Эрик Сигал - История Оливера
— Ты готов принять участие в одном деле?
— Смотря в каком, — настороженно отозвался я.
— Ну, например, в небольшой поездке. В феврале.
— И ты, разумеется, уже решила, куда.
Не язви, Барретт! Она же старается.
— Успокойся. И не спеши отказываться. Мне действительно необходимо присутствовать на показе мод в Гонконге и…
— В Гонконге?!
Она поймала меня на восточную приманку! Я улыбнулся во весь рот.
— Ты же сказала, что тебе надо поработать, — подозрительно заметил я.
— Просто поприсутствовать еще не значит поработать. Кроме того, за неделю до показа начинается китайский Новый год. Мы сможем отпраздновать его вдвоем. А на обратном пути сделать остановку на Гавайях…
— Зачем? — опросил я. Но выражение моего лица ясно говорило: «Здорово!» Однако я — как всегда с опаской — спросил: — У тебя на Гавайях какие-то дела?
— Никаких. Разве что собирать кокосовые орехи.
Вот это план так план!
— Ну как? — спросила она.
— Мне нравится. Особенно Гавайи. Тихие бухты… Прогулки под луной.
— Нечто вроде медового месяца.
Интригующая фразеология. Интересно, насколько слова Марси выражают ее намерения.
Я не получил разрешения от босса.
Я получил поощрение.
Не то чтобы он был рад от меня избавиться. Просто за все это время у меня еще не было ни одного дня отпуска.
Конечно, кое-чем придется пожертвовать. Я не смогу принять участия в некоторых делах. Например, в двух судебных разбирательствах о случаях отказа от призыва на военную службу, в которых использовались мои разработки по делу «Уэббер против закона о выборочной воинской повинности». А также в феврале, когда Конгресс будет решать проблему сегрегации. Поэтому я заранее испытывал некоторые угрызения совести.
— Вы огорчаетесь, что правое дело восторжествует за время вашего отсутствия? — улыбнулся мистер Джонас.
— Обещаю приберечь для вас несколько случаев вопиющей несправедливости.
— Благодарю вас, сэр.
— Позвольте себе малую толику эгоизма, Оливер. Вы это заслужили.
Даже во время подготовки к путешествию (гонконгское туристическое агентство буквально заваливает клиентов справочными материалами), я провел несколько дел в защиту Полуночных Рейдеров и разоблачил нескольких аферистов, нарушавших права потребителей. Барри Поллак (успешно выигравший дело против Школьного совета) доведет эти дела до конца.
— Эй, Марси! Что тебе известно о Нанкинском договоре?
— Звучит похоже на ресторан «Микадо».
Я просвещал ее за завтраком, за обедом, во время чистки зубов и даже звонил ей в офис.
— Нанкинский договор, как тебе не мешало бы знать…
— В самом деле не мешало бы?
— Да. Когда англичане победили китайцев в опиумной войне…
— А…?!. — у Марси загорелись глаза. Я проигнорировал ее легкомыслие и продолжал свою лекцию.
— … китайцам пришлось отдать Гонконг англичанам.
— Вот как, — сказала Марси.
— Но это только начало.
— Понятно. А конец наступит тогда, когда воинствующий адвокат Барретт заставит их вернуть его обратно. Правильно?
От ее улыбки в комнате стало на много ватт светлее.
— Ты подготовилась к поездке?
— Я была там несколько раз.
— Да? В таком случае скажи мне, о чем ты думаешь, когда слышишь слово «Гонконг»?
— Об орхидеях. Цветы там вообще невероятные, а орхидей девяносто сортов.
Ах, какой симпатичный факт из области флоры! И какой чувствительный магнат.
— Марси, я подарю тебе по одному экземпляру каждого сорта.
— Ловлю тебя на слове.
— Ура!
Я плясал в конторе, складывая папки и пожимая всем руки. Завтра мы летим на Восток.
— Желаю вам счастья и процветания, Анита, как говорят в Китае.
— Счастливого пути, Оливер. Везет же некоторым!
34
О Гонконге я помню мало. За исключением одного — там я в последний раз видел Марси Биннендейл.
Во вторник утром мы вылетели из Нью-Йорка и совершили посадку только в Фэрбенксе для заправки горючим. Я хотел попробовать торт с мороженым «Аляска» на его родной территории. Марси хотела выйти на воздух поиграть в снежки. Пока мы спорили, нас пригласили вернуться на борт.
Развалившись поперек трех кресел, мы пытались уснуть и даже — хотя не очень успешно — заняться любовью, пока остальные пассажиры следили за подвигами Клинта Иствуда в его очередном боевике.
Ранним вечером в среду (!) мы приземлились в Токио. Пришлось четыре часа ждать пересадки. Двадцатичасовой перелет измотал меня до такой степени, что я без лишних церемоний плюхнулся на диван в зале ожидания «Пан-Ам», а Марси, как всегда полная энергии, провела совещание со своими служащими, прибывшими на встречу с ней из города. (Это входило в условия нашего договора: четыре дня посвящались делам, а следующие две недели беззаботному отдыху.) К тому времени, когда Марси разбудила меня перед нашим последним перелетом, она успела решить с ними все вопросы.
Я больше не спал. Слишком волновался в предвкушении огней Гонконгской гавани. Они вспыхнули перед нами в полночь, когда самолет стал заходить на посадку. Зрелище оказалось даже лучше, чем на картинках.
Нас встретил Джон Александр Чан, явно ключевая фигура в Марсином колониальном бизнесе. За тридцать, костюм британский, акцент американский. («Я учился в школе бизнеса в Штатах», — сообщил он мне.) Все свои заявления он подчеркивал неизменным «о’кей». Что, кстати, наилучшим образом характеризовало все его действия.
Не прошло и двадцати минут после посадки, как мы уже пролетали над гонконгской гаванью, направляясь из аэропорта в Викторию, где нам предстояло жить. Транспортное средство — вертолет. Зрелище — грандиозное. Город — бриллиант в обрамлении темного Китайского моря.
— Местная поговорка — «пусть горит миллион огней», — сказал Джон Чан.
— Почему в такой поздний час люди не спят? — спросил я.
— Новый год.
Ну и осел же ты, Барретт. Ты что, забыл, зачем сюда приехал? Ты ведь даже знаешь, что наступает Год Собаки.
— А когда они ложатся спать?
— Дня через два-три, — улыбнулся мистер Чан.
— Меня хватит не более, чем на пятнадцать секунд, — вздохнула Марси.
— Неужели ты устала? — удивился я столь неожиданному признанию Чудо-Женщины.
— Настолько, чтобы отменить утренний теннис, — ответила она, чмокнув меня в ухо.
В темноте я не мог разглядеть, что находится позади виллы. Зато внутри царила голливудская роскошь. Дом стоял на склоне пика Виктории. Иными словами, на высоте не менее мили над гаванью (выше, чем летел наш вертолет), а потому вид, открывавшийся из окон, был просто неправдоподобный.
