Алексей Слаповский - Они
Карчин понял, что с женщиной разговаривать бесполезно.
Тут показался Геран. Вид заносчивый, наглый, как у всех кавказцев. И улыбочка ехидная. Надо терпеть, надо выманить его из дома и попробовать поговорить с ним.
— Душно у вас, — сказал Карчин. И обратился к Герану. — Пойдемте на воздух, если не против, обсудим ситуацию?
— Нечего ходить! — защищала теперь Ольга не только сына, но и мужа. — Ничего он вам нового не скажет!
— Успокойся, Оля, — сказал Геран. — Надо, в самом деле, понять человека.
— А нас когда кто будет понимать?
Карчин ничего не ответил на этот вопрос, не требующий, впрочем, ответа.
«Нас!» «Мы!» Они всегда так говорят и пишут. Карчину пришлось в свое время поработать в комиссии, разбирающей письма и жалобы по поводу застроек, перестроек и реконструкций в различных районах Москвы. Даже если письмо писал один человек, он обязательно начинал: «Мы возмущены...» — и т. п. Как правило, это было отстаивание сложившегося порядка, мира, вида из окна. Сидя в своих квартирках, забитых старой мебелью, в своих вонючих кухнях, на своих замусоренных балконах, люди изо всех сил держались за эту вонь и этот сор. Читая, Карчин поражался безграмотности, тупости, ограниченности этих людей, а однажды пришла в голову простая мысль: их ведь большинство. И в Москве, и в России, и в мире большинство именно их — людей, которых ничто не заботит, кроме сохранности своего жилого угла, ежедневных картошки или макарон с куском мяса, дешевого пива, плохой водки, скучной, как правило, работы. Он, помнится, сидел вечером, заработавшись, глядел в окно с двадцать второго этажа, и мириады огней огромного города представились светящимся скопищем планктона в глубине океана (видел как-то передачу, поэтому и сравнил мысленно). Именно планктон, миллионы полубессмысленных существ, в жизни которых разумное и созидательное начало ничего не значит, лишь бы напитаться, одеться, устроить кое-как свою нору, спариваться, рождать и растить детенышей... И два главных девиза, первый: «Дайте!», второй: «Не троньте!» И ему эта жизнь показалась тогда до омерзения унылой, зато он преисполнился благодарности к себе за то, что сумел сделать свою жизнь иной: очень редко говорит «мы», берет на себя ответственность действовать от первого лица и хоть не лезет в главные распорядители жизни, не считает себя китом, питающимся этим самым планктоном, или, к примеру, акулой, но зато сам уж точно не планктон!
Он сел с Гераном на лавку возле подъезда. Глянул на большую голову Герана, большие руки... Неандерталец, одно слово. И надо попробовать поговорить с ним по-неандертальски просто.
— Давайте начистоту, — сказал Карчин.
— Давайте, — согласился Геран, с наслаждением закуривая дешевую сигарету и отгоняя рукой дым от Карчина.
— Мое предположение: ваш пасынок отдал деньги вам. Дайте договорить. Это только предположение. Пойдем дальше. Для меня важней всего документы. Десять тысяч, скажу откровенно, для меня пустяк. Ну, не пустяк, но не последние деньги. Теперь слушайте внимательно. Вы отдаете мне документы. Или даже не вы, это мы устроим, чтобы на вас не думали. Главное: я добавляю к десяти тысячам еще пять. Пятнадцать тысяч.
Геран, отведя руку назад, сбил пепел в чахлый газон, усмехнулся и сказал:
— Теперь понимаю, что фантазия человека, попавшего в беду, безгранична. Наверно, я бы на вашем месте тоже не исключал такого варианта.
— Вы без теории! Согласны или нет?
— Не тратьте время, Юрий Иванович, нет у нас ваших денег! — сказал Геран с лукавым и почти веселым сожалением, а Карчина почему-то ввело в раздражение то, что он знает его имя-отчество.
— Значит, не согласны?
— Повторяю, денег у нас этих нет. И документов тоже.
— Тогда сделайте что-нибудь, чтобы выцарапать их у пацана!
— Мы уже обсуждали эту тему, — напомнил Геран. — Чтобы их, как вы говорите, выцарапать, надо быть убежденным, что они у него есть.
— А вы еще не убеждены? Некому было больше взять, понимаете? Некому! Никого не было там, кроме него!
Геран встал, чтобы отнести окурок в урну, что стояла у противоположной скамьи. Боится, видите ли, бросить издали и промахнуться. Это Карчина тоже раздражило.
— Я вас понимаю, — сказал Геран, возвращаясь и опять усаживаясь. — Чем больше вы думаете, чем больше вы вспоминаете, тем определеннее вам кажется, что все было именно так, как вы сейчас себе представляете. Психологически вполне объяснимо: вам слишком жутко подумать, что это может оказаться кто-то совсем неведомый. Шел за вашей спиной, сделал движение, схватил сумку — и скрылся в толпе.
— Не было там толпы! И вообще, не надо мне тут версии предлагать! Я по-человечески пришел поговорить, а вы начинаете тут! — упрекнул Юрий Иванович. — Не будете же говорить, что совсем не допускаете, что он мог сумку украсть?
Геран вынужден был ответить честно:
— Как вариант — допускаю.
— Ну? И в чем дело тогда? Пусть мать с ним как следует потолкует! Или брат! Сами говорили, он для него авторитет!
— Не припомню, чтобы я говорил именно так. И не уверен, что мои слова побудят Гошу подействовать на младшего брата. Который, кстати, еще не появился. Ума не приложу, где он прячется.
— Если его не прячут! — проницательно сказал Карчин и увидел, как хитроумный азер сделал непонимающее лицо — именно такие лица бывают у людей, которые на самом деле все прекрасно понимают, уж этого Карчин много повидал и в строительном деле, где без обмана нельзя, да и во всех прочих областях жизни.
Тут как раз появился Гоша, возвращаясь откуда-то домой, и Геран поспешил обратиться к нему, боясь, что Карчин начнет говорить слишком агрессивно, и выйдет неприятная сцена: Гоша не переносит, когда на него повышают голос.
— А мы тут вопросы обсуждаем, Георгий, — сказал он. — Присядь на минутку.
— Какие еще общие вопросы? — спросил Гоша, остановившись, но присаживаться не желая.
— Ты с Килилом не общался случайно? Нельзя исключить, что он все-таки мог взять у человека сумку, понимаешь? К сожалению, нельзя. Или ты в нем все-таки уверен? Мне кажется, ты лучше всех его знаешь.
Гоша улыбался, и Карчину эта улыбка показалась знакомой. Чуть позже, отъезжая на машине, он вспомнит: улыбка Гоши похожа на улыбку отчима, Герана. Вот уж бывают странности: не отец ему, и отношения, похоже, прохладные, а улыбку тем не менее явно перенял...
— Конечно, — сказал Гоша, — вам будет приятно, если мы окажемся ворами!
— Ты не выдрючивайся, тебя как человека спрашивают! — одернул его Карчин.
— Не ты, а вы, — повернулся к нему Гоша, продолжая улыбаться. — Похоже, вас жизнь ничему не учит!
— Хамло, ты как разговариваешь? — вскочил Карчин Обещал он себе быть терпеливым, но это какое же надо иметь терпение, чтобы сносить подобную наглость? — Или хочешь, чтобы я с тобой по-другому поговорил? А?
— А вы только так и говорите. И если оценить объективно, то хам не я, а вы.
— Иди отсюда! — последнее терпение Карчина иссякло и он пихнул Гошу рукой в плечо. Не ударил, просто пихнул.
— Ну-ну, руки! — отскочил Гоша.
А Геран встал и негромко произнес:
— Вы не надо, пожалуйста. Себе же вредите...
— Да молчи ты тоже, б.., философ чернож..! — дал себе полную волю Юрий Иванович. — В общем, так! Чтобы до завтра, до утра все было! И щенок чтобы нашелся! Иначе, как обещал, от вашего клоповника ничего не останется! Поняли меня?
И он уехал.
Геран и Гоша чувствовали общность оскорбления, и Герану это даже было отчасти приятно, как ни странно (пустых оскорблений он не боялся), а Гоше, напротив, очень неприятно. И он поспешил уйти, отделиться от этой общности, ничего не сказав Герану, никак не оценив происшедшее — будто его и не было. Лишь в квартире вспомнил, что нарушил правило: не оставлять без последствий покушение на свою личность — и желательно немедленно. Ничего, он наверстает.
14
М. М. окончательно понял, что женщина, живущая с ним, является пособницей режима, а может быть, даже и оккупантшей, но не активной, а на пенсии. Возникает, правда, вопрос, почему она вышла за него замуж, разве оккупантам разрешается сочетаться браком с оккупированными? Поразмыслив, М. М. сделал вывод, что оккупантам просто друг друга не хватает, ведь их количественно всегда меньше.
Она внимательно наблюдает за всеми его движениями. Стоит ему выйти из ячейки для проживания, она тут же бросается к приспособлению, передающему звуки голоса на расстоянии, и начинает кому-то докладывать о нем. М. М. недавно это легко обнаружил: в тот момент, когда она не отводила органов зрения от поверхности экрана, имитирующего цветовыми пятнами, линиями и оттенками изображения людей и предметов, он сказал ей, что идет погулять, дверь закроет сам. И закрыл, хлопнув ею, но не вышел, а остался. И тут же услышал ее голос. Она говорила негромко (наверно, конспиративная привычка). М. М. неслышно прошел в комнату. Увидев его, Анна Васильевна чуть не уронила трубку, растерялась и осеклась, но тут же продолжила — гораздо громче, чем до этого:
