Светлана Замлелова - Блудные дети
Это-то я и попытался объяснить Дику, прочитав ему целую лекцию по теории цвета и в доказательство мазнув дом чистыми белилами.
– Видишь? – ткнул я кистью в белый мазок. – Видишь теперь? Ну во что это превращается?
Дик слушал очень внимательно. Моя речь, похоже, произвела на него впечатление. Но более всего поразил его белый мазок.
– Потрясающе! – сказал он, разглядывая белое пятно. – Так стало ещё хуже.
«Ещё хуже»! Я усмехнулся.
И странно, это простодушное и даже, может быть, случайное замечание, почти обрадовало меня. Радость эта была сродни злорадству. А я, признаться, никогда не думал, что можно злорадствовать по поводу себя самого.
Ещё как можно! Я не вспылил и не обиделся на Дика. Я принял эти два слова как заслуженное унижение. Думаю, всё дело в том, что я чертовски неуверен в себе. Хотя нет. Я уверен, что не имею права быть в себе уверенным. Я отлично понимаю, что художник я никудышный, но уж коли взялся, пусть и по необходимости, так подавай мне и славу, и первенство, и Бог знает, чего ещё.
Представим себе человека с желаниями непомерными, а возможностями скудными. Ну как тут не позлорадствовать! А если такой человек я самый и есть?
Дик попросил меня убрать белизну и сказал, что хочет сделать ещё один заказ. Завтра он привезёт фотографию и тот самый маленький портрет своей прабабушки. Моя задача – с их помощью написать большой портрет прабабушки Дика.
А, кроме того, Таня тоже хочет писать у меня свой портрет. И если я не против, завтра Таня приедет с Диком обсудить свой заказ.
Итак, договорились: завтра в 11.00. Дик оставил мне причитавшиеся деньги, забрал свой «Белый домик» и уехал.
– Завтра в одиннадцать у меня в ателье, – сказал я ему на прощанье.
Похоже, я всё-таки становлюсь модным портретистом. И гостиная Рэйчел действительно грозит превратиться в ателье художника.
10.02.95. пятницаНу и дела-а!
К одиннадцати приехали Таня с Диком. Уже по их лицам я понял: что-то не так. А когда увидел в руках у Дика «Белый домик», я чуть не заплакал.
Оказалось, что Тане не понравилась телега.
– Выглядит слишком бедно, – объяснил за Таню Дик. – Думаю, нужно заменить телегу каким-нибудь экипажем. Может быть, кэбом? – обратился он к Тане.
– Хм... Кэб здесь не при чём. И откуда в деревне кэбы?.. Тем более в Шотландии...
– Да, действительно, – согласился Дик. – Тогда, может, карета?
– Послушай, Дик, – сказал я. – Будет лучше, если ты найдёшь мне картинку. Покажи, что именно ты хочешь видеть вместо телеги, и я впишу это.
– O`key, – обрадовался Дик. – Но ещё лошадь...
– Что с лошадью? – не понял я.
– Видишь ли, – промямлил Дик, – эта лошадь... она похожа на корову...
– Прости?
– Я говорю, лошадь. Лошадь похожа на корову.
Так. Вчера он сказал мне: «Ещё хуже», а сегодня утверждает, что я не могу написать лошадь. Тогда какого чёрта им от меня надо?
Конечно, эта чёрная с белыми пятнами лошадь, запряжённая в телегу, вовсе не орловский жеребец, а всего лишь вислозадая кляча. Но утверждать на этом её сходство с коровой... Нет, право, это выше моих сил.
Я припал к картине, стараясь понять, чем же это моя лошадь напомнила им корову. Положение моё было ужасно: во-первых, я вспылил и готов был нагрубить Дику, во-вторых, я совершенно не понимал, как теперь вести себя. Спорить – глупо. Спрашивать – как-то неловко. Тьфу!..
– Я имею в виду её цвет, – пояснил Дик.
Ах, вот оно что!
– Было бы лучше, если бы ты сделал её просто чёрной. И, может быть, надо вписать ещё одну?
– Ещё одну – что?
– Ещё одну лошадь. Вторая лошадь подчеркнёт благосостояние хозяев дома.
– Лошадь подчеркнёт благосостояние?
– Да.
– А, может, пустить сюда отару овец? Сразу будет видно, что богатая семья.
– Овец? – Дик повернулся к Тане.
Таня в ответ улыбнулась самыми кончиками губ и повела плечом.
– Нет, не надо овец, – твёрдо заключил Дик. – А лучше убери вот эти пятна, – и он ткнул пальцем в лепку, которой я попытался украсить фасад дома.
– Это лепка, – сказал я.
– Я понимаю. Но она выглядит как... как ободранная штукатурка. И ещё вот это окно. За деревом его почти не видно. Мне бы хотелось, чтобы оно было обозначено более чётко...
– O`key, – вздохнул я. – Это всё?
– Знаешь, я всё думаю про телегу... Может, просто передвинуть её поглубже? Вот сюда, – он снова ткнул пальцем куда-то в подножье холма. – А на переднем плане пусть будут две чёрные лошади и карета... Да! А на телегу, пожалуй, нужно нагрузить сена.
У меня такое чувство, как будто мне и в самом деле предстоит передвигать лошадей и грузить сено. Слава Богу, разобрались с лошадьми и коровами и перешли к прабабке.
Дик, как и обещал, принёс маленький портрет и фотографию. Портрет оказался настолько ужасным, что я даже приободрился и осмелел. Никакого сомнения, что мои работы на порядок лучше! Скорее всего, этот маленький портрет был написан, а лучше сказать, намалёван, каким-нибудь шотландским соседом прабабушки, художником-самоучкой, в свободное от полевых работ время забавляющимся живописью. Фотография, точнее дагеротип, не в пример лучше.
Прабабушка Дика оказалась весьма красивой и молодой особой. Одета прабабушка, как ей и положено, в платье старинного фасона с высоким воротником, плотно облегающим шею, и изящную кружевную тальму. Волосы собраны в сложную, высокую причёску. Выражение лица и глаз тоже не современное: смотрит прямо перед собой, но, кажется, ещё мгновение – и отведёт глаза. Что-то стыдливое, беззащитное и вместе с тем озорное в этих глазах.
За прабабушку размером 50х70 Дик предложил мне двести пятьдесят фунтов. Не знаю, много это или мало. Я рад уже тому, что пишу на заказ картинки, а не мою в ресторане посуду.
Разобрались с прабабкой, перешли к Тане.
Улыбчивая Таня привезла с собой альбом Гойи. Раскрыв на Обнажённой Махе, она сказала:
– Я хочу вот так. Ты можешь сделать копию и вписать моё лицо?
Только сейчас я сообразил, что Таня похожа на Маху. Невероятное сходство!
– А... А фотография есть у тебя? – не рискну писать лицо без фотографии.
Она достала из сумочки маленький, 5х6, снимок и, протягивая его мне, спросила:
– Можно я буду позировать?
– Можно. Но фотография мне нужна.
Мне показалось, что, передавая мне карточку, Таня на лишнюю долю секунды задержала свою руку. Но, может быть, это только мне показалось.
Таня оценила мою работу в двести фунтов.
Итак, я завален работой и деньгами. Жизнь обещает быть сытой и по-настоящему европейской.
Как же я благодарен родителям, что они дали мне живопись! Тысячу раз целую их, моих родных!
Договорились, что первым делом я пишу портрет Диковой прабабушки.
Прекрасно! Это самый дорогой заказ.
Затем берусь за рокировку телег и лошадей.
И на десерт – портрет Тани. Интересно, как она собирается мне позировать?
Дик оставил мне сто фунтов задатку и ценные подарки. Во-первых, дорожную сумку с надписью «British airways». Во-вторых, сборник статей Льва Толстого на русском языке, выпущенный каким-то британским издательством.
Я так обрадовался книге на русском языке, что первым моим движением было бросить всё и засесть за чтение. Но передо мной стояли Таня и Дик и снисходительно улыбались моему восторгу.
Пришлось отложить книгу и со сдержанным дружелюбием попрощаться с гостями.
Чтобы сделаться настоящим европейцем, нужно научиться владеть собой.
13.02.95. понедельникМоя жизнь в Лондоне стремительно меняется. За короткий период времени произошло столько значимых для меня событий, что я не успеваю осмыслять их.
В субботу мы отправились в White Cube.
Галерея White Cube находится в East-End`е, рабочем районе Лондона. Говорят, что теперь тут селятся художники, дизайнеры и прочие представители beau mond`а. Очень может быть, правда, от этого район не стал чище.
В White Cube выставляется целая плеяда молодых британских художников. Но ощущения, что я попал на художественную выставку, у меня так и не возникло. Мне казалось, что я пришёл в гости, и хозяин потчует меня своей коллекцией милых безделушек, привезённых со всех концов света. Здесь и гипсовые слепки с каких-то книг, и фигурки овечек в натуральную величину, и картинки, нарисованные чьим-то калом.
Кстати, фекально-генитальная тематика преобладает. Толстой как-то сказал про творчество Леонида Андреева: «Он хочет напугать меня, а мне не страшно».
Нет, я не против самовыражения! Но, по-моему, этому явлению давно пора придать особенный статус. Ведь это не просто желание поделиться сокровенным, в этом случае самовыражение не шло бы дальше деревянного ящика в Hyde-park`е. Самовыражение – это своего рода представление, show. Самовыражение призвано забавлять публику, а заодно вытряхивать из неё деньги. Занятие это не хуже и не лучше целого ряда других занятий. Просто справедливости ради следует отделить его от искусства. Ну должно же остаться хоть что-то в сфере человеческой деятельности, бескорыстно зовущее людей к совершенству!..
