Алексей Слаповский - Они
Было и еще несколько случаев. Полина сама не понимала, как это происходит. Что-то вроде влюбленности, только со знаком минус. Влюбленность это что? Это когда десятки и сотни мужчин вокруг тебя и тебе все равно, но вдруг какой-то сто первый — и тебя переклинивает. У Полины то же, но наоборот: со всеми может (в принципе, теоретически, а если практически, то без интереса, но и без фатального отвращения), и вот кто-то сто первый — и никак. Ни за какие деньги, ни за что.
У Гобышева из-за этой особенности Полины начались неприятности, один из очень влиятельных клиентов рассердился на него основательно и потребовал убрать Полину с глаз долой. Гобышев убрал. Полина устроилась танцевать в ночной клуб, потому что ничего другого не умела. Время от времени появлялись друзья и покровители. Ненадолго: во-первых не чувствовали в Полине ни любви, ни даже особой благодарности и преданности, а изображать это она не умела (тоже брезгливость своего рода), во-вторых, надоедали ее странности. То требует зубы почистить, прежде чем целоваться, то упрекнет за растительность под мышками. Какому уважающему себя мужчине это понравится? Результатом было то, что за полтора года Полина сменила четыре клуба. Именно поэтому угрозы Шацкого ее напугали, именно поэтому она согласилась встретиться с ним. Когда же встретилась, рассмотрела, послушала, то почувствовала, как нарастает знакомая тошнота: Шацкий оказался сто первым, антивлюбленностью, вспыхнувшей хоть и не с первого взгляда, но ярко, хоть топись.
В самом деле, нырнуть сейчас, думала она, нахлебаться воды и всплыть уже мертвой. Но откачают, скорее всего. Да и трудно утонуть человеку, умеющему плавать.
Наконец ей надоело отводить глаза, она увидела знаки Шацкого, кивнула и подплыла. Он предложил ей закончить оздоровительную часть знакомства и продолжить там, где сухо.
— Мало ли где сухо, — сказала она капризно, продолжая представляться дурочкой.
— У меня дома, например, сухо.
— Я вообще-то к мужчинам с первого раза в гости не хожу.
— А у нас не первый, а второй.
— И что делать будем? — задала Полина идиотский вопрос, зная, что он идиотский.
Совсем глупенькая барышня, подумал Шацкий, но это даже хорошо: может, будет меньше нравиться, а то совсем уже невмоготу.
— Будем обедать и разговоры разговаривать, — сказал он. — Или предпочитаешь ресторан?
Полина не предпочитает ресторан и вообще места массового питания. Как представит, что повара хватают все руками... Конечно, потом жарят и варят большей частью, но солят, перчат, зелень кладут чем? — пальцами, а где у них до этого пальцы были, неизвестно... Лучше уж у кого-то дома, хотя в чужом доме все чужое опять-таки... А лицо у него симпатичное и даже приятное. Доброе.
Так думала Полина, пытаясь найти в Шацком что-то, что ей бы понравилось. И находила, но легкая тошнота не исчезла.
Шацкий привез ее домой. Обед был готов: к Шацкому приходила готовить соседка-пенсионерка. Полина ела мало, от вина отказалась.
— Слушай, — сказал Шацкий, сходя с ума от нетерпения, — я не буду тебе всякие сказки рассказывать. Ты мне очень понравилась. Но задушевные отношения мне не нужны, как и тебе.
— Это уж точно, — согласилась Полина, думая, что Шацкий все-таки считает ее проституткой.
— Тогда огласи условия, — сказал Шацкий, думая, что Полина согласна.
— Какие условия? — удивилась Полина, думая, что речь идет об оплате одноразовых услуг.
— Условия, на которых ты согласна со мной дружить некоторое время, — сказал Шацкий, думая, что девочка не так проста, как хочет казаться.
— А если я не согласна? — спросила Полина.
— Перестань. Тысяча долларов в месяц. Хорошие деньги.
— Давайте не будем об этом говорить, ладно?
— Ну, две. Больше никто не стоит.
— Знаете, мне пора.
— Три! — сказал Шацкий, удивляясь своей неразумности и своему дикому нетерпению. Положим, три он платить не будет, через некоторое время сойдутся и на полутора. Это неважно. Важно любым способом добиться своего — сейчас, здесь. Иначе ему будет плохо. Ему и сейчас уже плохо.
— При чем тут — три, четыре? Вы мне очень нравитесь, — солгала Полина, — но вы не за ту меня принимаете!
Врет! — подумал Шацкий. Или не врет? Тогда задача сложнее. И лихорадочно думал, как ее решить. Не бывает задач без решений, особенно когда дело идет о взаимоотношениях людей. Один человек от другого всегда может добиться результата, вопрос — как?
— Полина, — сказал Шацкий проникновенным голосом. — Хочешь верь, хочешь нет, но я просто влюбился, понимаешь? Сам не знал, что так бывает. Деньги предлагал потому, что просто свихнулся, плюнь мне в глаза, если хочешь. Но не уходи, я с ума сойду, честное слово. Полина, Поля, ты видишь — у меня даже руки дрожат! — Шацкий вытянул руки, собираясь напрячь кисти рук, пальцы в таком положении действительно начинали дрожать, это иногда впечатляюще действовало на некоторых девушек. Но увидел, что пальцы дрожат и без напряжения. Будто чужие. А Полину это впечатлило, похоже, не так, как надо. Она встала, сказав:
— Давайте успокоимся, ладно? Мне некогда. Давайте еще раз встретимся и обсудим.
Ускользнуть хочет, понял Шацкий. Не позволю. Не могу позволить. Умру — а не позволю. То есть наоборот: умру, если позволю.
И он сполз со стула на пол, обнял Полину за ноги, поднял лицо:
— Полечка, почему ты не веришь? Смешно тебе, да? Ну, смейся! Со мной никогда так не было! Чтобы я на коленях стоял? Поля, не доводи до греха! — сказал вдруг Шацкий угрожающим голосом смешную театральную или киношную фразу (из какого-нибудь фильма про тени, исчезающие в полдень, где все посконно, откровенно, наружно в своем скабрезном реализме).
— Какого еще греха? Вы чего? — по-настоящему испугалась Полина и нагнулась, чтобы отцепить его руки от своих ног.
Но тут он рванул ее ноги на себя так сильно, что она, взмахнув руками, упала, ударившись затылком о стенку. Было очень больно, но она не потеряла сознание. Увидела перед собой лицо Шацкого: заискивающее, кривое, жалкое, но одновременно страшное, жестокое. Поняла, что ничего нельзя сделать. Закрыла глаза.
Одно было странно: почему он-то кричит? Это она должна кричать.
13
Юрий Иванович сбился с темпа жизни. Понимал, что самое разумное — все-таки пойти по новому кругу, а параллельно пытаться отыскать запасные пути и выходы, кому-то звонить еще в мэрию, добиваться приема на самом высоком уровне и т. п., но надежда на чудо, на быстрое решение проблемы не угасала.
Он приехал к семье Сивохиных (это фамилия матери и детей, а у отчима, естественно, своя), когда дома были Ольга и Геран, и они обедали. Запах картошки-пюре, малосольных огурцов, будто ничего в мире не происходит. Карчин вспомнил, что голоден, но, даже если бы и пригласили к столу, не стал бы тут есть: очень уж неприятен дух этого дома, кислый и затхлый. В доме, говорит Лиля, должен витать запах дорогого отеля, человеком в нем пахнуть не должно! Немного пафосно, но верно. Впрочем, присоединиться к обеду Карчину и не предложили. И пройти не предложили. Он стоял торчком в прихожей, а Ольга, вытирая руки о какую-то тряпку, говорила гневно и резко — по праву матери, у которой беда с сыном:
— Добились своего? Напугали ребенка, вторые сутки домой не показывается! Что нам теперь делать, розыск объявлять? Я уже звонила в милицию, говорят: пусть три дня пройдет. А как я эти три дня проживу?
Обвиняют, подумал Карчин. Его же и обвиняют. В ответ он имеет полное право взорваться: сбежал ваш сучонок потому, что чует кошка, чье мясо съела! И розыск действительно надо объявить, поймать вора! Но тут же мысль: может, врут? Может, не сбежал, а они спрятали его? И деньги спрятали вместе со всем остальным — чтобы через некоторое время спокойно воспользоваться? Чем их пронять? Что на них подействует?
— Если он не виноват, зачем так пугается? — спросил Карчин, как бы соболезнуя.
— Так ребенок же! Его напугать легко!
— Согласен. Нет, я понимаю. Я даже извиняюсь, что так себя повел. Эмоции сплошные. Но вы меня тоже поймите: у меня там важнейшие документы. В определенном смысле от них жизнь у меня зависит. Деньги тоже, но деньги ерунда. Если бы без денег вернули, я бы только спасибо сказал. Без всяких последствий.
Это был намек. Карчин внимательно посмотрел на Ольгу, чтобы понять, как она к этому намеку отнесется. Но она думала только о пропавшем сыне, и выражение тревоги на ее лице не сменилось ничем другим.
— Всякое бывает, — согласилась Ольга, — но зачем на детей нападать?
Карчин понял, что с женщиной разговаривать бесполезно.
Тут показался Геран. Вид заносчивый, наглый, как у всех кавказцев. И улыбочка ехидная. Надо терпеть, надо выманить его из дома и попробовать поговорить с ним.
— Душно у вас, — сказал Карчин. И обратился к Герану. — Пойдемте на воздух, если не против, обсудим ситуацию?
— Нечего ходить! — защищала теперь Ольга не только сына, но и мужа. — Ничего он вам нового не скажет!
