Эрик Сигал - История Оливера
Обзор книги Эрик Сигал - История Оливера
Эрик Сигал
История Оливера
Со смертью кончается жизнь, но не связи между людьми; в мыслях того, кто остался жить, продолжается мучительный поиск решения, которое, может быть, не найти никогда.
Роберт Андерсон1
Июнь, 1969 г.
— Оливер, ты болен.
— Что ты сказал?
— Ты серьезно болен.
Специалист, который поставил этот поразительный диагноз, занялся медициной довольно поздно. На самом деле я до сегодняшнего дня думал, что он кондитер. Его имя — Филипп Кавиллери. Когда-то его дочь Дженни была моей женой. Она умерла. Нам она завещала опекать друг друга. Поэтому раз в месяц либо я приезжал к нему в Крэнстон, и мы играли в шары, выпивали и поедали экзотические пиццы, либо он приезжал ко мне в Нью-Йорк и развивал такую же бурную деятельность. Но сегодня, сойдя с поезда, он не приветствовал меня какой-нибудь легкой непристойностью, а крикнул:
— Оливер, ты болен.
— Правда, Филипп? Ну и что же со мной, черт побери, согласно твоему просвещенному мнению?
— Ты не женат.
Не распространяясь больше на сей счет, он отвернулся и направился к выходу. В руке он держал чемодан из искусственной кожи.
В лучах утреннего солнца город со своими стеклянными и стальными поверхностями казался почти приветливым. И мы решили пройти пешком кварталов двадцать до того места, которое я в шутку назвал своей холостяцкой берлогой. На углу 47-й улицы и Парк-авеню Фил повернулся:
— Как ты проводишь вечера?
— Очень занят, — ответил я.
— Занят, да? Прекрасно. Чем же?
— Работаю с Полуночным Десантом.
— Это кто — уличная шпана или рок-группа?
— Ни то, ни другое. Это — группа юристов, добровольно работающих волонтерами в Гарлеме.
— Сколько вечеров в неделю?
— Три, — сказал я.
Мы молча шли дальше.
На углу 53-й улицы и Парк-авеню Фил снова нарушил молчание.
— У тебя все равно остается четыре свободных вечера.
— Мне приходится много работать дома.
— Да, конечно. Домашние задания.
Фил нисколько не одобрял того, что я серьезно занимаюсь множеством важных проблем (например, призывными повестками). Поэтому мне пришлось намекнуть на их большое значение.
— Я часто езжу в Вашингтон. В следующем месяце буду представлять в суде дело по Первой поправке. Один школьный учитель…
— Защищать учителей — прекрасно, — сказал Фил и как бы между прочим добавил:
— А как в Вашингтоне насчет девочек?
— Не знаю. — Я пожал плечами и зашагал дальше.
На углу 61-й улицы и Парк-авеню Филипп Кавиллери остановился и посмотрел мне в глаза.
— Скажи, пожалуйста, когда, черт возьми, ты собираешься снова завести свой мотор?
— Прошло не так уж много времени, — сказал я. И подумал: тот великий философ, который утверждал, что время излечивает раны, забыл лишь сообщить, сколько именно его требуется.
— Два года, — сказал Филипп Кавиллери.
— Полтора, — поправил я его.
— Да, пожалуй… — ответил он. Его хриплый, еле слышный голос выдавал: Филипп все еще ощущает холод того декабрьского дня — всего полтора года назад…
Оставшуюся часть пути я пытался поднять ему настроение, расхваливая квартиру, которую снял уже после его последнего приезда.
— Значит, это она и есть?
Подняв брови, Фил огляделся. Везде царили чистота и порядок: утром я специально вызывал женщину.
— На что это похоже? — спросил он. — На современный сортир?
— Послушай, — сказал я. — Мне очень мало нужно.
— Оно и видно. Почти все крысы в Крэнстоне живут так же. А некоторые даже лучше. Что это за книги, черт побери?
— Юридические справочники, Фил.
— Да, конечно, — сказал он. — А как ты развлекаешься? Делаешь кожаные переплеты?
Я решил, что наступило время встать на защиту своей частной жизни.
— Послушай, Филипп, что я делаю, когда остаюсь один, это мое дело.
— Кто это оспаривает? Но сегодня ты не один. Поэтому мы с тобой выйдем в свет.
— Куда?
— Я купил этот модный пиджак, которого ты, между прочим, даже не заметил, не для того, чтобы смотреть какой-нибудь дурацкий фильм. И сделал себе эту стильную стрижку не для того, чтобы ты думал, какой я хорошенький. Мы будем общаться и наслаждаться. Мы заведем новых друзей…
— Каких друзей?
— Женских. Ну, давай, одевайся понарядней.
— Филипп, я иду в кино.
— Черта с два ты туда пойдешь. Послушай, я знаю, что ты собрался получить Нобелевскую премию за страдания, но я этого не допущу. Слышишь? Я этого не допущу.
Он злился все больше и больше.
— Оливер, — промолвил Филипп Кавиллери, изображая священника ордена иезуитов. — Я пришел спасти твою душу и тело. И ты будешь меня слушать. Да или нет?
— Да, отец Филипп. Что именно я должен делать?
— Женись, Оливер.
2
Мы похоронили Дженни ранним декабрьским утром. Нам еще повезло, потому что к полудню сильнейший ураган превратил Новую Англию в снежную пустыню.
Мои родители спросили меня, не вернусь ли я в Бостон поездом вместе с ними. Я как можно вежливее отклонил это предложение, уверяя, что Филипп без меня сойдет с ума. На самом деле все было наоборот. Филипп был нужен мне, чтобы научиться у него, как пережить горе, ибо всю свою жизнь я был отгорожен от человеческих потерь и страданий.
— Пожалуйста, держи с нами связь, — сказал отец.
— Да, конечно. — Я пожал ему руку и поцеловал маму в щеку. И поезд отправился на север.
Сначала в доме Кавиллери было шумно. Родственники ни за что не хотели оставлять нас с Филиппом одних. Но постепенно, один за другим все они растворились, так как у всех были свои семьи. Расставаясь, каждый заставил Фила дать обещание, что он снова откроет магазин и примется за работу. Это единственное, что нужно делать. Он неизменно кивал головой в знак согласия.
И наконец мы остались вдвоем. Не было никакой нужды двигаться, ибо каждый оставил нам на кухне месячный запас всего необходимого.
Теперь, когда не было ничего отвлекающего в виде тетушек и кузенов, я начал ощущать, что наркоз от церемонии проходит. До этого мне казалось, что у меня все болит. Теперь я понял, что просто пребывал в оцепенении. Агония только начиналась.
— Послушай, тебе надо вернуться в Нью-Йорк, — не очень уверенно сказал Фил. Я воздержался от заявления, что его кондитерская очевидно закрылась навсегда. Я сказал: — Не могу. Здесь, в Крэнстоне, у меня свидание 31 декабря.
— С кем? — спросил он.
— С тобой, — ответил я.
— То-то будет весело! — сказал он. — Но обещай мне — утром, в первый день Нового года ты отправишься домой.
