями танковой пушки, курсового и зенитного пулеметов.
Второй взвод начинал первым, и потому вместе с лейтенантом в классе находились командиры танков. Еще был рядовой Григорьев. Устроившись в углу, он старательно выписывал на листках полуватмана меры безопасности при стрельбе и условия очередных упражнений. Рядом стояли пузырьки с тушью, аккуратно расставленные письменные принадлежности.
Сверху, из отсека управления, по гулкой металлической лестнице спускался низкорослый солдат-оператор.
— Товарищ капитан, автоматика мишенного поля проверена, работает исправно, — доложил он.
— Хорошо, Иргашев, — без энтузиазма отозвался Приходько.
На рукаве его танковой куртки алела повязка руководителя стрельб. Сегодня рота держала экзамен по огню, и беспокойство капитана было понятно. Начинать не начинать?.. А тут комбат куда-то запропастился, — возможно, поехал проверять, как организовано вождение в соседних двух ротах, и застрял там.
В окне промелькнула фигура лейтенанта Русинова, стукнула дощатая дверь.
— Ну что, почему не начинаем? — громко спросил он, входя.
Половая фуражка и танковая куртка на нем были влажными от измороси, яловые сапоги измазаны в липкой грязи. На смуглом лице и в темных глазах — недоумение.
— Да вот тебя ждем, — обронил Приходько. — Чем заняты люди?
— Тренировками на матчасти. Только что объявил перекур.
У Анатолия было бодрое настроение, глаза оживленно блестели. Он понял, что Приходько шутит, хотя и невесело. Взяв табуретку и присев, беспечно запел:
— А мы едем, а мы едем за туманом…
Глядя на него, ротный несколько оживился, промолвил:
— Совсем артистом стал, как познакомился с известным земляком.
— Ну какой я артист! — отмахнулся лейтенант, ухмыляясь, и кивнул на друга. — Вот Женя — да! Слышали, как он стишата толкает?..
Сутуловатый, насупленный сержант Мазур обратился к неунывающему лейтенанту:
— А правда, что вы с актером Русиновым из одного села?
— Истинная правда.
— Недавно он по телевидению выступал. Солидный дядя…
Эх вы, актеры! — усмешливо заговорил командир роты. — Оба одну песенку поете. Что за девушка приезжала к вам тогда?
— Лена, дочь моего земляка.
— Сведет она вас обоих с ума.
— Ничего, мы стойкие! Не под таким обстрелом бывали, — Русинов браво подмигнул насупленному товарищу. — Правда, Женя?
Евгению сегодня не нравились его шутки, его обычная самоуверенность. Неодобрительно поморщился: «Как он может говорить о Лене пошлости!..» Вызывало раздражение и то, что Анатолий столь естественно завладел вниманием. Вон уже и Мазур улыбается!
В это время, топая сапогами, чтобы сбить комья налипшей грязи, ворвался Загоров. Лицо его было розовым и влажным от пота, спецовка испачкана.
— Посадили танк в канаве за балкой. Пришлось пешком добираться, — сердито проворчал он. — Приходько, к стрельбе готовы?
Танкисты встали. Капитан отвечал, что они давно готовы. Едва Загоров дал команду начинать, ротный повернулся к Евгению.
— Приступайте, Дремин! — И медленно затопал наверх по лестнице.
Загоров еще задержался, — счищал паклей грязь с куртки и сапог. Он был опрятным и не мог допустить, чтобы его видели таким неприглядным. Евгений обреченно вздохнул, натягивая танкошлем (надежды на улучшение погоды так и не оправдались!), кивнул своим командирам танков, и они двинулись за ним, сетуя на плохую погоду.
Когда за ними закрылась дверь, комбат нервно бросил паклю в ящик с мусором, недовольно проговорил:
— Не нравятся мне такие настроения перед стрельбами. А как ваши танкисты, Русинов, тоже боятся дождика с туманом?
— Чего им бояться?.. Я их хорошо настрополил: в таких условиях только и учиться воевать. А когда мишень видна, как на ладони, да еще исходные установки подсказаны, то и неуч попадет.
— Хоть один не ноет, — удовлетворенно отметил Загоров.
Евгений уже не слышал этих слов, шагая к замершим пятьдесятпяткам. Туда же спешили механики, заряжающие, несли снаряды и коробки с лентами для пулеметов. Сигналист с вышки оповестил полигон об открытии огня.
«Если мой взвод нынче завалится, то Петрович разнесет меня в пух и прах!» — тягостно подумал Евгений, заранее переживая свое поражение, и зябко повел плечами.
Загружены боеприпасы. Усиленная динамиками, разнеслась команда «К бою!» И фигуры танкистов исчезли в люках боевых машин. Лейтенант привычным движением включил рацию, доложил о готовности к стрельбе. Вслед за ним — он отчетливо слышал по радио — доложили Мазур и Коренюк. В ответ донеслось:
— Первый, второй, третий! Я «Вышка». Вперед!
Танки взревели моторами, двинулись с исходного рубежа. Белесая дымка тумана скрывала пока цели, и Евгений все больше нервничал. Секунды-то при заезде считанные! Боялся он не столько за себя, сколько за командиров танков и наводчиков. Готовились они к экзамену равнодушно, без прежней уверенности и задора. После неудачных тактических учений и взвинченных разговоров о застрявших танках все ходят какие-то хмурые, задерганные. На занятиях откровенно лентяйничают, а на перерывах стороняться его, лейтенанта. Держатся отчужденно, заводят свои, неведомые ему разговоры. Стоит приблизиться, как они умолкают. Даже зло берет.
Вчера не выдержал, спросил раздраженно, о чем опять шушукаются. Наступило угрюмое молчание. Долговязый и сутулый сержант Мазур, пристально рассматривая дымящуюся меж пальцев сигарету, обиженно сказал:
