Алексей Слаповский - Они
— Такие вот дела, Раиса Матвеевна! Все хорошо, спасибо! Как здоровье? И я ничего. Соответственно возрасту, как говорится! Ну, всего вам доброго, звоните!
— Кто это? — спросил М. М.
— Раиса Матвеевна, соседка по даче.
— Не помню такой.
— Ну как же, через две дачи от нашей, полная женщина такая, всегда веселая...
— Может быть, может быть...
И теперь, когда Анна Васильевна в ответ на какие-то его речи молчит и хлопает волосяными отростками, окружающими глаза (она его все чаще не понимает), М. М. советует ей:
— А ты позвони Раисе Матвеевне, пусть она тебе объяснит!
Раньше он поопасился бы так откровенно обнаруживать себя, но теперь пришла пора открытости, теперь он ничего не боится. Он удивляется отчасти, почему его, уличившего режим, не уничтожат простым способом — уложить, например, насильно в больницу на два-три дня — и готово. Диагнозы на такой случай хорошо известны: «острая сердечная недостаточность» и тому подобное. Но, видимо, режим скрытой оккупации требует соблюдения внешних приличий и формальностей. Отравить бытовым способом и дешевле, и проще. Поэтому М. М. перестал питаться тем, что готовила с помощью воды и огня женщина, живущая с ним, ел исключительно кашу и овощи, которые покупал на рынке и сам себе готовил. Анна Васильевна плакала. Видимо, оттого, что ей, женщине дисциплинированной и исполнительной, было стыдно не суметь выполнить простое задание.
М. М. ждал последствий прихода адвоката, но последствий не было.
Видимо, они решили обойтись без него.
Но это им не удастся.
М. М. был еще слаб и боялся далеко один отходить от дома. Он позвонил мужчине, рожденному женщиной, с которой он жил.
Виктор в это время осматривал кокера фиолетовой женщины по имени Кристина и вел непринужденный разговор:
— Сколько лет песику?
— Десять почти.
— Неплохо сохранился. Обожаете его, конечно?
— Терпеть не могу. И он меня — взаимно.
— Зачем же завели?
— Муж завел. Потом исчез, а собака осталась.
— Собаки чувствуют, что их не любят. Страдают. Лучше бы подарили кому-нибудь.
— Сын не позволит.
— Сын? Не вижу сына.
— Лето. У бабушки на даче.
— Взял бы и собачку туда.
— Мерзик там боится.
— Мерзик?
— Ну да, кличка Мерс, муж так назвал, шутник. А я переделала — Мерзик, Мерзуля, Мерзуня, Мерзавчик. Он привык.
— Все-таки обожаете, Кристина: столько имен придумали.
— Убила бы. Да нет, привыкла, конечно. Болел — сама ночь не спала. Не то чтобы жалко, а скулил, неприятно.
— Сложный у вас характер. А с псом ничего страшного. Дам таблетки, растолчете и в корм ему. Кофе не угостите?
Виктор любил такие моменты: еще ничего не началось, люди говорят только по делу, то есть о приболевшей собаке, но уже что-то происходит. Уже женщина один раз в зеркало глянула, один раз поправила прядь волос, один раз рассеянным жестом провела ладонью по ноге, будто разглаживая ткань брюк. Этот язык жестов Виктор очень хорошо понимает. Теперь кофе и чуть-чуть разговора по душам. Очень осторожно: видно, что у женщины большой опыт. С одной стороны, желательно не повторить приемы и ухватки преемников, с другой — не быть слишком оригинальным. Это только дилетантам кажется, что женщину надо сразу чем-то поразить. Наоборот, ее нужно успокоить, комфорт общения для большинства из них гораздо важнее.
Тут-то и зазвонил телефон: отец просил срочно приехать, надо идти в милицию.
Пришлось скомкать разговор, кофе выпить наспех и добиться разрешения прийти еще раз: песик хоть и почти в норме, но кое-какие отклонения есть, нужно проследить динамику.
Кристина согласилась.
Виктор отвез отца в милицию. Хотел подождать в машине, но М. М. настоял, чтобы он пошел с ним:
— В случае чего будешь свидетелем.
Виктор уныло поплелся следом. Он ненавидел учреждения любого рода, потому что привык быть самостоятельным, единоличным во всем — так устроил свою работу и свой быт, а тут сразу становишься лишним, ненужным, вечно стоишь не там, где надо, ищешь не то, что надо, входишь в двери, где тебя не ждут...
После получаса расспросов и блужданий выяснили, что нужно идти не к тому милиционеру, у которого они были, а к следователю по фамилии Шиваев.
Борис Борисович сумел принять их через час.
Поинтересовался причиной посещения.
М. М. объяснил. Хотелось бы знать, как движется дело. А то, знаете ли, адвокат этого самого Карчина приходил. Давление оказывал. Предлагал деньги.
Шиваев этой информацией живо заинтересовался.
— И много предлагал?
— Я не считал. Довольно много.
— Незаконными действиями занимается!
— Я и говорю, — подтвердил М. М., а сам всматривался в Шиваева, чтобы понять, в какой момент тот начнет его обманывать. В том, что обманывать следователь будет, он не сомневался: Шиваев ведь, как и преступник Карчин, принадлежит явно к оккупационным кругам. Но иногда, как понимает М. М., они все-таки вынуждены репрессировать не только оккупируемых, но и друг друга. То ли ради чистоты рядов, то ли из-за боязни, что их сговор обнаружат. На это М. М. и надеялся.
Шиваев знал, что будет продолжать дело, вызывать Карчина, требовать все новых объяснений и показаний, он мог бы успокоить старика, но это противоречило его привычкам и установкам. Они были такие: имеющего право надеяться не обнадеживай, не имеющего право на надежду — наоборот. В первом случае, если дело все-таки доводилось до положительного исхода, у Шиваева появлялось право с гордостью сказать: «Видите? Все было против нас, но мы сумели!» И это давало ему ощущение своей значимости. Во втором случае резюме его звучало так: «Видите? Все было за нас, но закон оказался не на нашей стороне!» И это давало ему ощущение значимости закона. Без этого же, без постоянного чувства важности своего дела, зависит ли оно от него или от закона, Шиваев не смог бы заниматься своей работой, потому что втайне не верил в нее, был фаталист и неосознанный апологет лозунга: «Чему быть — того не миновать!» Но, зная свою склонность к подобной рефлексии (да еще и к запоям), он старался это тайное подавлять, не выпускать наружу. Ради собственного душевного здоровья.
В соответствии с этой своей установкой он сказал М. М.:
— Вообще-то, между нами, я бы на вашем месте не придавал значения этому делу. Вы, слава богу, живы-здоровы, а Карчина этого трудно будет ущучить, за ним большие люди стоят, — при этом Шиваев посмотрел на Виктора, который, как более молодой, то есть живущий в действительных реалиях жизни, должен с лёта понять, что к чему. И Виктор понял, и кивнул головой со скучающим видом. А М. М. тут же возмутился:
— Вы что же, закрыть дело хотите?
— Об этом речи нет. Но обидчика вашего отпустили.
— На каком основании?
— На законном. Подписка о невыезде.
— Это я знаю, об этом я в газетах читал неоднократно: раз уж выпустили кого, обратно уже не сажают!
— Ну, не всегда...
— Всегда! Учтите, я так этого дела не оставлю! Преступник будет наказан!
Виктору было неловко за отца, а Шиваеву стало скучно. Он понял, что перед ним типичный скандальный пенсионер. И разговаривать с ним нет ни смысла, ни интереса.
— Всё, — сказал он. — Извините, у меня много дел.
М. М. задрожал губами, но сдержался. Неожиданно успокоился и сказал вполне разумным голосом:
— Хорошо. Мне бы только его заявление посмотреть или объяснение, как это называется... Интересно, как он оправдывается?
— Да тут и смотреть нечего! — Шиваев перевернул на столе папку с делом, чтобы М. М. мог прочесть, и ткнул пальцем.
М. М. прочел как-то уж очень быстро и торопливо сказал сыну:
— Пошли.
В коридоре спросил:
— Бумага, ручка есть?
— Зачем?
— Есть или нет?
— В машине.
— Пошли.
В машине М. М. продиктовал сыну адрес и телефон Карчина, которые были указаны в бумаге, больше его там ничего не интересовало.
— Для чего это тебе? — спросил Виктор.
— Если не добьюсь правды по суду, буду добиваться частным порядком.
— Как это?
— Если ты действительно не понимаешь, объяснять бесполезно! А если ты притворяешься, что не понимаешь, то объяснять еще бесполезней! И вообще, кто ты? За кого ты? За что?
— За животных, — ответил Виктор. — Профессия такая.
15
Килил спал, когда его вагон открыли и начали доставать бочки. От этого он проснулся, выглянул. Разгружали двое мужчин. Один, бодрый, стоял в вагоне и, не желая утруждать руки, а заодно превращая работу в игру, ловко пинал бочки ногами, они выкатывались, падали на землю, подскакивали. Второй, хмурый, тоже пинал их, но без увлечения, откатывал куда-то в сторону. Килил хорошо знал людей и как они живут, поэтому обычно понимал, от кого ждать неприятностей. От этих не будет. Им ничего не нужно, кроме своей работы, которая им тоже не нужна. Поэтому он спокойно выбрался из своего угла и направился к выходу.
Бодрый грузчик удивился возникшему пацану.
