Мария Метлицкая - Миленький ты мой
Разумеется, жена знала о планах мужа вернуться на родину – сколько раз обсуждали. Да и сама не возражала, понимая, что там – да наверняка! – жизнь будет лучше, сытнее, теплее и веселей. Но есть чувство долга, есть обязательства.
Иван Иванович уехал, и – как в том мультике: «он обещал вернуться».
А время шло… Муж писал, что вот скоро, что вот-вот, через пару месяцев, через полгода… Осталось совсем немного, и они наконец будут вместе – как раньше!..
Но совсем скоро все, наоборот, стало не очень понятно: Хуан написал, что нашел прекрасную и хорошо оплачиваемую работу – на фабрике, у своего троюродного брата. Денег можно собрать прилично – и на машину, и на новую квартиру. Словом, «я тут пока подработаю, а ты – подожди». И даже прислал какие-то тряпки – жене и ребенку. А время шло, и домой он не торопился. Мать Валентина стала нервничать, писать часто и резко, взывать к совести… И тогда… он пропал окончательно! Совсем пропал – ни одного письма! Стали искать номер телефона и спустя несколько месяцев нашли. Наконец дозвонились. Трубку взяла какая-то женщина с очень скрипучим и надсадным голосом. Говорила, разумеется, по-испански. Мать ничего не понимала, только кричала: дайте мне Ваню! Слышите, Ваню! Хуана, моего мужа!
Старуха бросила трубку. Мать снова пыталась звонить, и снова все бестолку – ее Ваню к телефону не подзывали.
А однажды вечером пришла почтальон и протянула матери заказное письмо.
Мать расписалась и тут же надорвала плотный, голубоватый конверт. Он был с цветной печатью, явно официальный. Ничего не понимая, мать бросилась к соседке, учительнице немецкого. Ну, та, как смогла, и перевела: милый Ваня просил развода. Точнее, просил его адвокат.
Мать развелась очень быстро – она была гордой. А после этого стала крепко хворать. То давление, то одно, то другое… Из молодой и здоровой женщины она превратилась в ходячую рухлядь. Ей советовали подать на алименты, найти его, потрясти хорошенько – словом, наказать предателя. Она отказалась. С деньгами стало совсем плохо, и двенадцатилетний Валька хватался за любую работу, лишь бы принести в дом копейку. Зимой таскал почту (его жалели и зарплату оформляли на взрослых). Летом собирал ягоды и грибы, обрывал сирень в палисадниках и шел продавать «на дорогу». Батрачил у стариков в огородах, пилил и рубил дрова, таскал воду, по осени копал картошку.
– Выживали как-то, – тихо вздохнул Валентин.
А потом умерла мама – ему было тогда шестнадцать. И фамилию он тут же сменил – взял мамину. Носить ту, испанскую, не хотелось. Слава богу, уже удалось избежать интерната. Он запер квартиру и уехал в Москву. Поступил в институт, дали койку в общаге. И снова подрабатывал, чтобы «не сдохнуть с голоду».
Там, в институте, он и познакомился с ней, с мамой Дианы.
– Красивая была очень… – грустно улыбнулся Валентин. – И еще… такая своя! Росла без отца, в маленьком городке, с матерью. Тоже не из «счастливых».
На том и сошлись. Хотя… девок за ним бегало много.
Я подумала: еще бы! Такой красаве́ц! И наверняка были москвички – с небедными родителями и своими квартирами. Но он выбрал любовь.
Аплодисменты!
С ней, с Ларисой, они поженились на последнем курсе. Семейную комнату им не давали: сами, мол, решайте свои проблемы. Снимать было дорого. И все же снимали. Крошечную комнатку на самой окраине, в Люблино. Питались картошкой и капустой. О сосисках и колбасе только мечтали.
А после диплома Лариса предложила уехать к ней, в ее городок, в Л.
Почему? Да там, по крайней мере, есть дом. Жилье. Мать не вредная, тихая – по причине возраста и нездоровья. Надоело и голодать, и штопать носки, и мечтать о билете в кино… Да и с работой в Москве было неважно, распределения отменили – устраивайтесь сами, не маленькие.
Жаль, конечно, было расставаться с Москвой – привыкли к столице. Хотя… Благ ее так и не получили, и светлой жизни они не увидели – на «светлую» жизнь банально не было денег.
Квартиры в своем городке Валентин лишился – была она служебная, от комбината. Вместо нее дали комнату в общаге – съездили они, посмотрели и – бросились наутек. Комната была ужасной! С дырами в полу, разбитыми окнами и следами мышиного дерьма по углам.
– Благодетели!.. – хмыкнул Валентин. – Не оставили сироту на улице, да?
Я кивнула с глубоким вздохом. Получить у нас что-то… Могут только отнять.
Да и времена были смутные, постперестроечные. Все запутались, поголовно.
– Ну и поехали в Л. Конечно, городок производил впечатление убогенькое…
Глубокая провинция, да. Но дом матери жены, его тещи, был совсем неплох: два этажа из белого силикатного кирпича, газ, свет, хороший участок с приличным огородом (теща была трудягой, несмотря на пристрастие к выпивке). Попивала она тихо, почти незаметно.
Дом строил еще отец жены, рано погибший от водки (а жалко! Такой мужик был, рукастый! Все умел, все! – горевала теща).
Ну и стали приживаться потихонечку. То да се, нашли работу: он – на заводе, она, жена, – там же, в отделе кадров. Зарплаты были копеечные, но их хотя бы платили! К тому же – тещин огород. Завели кур и двух поросят и зажили себе. Главное – не голодали.
В конце концов, не всем жить в столицах! Да и не столичные они жители – провинциалы.
А потом родилась Дина… Вот было счастье! Как он был благодарен жене!..
Все у него было теперь: семья, дом, жена, теща, работа… И самое главное – его девочка, дочка. Дина.
Как он был счастлив!..
Я тут же вспомнила свою свадьбу с Димкой, нашу первую комнату и всю нашу тогдашнюю жизнь. И знакомое, острое ощущение огромного, невозможного и неповторимого счастья!..
Как мне было все это знакомо. Как я понимала его… Мы были похожи – одинокие сироты, до последней капли крови преданные своим близким.
Валентин долго стоял у окна и молчал. Потом, не поворачиваясь ко мне, тихо сказал:
– И все… закончилось, вот. Банально и пошло… Она ушла от меня. Точнее, от нас! Ладно бы от меня – это я еще смог бы пережить. Но… Она ушла от нее! От собственной дочери. Она предала ее! Разменяла на какого-то мужика. На столицу. Ты понимаешь? – Валентин неожиданно перешел со мной на «ты».
А что, нормально. Когда человек так выворачивает кишки, так обнажает больную душу… Какие уж тут церемонии?
Мужик тот, Ларисин любовник, оказался москвичом – был в городе в командировке. Ну и скрутились они… ловко и быстро. А однажды она собрала чемодан – тоже ловко и быстро. Хлопнула защелками и бросила куда-то в сторону: «Я ухожу! Не возражай и не останавливай меня – я все решила! И все тебе оставляю! Точнее, вам! Живите тут…»
Потом накинула плащ и стала надевать туфли.
– А как же Дина? – спросил я.
