Василий Аксенов - О, этот вьюноша летучий!
Вдруг она обратилась прямо к нему:
– А вы, товарищ, случайно не знаете, как проехать до ИАПа?
– До Института атомных проблем? – переспросил Ермаков.
– Вот именно! – воскликнула девушка. – Вы первый человек, который знает, что такое ИАП! Вы не физик?
– Нет, – улыбнулся Ермаков. – А вы не иностранка?
– Мой акцент? – засмеялась девушка. – Я литовка.
Капитан Ермаков любезно показал девушке автобус, который шел прямо от «Трех богатырей» к ИАПу. Он долго смотрел вслед автобусу и, по всей вероятности, жалел, что не может сам лично на своем мотоцикле подвезти эту литовку, куда ей надо. Увы, долг службы звал его в буфет.
Он вошел в буфет и сел в темном углу, прямо под копытами богатырских коней.
Буфетчица Синёва Шура работала бойко. Иностранца обслужить дело нехитрое – наливаешь ему из машины двойного кофе со сливками, даешь масла, кусочек ветчины и адью-сенкью.
Другое дело свой человек, особенно тракторист из «Луча». Те обычно останавливались возле «Богатырей» голову поправить после вчерашнего и потому говорили с Шурой доверительным мягким, очень душевным полушепотом, употребляя уменьшительные имена существительные.
– Ты мне, Шура, дай селедочки с винегретиком, холодцу парочку порций, граммчиков сто сметанки, сосисочек парочку, вон того окунька жареного хвостик, Шура, да пивка бутылочки три (дальнейшее понижение голоса), красненького налей двести граммчиков, ну конфеточек подбрось штучки три и (совсем уже тихо) кубанской налей стаканчик с краями, граммчиков двести пятьдесят, и огурчик, Шура-дорогая.
Стоящий позади тракториста некий англосакс от изумления даже трубку изо рта вынул, когда увидел, как маленький мужичок тащит целый поднос со столь разнообразными закусками и напитками себе на завтрак.
– Здравствуйте, Шура! – громко из своего угла сказал капитан Ермаков.
Владычица буфета даже не соизволила ответить на приветствие. Она хмуро занималась с иностранцем, включала кофейную машину, которая ей надоела хуже горькой редьки.
Как вдруг что-то забеспокоило ее, она посмотрела в ту сторону, откуда прилетело приветствие, и рот открыла – признала в «кожаной курточке» грозного инспектора Ермака с перекрестка.
– Здрасьте, Петр Ефимыч! Что кушать будете?
Ермаков дождался, когда отойдет иностранец, и приблизился к стойке буфета.
– Ты сколько сегодня Сашке Фофанову наливала?
– Сашке? Да что вы, Петр Ефимыч! Он утром у меня только пятьдесят грамм выпил, чтобы голову поправить.
– Сашка сейчас в реанимации лежит.
– Господи!
– А Журавлеву, Шура, ты только сейчас при мне дала стакан красного, стакан водки и три бутылки пива. Все четко.
– Журавлеву, Петр Ефимыч? Какому такому Журавлеву?
Ермаков оглянулся. Мужичка, любителя плотно позавтракать, уже и след простыл. Все стаканы и бутылки нетронутыми стояли на столе, а тракторист Журавлев за окном сидел уже за рулем своего трактора и с деловитым сосредоточенным видом отъезжал прочь от мотеля.
В буфетную вошел штрафник Вика Жаров, спокойно сел за сервированный столик и стал поедать журавлевскую еду и выпивать напитки.
– Видите, Петр Ефимыч, это все Вика кушает, а он ведь нынче не за рулем. Кушай, Вика, кушай, не смущайся (шепотом), за все – заплочено.
Вика-Силуэт явно наслаждался ситуацией, ел так, что заушины трещали, да еще и делал своему начальнику приглашающие жесты – прошу, мол, к столу.
– Я вас, Синёва, уже не раз предупреждал, а теперь предупреждаю через трест. На вашей совести несколько катастроф, – резко сказал Ермаков и вышел из буфета.
Когда он выезжал с паркинга, его догнал Силуэт.
– Капитан, подбрось до Цветограда, – попросил он и, не дожидаясь разрешения, прыгнул на заднее седло.
Они здорово мчались по шоссе и обогнали автобус, в котором ехала понравившаяся Ермакову девушка-литовка. Она успела заметить мотоциклиста со сжатыми губами и позади красавца с развевающейся белокурой шевелюрой.
– По делу едешь, капитан! – одобрительно крикнул Силуэт в ухо Ермакову.
– Не дыши на меня! – крикнул капитан.
– Что?! – не расслышал Силуэт.
Ермаков притормозил и даже остановился у обочины.
– У тебя изо рта несет селедкой, портвейном, водкой и пивом. Все вместе отвратительно. Прошу на меня не дышать.
– Тогда вы езжайте, капитан, куда хотите, а я буду дышать, куда хочу.
Силуэт соскочил с мотоцикла, засвистел что-то вроде независимое, свободолюбивое, но на самом деле обиженное, а Ермаков умчался с довольной улыбкой – все-таки поставил наглеца на свое место.
Олег Прянников, раскинув руки и ноги, лежал в своем кабинете на полу и по системе йогов воображал себя облаком. «Я – облако. Подо мной пустота. Я витаю в небе. Мне хорошо, легко. Я облако, облако…»
Он открыл глаза и увидел в дверях девушку с тяжелым портфелем. Как чудесно изменился мир! Прянников вскочил.
– Прошу вас, проходите!
Приглашение было благосклонно принято.
Капитан Ермаков пришел домой, когда его дети, двенадцатилетний Сергей и шестнадцатилетняя Света, были в школе.
Капитан был вдовец уже почтенной давности и потому никаких драматических замираний перед портретом молодой женщины в траурной рамке режиссеру делать не след. Портрет этот вполне нормальная и привычная деталь интерьера ермаковской квартиры наряду с почетными грамотами за достижения в парусном спорте, двумя парами боксерских перчаток, экраном телевизора и портретом эстрадного певца Грэга Блубери, кстати говоря, немного похожего на одного из героев нашего фильма, Вику-Силуэта.
Ермаков прошел на кухню, открыл холодильник и осмотрел его содержимое. Затем вынул две пачки пельменей, овощи. Поставил на стол три тарелки, вилки, ложки, нарезал хлеб и водрузил на газовую плиту большую кастрюлю с водой – по всей вероятности, под пельмени. Затем он (все движения очень точные, рассчитанные, видимо, обычные) прошел в свою комнату, лег на тахту и закрыл глаза.
Сейчас же появился крутой подъем асфальтового шоссе и летящая вниз «Колхида».
Капитан Ермаков был за рулем автомашины сопровождения. Именно он сам, а не тот, неизвестный ему герой из уральского ГАИ.
Лидирующая группа велогонщиков, мощно работая ногами, шла за ним, «Колхида», пытаясь обогнать тихоходный старомодный «запорожец», вылетела на сплошную осевую и теперь уже без всякого управления катилась прямо на колонну.
Ермаков видел за лобовым стеклом грузовика искаженное диким чувством лицо водителя. Дальнейшее, в сновидении Ермакова, в отличие от жизни, развивалось по разным вариантам.
Первый вариант был чрезвычайно быстрым: он просто жмет на акселератор и проскакивает вперед. «Колхида» врезается в колонну. Крик велосипедистов откатывает все изображение назад.
Во втором варианте Ермаков направляет свою машину навстречу «Колхиде». Медленно поворачивается борт милицейского «Москвича». Медленно, но неумолимо надвигается «Колхида» с диким человеком за рулем. Медленно, за спиной Ермакова, проплывают в безопасное пространство фигуры велосипедистов.
«Рефлекс? – думает Ермаков. – Это рефлекс или сознание?»
Вдруг стремительно меняющимися стоп-кадрами пролетают перед взором капитана Ермакова несколько ярких моментов его жизни.
Бурлящее кипящее под ветром и сверкающее на солнце огромное дерево.
Задыхающееся от страсти женское лицо в полутьме, то ли на смятых светящихся простынях, то ли на светящемся песке.
Раздувшийся на попутном ветру красно-голубой парус «спинакер» и оранжевые спасательные жилеты яхтсменов.
…И вновь медленное приближение грязной заляпанной губительной «Колхиды» и дикое бессмысленное лицо за рулем.
– Рефлекс? Это рефлекс?
…и вновь медленный поворот руля, и милицейский «Москвич», закрывающий боком проплывающих утекающих в безопасность потных трудяг-велогонщиков, которые еще и не понимают, что происходит.
…и задумчивое лицо самого Ермакова, поворачивающего руль.
Сон был прерван дурацкой песенкой. Разухабистый английский голос вдруг завопил на всю квартиру:
– Фо липз ар олуэз бэта дэн ту!
Капитан Ермаков пружинисто вскочил с тахты и автоматически проверил пояс – на месте ли оружие?
Оказалось, все в порядке: он не на посту, а в собственном доме, и просто детки пришли из школы, и Светлана, разумеется, тут же «врубила» любимую песенку.
– Эгоистка паршивая, – сказал сестре Сережа. – Отец так сладко кемарил.
– Это ты эгоист паршивый! – защищалась шестнадцатилетняя хорошенькая пухленькая Светланка. – Фазер горячие пельмени любит, а они как раз всплыли. К столу, мужики!
Гора горячих пельменей уже дымилась в центре стола.
Ермаков весь чуть ли не расплылся от едва сдерживаемого наслаждения. И не пельмени тут, конечно, причина, а вот сбор маленькой семьи за одним столом: должно быть, это были для капитана редкие минуты полноты жизни, чего-то близкого к понятию счастья.
