Светлана Замлелова - Блудные дети
Я ещё раз оглядел портрет.
Н-да!..
Картина способна разве что вызвать недоумение да навеять скуку.
И зачем я связался с этой экспрессией? Испортил и без того плохой портрет. А ну как Рэйчел не понравится? Что тогда?
А может, Макс был прав? Что если главное – оригинальность и эпатаж? В таком случае я должен рассчитывать не на ценителей талантов, а на любителей экстравагантности. И если уж художник из меня никудышный, так почему бы мне не сделаться шутом, забавляющим публику? Можно самому рассказывать о своих творениях, растолковывая и приукрашивая. Побольше уверенности, Mister великий художник!
Впрочем, слово «шут» мне совершенно не нравится. Гораздо лучше «show-men»...
Я назову картину так: «Урбанизация». Нет, лучше так: «Дитя урбанизации».
Нет, чёрт побери! «Miss Урбанизация»!
Эта волна и эти кровавые перья значат течение городской жизни, беспощадной и неумолимой. А раскраска значит одиночество городского человека.
Да, но при чём тут раскраска?
Очень просто. Раскраска – это попытка городского человека привлечь к себе внимание.
Я поправил свою подпись в нижнем левом углу, добавил название и отправился спать до прихода Рэйчел.
– Oh! Darling! – вскричала Рэйчел и схватила меня за руку. – Это тот самый портрет?
– Да, – зевнул я. – Помнишь, я говорил тебе об экспрессии?
– В духе Мунка?
– Ага... в духе Мунка. Эту картину я назвал «Miss Урбанизация».
– «Miss Урбанизация»?!
– Ну да. Городской человек одинок... Видишь эту волну?
– Да.
– Это... это жизнь. Такая... суровая, – я покачал рукой, как будто взвешивал в ней камень. – Как сама вечность. Красный цвет подчёркивает жестокость жизни. А эти пятна на лице...
– Светотень?
– Да, но на лице городского человека это выглядит как боевая раскраска. Защитный слой, долженствующий пугать врагов. Городской человек одинок, но подозрителен. Он хочет любви, но не даёт любить себя и не умеет сам.
Рэйчел сложила на груди руки, точно Пабло Пикассо, и углубилась в созерцание.
– Это потрясающе, Кен! – воскликнула она, наконец.
– Что?
– Твоя идея. И та свобода, с которой ты выразил её... Человек хочет и не умеет любить! И не даёт никому любить себя!.. Это действительно потрясающе! Сколько у тебя свободы! Я не знала...
– Ну, сколько? – усмехнулся я.
– Ну... э-э-э... ты быстро учишься. Понимаешь? Ты недавно приехал и уже умеешь свободно выражать себя. Ты ничем не скован... Это потрясающе! Знаешь, этот портрет обязательно нужно показать Джеффри...
05.02.95. воскресеньеВчера к обеду у нас были гости. С утра мы готовили с Рэйчел угощение. Какие-то пирамидки на палочках – микроскопические квадратики ветчины, салатных листьев, рыбы, огурца и хлеба, смазанного майонезом. Ещё микроскопические квадратики с чёрной икрой. Рэйчел утверждает, что именно так и надлежит есть икру. И что в России едят её неправильно. Ещё фрукты, шампанское и белое вино.
Никакого застолья. Гости, пять человек, свободно перемещаются по квартире с бокалами, сидят на полу, на столах и непринуждённо болтают.
Главное угощение – портрет.
Рэйчел оставила его на мольберте прямо посреди гостиной, и все, кто входил в комнату, неизбежно оказывались во власти «Miss Урбанизации».
Первой пришла Наташа. Делая вид, что ей ни до чего решительно нет дела, она в передней принялась рыскать глазами, так что невзначай заглянула даже на потолок. Рэйчел ответила ей таким же напускным равнодушием. Можно было подумать, что Наташа заглянула с прогулки на чашку кофе.
Улыбаясь как можно более дружелюбно, обе они важно проследовали в гостиную. Я поплёлся за ними. Завидев портрет, Наташа вдруг остановилась и впилась в него глазами. Дружелюбие улетучилось, от улыбки осталась лишь судорога.
Потом она достала откуда-то очки и, нацепив их, подошла поближе. Потом попятилась назад, обернулась ко мне и напрягла лицевые мышцы, изображая улыбку. Потом снова повернулась к портрету и, наконец, сказала:
– Мило...
– Это «Miss Урбанизация», – охотно пояснила Рэйчел. – Городской человек хочет любить, но не умеет. Хочет быть любимым и не даёт себя любить. Он одинок и подозрителен. Даже игра света и тени на лице и одежде городского человека выглядит как боевая раскраска у примитивных народов.
– Oh! – заметила Наташа.
В это время позвонили в дверь. Рэйчел, извинившись, поспешила открывать, а я, чтобы не оставаться с Наташей, увязался за ней.
Пришли Таня с Диком.
Дик, едва только перешагнул порог, спокойно и уверенно обшарил глазами потолок и стены. Не обнаружив ничего нового, он всё так же спокойно протянул Рэйчел свёрток и коробку конфет.
Таня также не думала скрывать своего любопытства. Но оглядывалась она с видом лукавым и извиняющимся, точно говоря: «Ничего не могу с собой поделать». Встретившись со мной взглядом, она хихикнула и опустила глаза.
Рэйчел подвела их к портрету и замерла в ожидании.
– Oh! Рэйчи! Здорово! – воскликнула Таня.
И, обернувшись ко мне, кокетливо улыбнулась:
– Я тоже хочу портрет.
– Да, это очень хороший портрет, – серьёзно заметил Дик. – Настоящий фамильный портрет. И, прежде всего, он хорош потому, что он есть. Потому что это здорово – иметь портреты членов семьи. У меня есть портрет моей прабабушки. Но он очень маленький. А я бы хотел, чтобы он был большой.
– Да, большой это лучше, чем маленький, – согласилась Рэйчел.
Она была в том особенном расположении духа, когда хочется, чтобы всем вокруг было хорошо. Оттого она охотно поддакивала и соглашалась с каждым.
– Картина называется «Miss Урбанизация», – отозвалась Наташа, развалившаяся на диване.
– «Miss Урбанизация»? – переспросил Дик.
Таня снова кокетливо мне улыбнулась.
– Да, ведь городской человек одинок... – с удовольствием принялась объяснять Рэйчел.
А я, к удивлению своему, вдруг понял, что мне жаль Рэйчел. В ту же секунду я заскучал и, отойдя от портрета, уселся на диван рядом с дружелюбно улыбавшейся Наташей.
Звонок в дверь оборвал Рэйчел на полуслове.
– Это Джеффри! – почему-то шёпотом объявила она.
Глаза у неё загорелись, она затрепетала.
В следующую секунду вся компания, включая меня, бросилась в прихожую. Рэйчел сумела заразить нас своим беспокойством. Я чувствовал, что и сам с нетерпением жду этого Джеффри. И отчего-то волнуюсь.
– Привет, Рэйчи! – прогремел Джеффри. – Ну показывай, показывай... Привет, Кен. Как твоё здоровье?
И они с Тимом бешено расхохотались, намекая, очевидно, на мои вопросы в день нашего знакомства в «Cheshire Cheese».
Рэйчел нервно рассмеялась и повела всех в гостиную.
В дверях гостиной вся компания остановилась. Джеффри в середине, остальные около него полукругом.
В чёрном свитере с высоким горлом, испещрённая разноцветными как конфетти мазками, безразличная и равнодушная ко всему на свете, смотрела на нас с портрета Рэйчел. А за спиной у неё что-то такое полыхало и разливалось.
– Вау! – хихикнул Тим. – Да это крутой авангард, а? Рэйчи?
Никто не обратил на него никакого внимания. Все ждали, что скажет Джеффри. Меня, правда, неприятно кольнуло замечание Тима. Я уже приготовился обороняться, но потом решил послушать, что же всё-таки скажет Джеффри.
А Джеффри, знакомый, очевидно, с системой Станиславского, держал паузу.
– Эй, Джефф, ты уснул? – не вытерпела Наташа.
– Что ж, – очнулся Джеффри, – неплохо... Неплохо, старик! – он повернулся ко мне и погладил (ой!) меня по плечу. – Этот ультрамарин мне нравится... И умбра... Особенно ультрамарин... Я чувствую этот ультрамарин... Н-да... Только, вот что... Академизм... Поменьше академизма, старик!
– Что плохого в академизме? – удивился я.
– Видишь ли, – он обнял меня за плечо. – Для художника – для большого художника! – живопись сейчас не самое актуальное.
– Как это? – не понял я.
– Просто голая живопись – это как ученичество, понимаешь? В современном искусстве главное – это свобода выражения. Эй, раскрепостись! Почувствуй себя свободно и комфортно. Ничто не должно мешать или запрещать тебе самовыражаться. Вываливай из себя всё, что только есть в тебе, понимаешь? Это-то и интересно. За это хотят платить. Мысль, не табуированная ничем и воплощённая в образах – вот, что такое современное искусство.
– Да, но все великие культуры, в том числе европейская, рождались во времена великих табу, – робко заметил я.
– Нужно идти вперёд, старик! Нельзя до второго пришествия рыдать перед Рембрандтом! Надо создавать своё, современное. Tempora mutantur, меняется и искусство. Мы живём в век свободы, в свободной стране, где каждый человек может иметь любые взгляды. Это наше время, оно выпало нам, и мы должны творить здесь и сейчас. Художник просто обязан быть современным. Ну ладно! – он засмеялся. – Мы уже всем надоели. Нельзя злоупотреблять вниманием публики. Приходи лучше на нашу выставку. Посмотришь, что есть в Лондоне интересного. O`key?
