Светлана Замлелова - Блудные дети
Я кивнул.
– Да, дорогая, – сказала мама. – В пять часов приедет тётя Дора.
Они проводили нас до машины, оба пожали мне руку. Не удержавшись, я ляпнул:
– Передавайте от нас привет тёте Доре.
Папа Рэйчел улыбнулся, а мама с ужасом воззрилась на меня. Но, заметив улыбку мужа, сама заулыбалась.
– Знаешь, кто такая тётя Дора? – возмущённо спросила меня Рэйчел, когда мы отъехали от дома родителей.
– Нет, конечно.
– Мамина школьная подруга. А ещё старая глупая корова.
– Рад познакомиться, – лениво отвечал я.
Но Рэйчел почему-то обиделась и за весь вечер не сказала мне больше ни слова.
А у меня из головы не шёл Макс. Мне неудобно было просить Рэйчел показать тот самый ботик. И вот совершенно случайно я узнал, что бедолага Макс жил не просто в лодке, а в лодке какого-то Бобби Хиггинса.
Я всё пытался представить себе Макса, моющего в ресторане посуду, живущего из милости в лодке Бобби Хиггинса и вечерами прогуливающегося в одиночестве по улицам Лондона.
14.02.95. вторникСегодня день святого Валентина. Кто такой этот Валентин, я понятия не имею. Рэйчел рассказала мне что-то невнятное о каких-то влюблённых, которых кто-то и за что-то казнил ужасной казнью. По-моему, она и сама толком не знает, кто такой святой Валентин. Зато она прекрасно знает, что сегодня влюблённые дарят друг другу подарки. С большой натяжкой нас можно назвать влюблёнными, но это не имеет никакого значения. Значение имеют «валентинки» – открытки с сердечками. Эти сердечки – воздушные шарики, открытки, шоколадки – кажутся мне ужасно пошлыми. Что-то вроде котяток с бантиками или фальшивых бриллиантов.
Впервые о дне святого Валентина я узнал ещё в Москве, и тогда мне понравилась эта новая традиция. На первом курсе я был влюблён в одну девочку и подарил ей 14 февраля серебряное сердечко, ломающееся пополам. Моя возлюбленная тоже сделала мне подарок – маленькую фарфоровую свинку.
Я прекрасно помню: обмен подарками был приятен мне более всего потому, что давал возможность чувствовать себя европейцем. Мне казалось, что я теперь ничем не хуже, чем какой-нибудь англичанин или голландец, что я так же цивилизован и внутренне раскован, что у нас теперь общие ценности и что на мир мы смотрим одними глазами.
Сердечко мы с моей возлюбленной разделили и обещали друг другу беречь половинки. Но осенью я обнаружил пропажу. А возлюбленная моя, по странному совпадению, объявила, что выходит замуж за парня с факультета информатики.
Я возвратил ей фарфоровую свинку и приложил несколько своих детских фотографий. Но это не помогло. Она не вернулась ко мне. А я с тех пор больше не был влюблён. А так хочется...
Правда, каждый год 14 февраля я обменивался с какой-нибудь девушкой сувенирами. Но больше для того, чтобы чувствовать себя европейцем.
Здесь в Англии всё изменилось. А главное, я сам изменился. Я наблюдаю, вникаю, хочу понять и разобраться. Хочу найти чего-то.
Между прочим, я заметил одну характерную странность: религиозные праздники в Англии обладают свойством оборачиваться в свою противоположность. Я не застал Рождества, но, судя по рассказам друзей Рэйчел и той озабоченности, с которой сама Рэйчел носилась по Москве, скупая матрёшки и ростовскую финифть для целого батальона друзей и родственников, Рождество в Англии сродни стихийному бедствию. А ещё чем-то похоже на 7 ноября в СССР – до повода никому нет дела, зато все рады лишнему выходному.
Я сам слышал, как Таня называла Рождество «ужасным стрессом».
– Во-первых, за праздники я поправляюсь на несколько фунтов, – жаловалась она Рэйчел и Наташе. – А во-вторых, остаюсь без фунта в кармане. Лучше, если бы всё было наоборот. И потом я так устаю покупать подарки и подписывать открытки, что после праздников нуждаюсь в отдыхе.
– А я считаю, что нам сейчас нужны совсем другие праздники, – соглашалась Наташа. – Рождество, по-моему, оскорбляет чувства неверующих, а потому не может оставаться общенациональным праздником. Пусть Рождество будет домашним праздником для верующих, для тех, кому нравится бегать по магазинам и готовить индейку. А общенациональным пусть будет другой праздник.
– Верно, – поддакивала Рэйчел. – Непонятно, почему правительство не хочет видеть очевидного? Отмечать каждый год Рождество – это не корректно.
День святого Валентина похож на 8 марта. Поздравляют, конечно, не только женщин. Но женщины с большим трепетом и волнением ожидают «валентинок». Для англичанки получить открытку 14 февраля – это дело чести. Раз в год, 14 февраля, женщины целой нации устраивают себе проверку на секспригодность, и каждая задаётся вопросом: есть ли хоть один мужчина на свете, готовый заняться со мною сексом? Подумать только: день всех влюблённых! Но влюблённые это всегда пара. Значит, и праздник для двоих. Однако, чем больше «валентинок» получает англичанка, тем отраднее у неё на душе.
Утром Рэйчел подарила мне открытку с сердечком, ещё шоколадное сердечко, сердечко-свечу и сердечко-брелок. А я преподнёс ей маленькую серебряную брошку, купленную на рынке Portobello и открытку собственного рисунка. На сложенном вдвое листе плотной бумаги я изобразил карикатурную Рэйчел с фотоаппаратом и в окружении целой стаи собак и кошек. За спиной у Рэйчел я поместил карикатурного себя с мольбертом и карикатурного Макса на борту лодки. И всё это на фоне куполов собора Василия Блаженного и башен Tower`а. Над Максом и над собой я нарисовал сердечки: вроде как оба мы сохнем по Рэйчел.
Открытка понравилась. Рэйчел радовалась как ребёнок. Схватила открытку двумя руками, принялась жадно разглядывать её, потом, оторвавшись, благодарно и как-то доверчиво улыбнулась мне и снова углубилась в созерцание. Потом спрятала открытку в сумку и сказала, что намеревается показать её на работе.
А вечером у нас был ужин со свечами. Рэйчел призналась, что в прошлом году она не получила ни одной «валентинки», в то время, как какая-то Литисия получила целых пять. Зато в этом году открытке Рэйчел позавидовали все подруги. Никто из них никогда не получал «валентинок» с собственным изображением.
Продолжение ужина по случаю дня проверки на секспригодность состоялось, разумеется, в спальне.
16.02.95. четвергСегодняшний день запомнится мне двумя событиями. Во-первых, сегодня дочитал сборник статей Толстого. А во-вторых, согрешил напоследок с Таней.
Теперь по порядку.
Последней статьёй в сборнике оказалась «Что такое искусство». Я никогда не считал себя творцом, а только ремесленником, добывающим хлеб свой насущный. Ибо нужно же мне на что-то жить! Но, хоть я никого и не зову к совершенству, всё же я надеялся на некоторую сопричастность искусству. Толстой разметал все мои надежды.
Выходит, что я не только ремесленник, но ещё и поддельщик! И моя деятельность вредна, поскольку отбивает у людей вкус и способность воспринимать настоящее искусство. Доказывается это очень просто: когда я пишу свои картины, мною движет одно-единственное чувство – написать картину.
Вчера, например, я расквитался с Диком. Он получил две картины, я – деньги. Оба мы совершенно ублаготворены.
Портрет прабабки понравился Дику безоговорочно. Он с видом знатока оглядел его и сказал:
– Очень хорошо... Ты сделал её волевой, немного жестокой. Такой она и была в жизни. Всех держала в руках. Тебе удалось ухватить главное...
Ничего я не ухватывал! Я изо всех сил старался передать внешнее сходство, а всё остальное произошло само собой, помимо моей воли.
Зато по части лошадей Дик оказался настоящим занудой. Накануне дня святого Валентина он принёс мне несколько книг с картинками – всё лошади да экипажи. И долго мы не могли с ним решить, какой именно экипаж разместить перед их домом. То выходило слишком бедно, то неправдоподобно роскошно. Остановились на небольшой коляске, запряжённой парой вороных лошадок.
Я всё сделал, как он хотел. Перед белым домиком я разместил коляску, у подножья холма – одёр с сеном. Дику понравилось, и он унёс домой две неплохие подделки под искусство. А я остался перед недреманным оком Толстого, который не преминул мне напомнить, что потешатели богатой и развращённой публики рано или поздно теряют всякое достоинство, а вместе с ним и человеческий облик.
Вывод один: либо отказаться, толком не начав, от всей этой ерунды, либо посвятить себя настоящему искусству.
Но на сегодня у меня был назначен сеанс. Я уже наделил «Маху обнажённую» чертами Тани и сегодня намеревался сличить работу с оригиналом.
Таня приехала ровно в час. Улыбнулась мне нежно и лукаво, прошла в гостиную, спокойно и невозмутимо разделась и, голая, улеглась на диван. Я растерялся – мне не нужна была её нагота, я не просил её раздеваться. Но чтобы избежать неловкости, я промолчал и постарался казаться невозмутимым.
Таня удивительно похожа на обнажённую Маху! Достаточно было бы перенести Маху на свой холст, и даже неумелая копия сошла бы за портрет Тани. А передо мной всё время была фотография. И я, как мог, старался передать Махе Танины чёрточки. Теперь же, любуясь оригиналом, я только кое-где тронул лицо, заставив Маху улыбаться самыми уголками губ, как это делает Таня.
