Владимир Кунин - Коммунальная квартира
— Понял... — растерянно ответил ему Мишка.
Андрей Николаевич помолчал и грустно добавил:
— Я бы еще и поработал несколько лет в цирке, да вот сердце что-то не так стало постукивать... Ну это у меня, наверное, скоро пройдет. Как, по-твоему, Вовка, пройдет?
— Конечно, пройдет... — ответил я, и мне вдруг ужасно захотелось, чтобы он меня погладил...
Глава третья
Судьба играет человеком...
Я в одной книжке читал про то, как в квартире жили два мальчика. Ну, вроде нас с Мишкой. И в ихней квартире тоже была соседка вроде Елены Ивановны, а у одного из пацанов тоже не было папы. И вот к ним в квартиру переехал один летчик. А эти пацаны плохо учились и вообще... А как только этот летчик к ним переехал, то силой своей воли он превратил злую соседку в добрую (она раскаялась), заставил этих пацанов хорошо учиться (они осознали) и женился на маме того пацана, у которого не было папы (они влюбились друг в дружку — тот летчик и мама).
Вообще-то книжка мне не очень понравилась, но я почему-то всегда про нее помнил, и, когда к нам приехал Андрей Николаевич, я особенно про эту книжку вспомнил. Но Мишке я про это не сказал, так как первая же неделя пребывания Андрея Николаевича в нашей квартире показала, что одно дело — книжка, а другое дело — жизнь.
Какой Елена Ивановна была, такой она и осталась. Даже еще хуже. Мама ничуточки не влюбилась в Андрея Николаевича, Андрей Николаевич ничуточки в нее. Мы с Мишкой учились точно так же, как и раньше, а Мишка еще и схлопотал две двойки — по русскому и физкультуре. Стихи не те выучил и тапочки забыл дома.
Так что жизнь есть жизнь, и ее не в каждую книжку втиснешь. Жизнь, как сказала Мишкина бабушка, — это судьба. А судьба играет человеком, добавила бабушка. Но мы тогда были во втором классе и ничего не поняли. Сказала бы это бабушка сейчас! Сейчас, когда мы уже, слава Богу, побольше ее знаем.
Недели две тому назад у нас в школе на сборе отряда выступал один писатель. Я, правда, его книжек не читал, и, что самое удивительное, Мишка тоже, а Мишка уж всех писателей знает. Но Мария Васильевна сказала нам, что он очень знаменит. Так вот этот писатель говорил, что писать нужно с натуры. Берешь жизнь, вглядываешься в нее внимательно и начинаешь писать. И получается книжка.
И вот когда он это говорил, я подумал: а нельзя ли сделать наоборот? Взять хорошую книжку с интересно описанной судьбой человека, внимательно ее прочесть и, если эта судьба тебе подходит, начать делать свою жизнь по этой книге. Тоже с натуры. Ну может быть, не точь-в-точь, отличником становиться не обязательно, но во всем остальном чтобы было похоже... Потому что ведь не каждый доволен своей судьбой. И это вовсе ни к чему, чтобы судьба играла человеком. Это даже как-то унизительно. Пусть человек сам распоряжается своей судьбой. Правда ведь? Нужно только книгу хорошую достать. Да?
Как-то возвращаемся мы с Мишкой из школы и видим такую. картину: Андрей Николаевич, закатав рукава комбинезона, вытаскивает из своего громадного ящика какие-то вещи и носит их к себе в комнату.
— Помочь? — спросил я.
— А уроки? — спросил Андрей Николаевич.
— Завтра же воскресенье!.. — сказал Мишка.
— Тогда помочь, — сказал Андрей Николаевич.
Мы перетаскали из ящика все-все. И когда ящик освободился, Андрей Николаевич нам сказал:
— А что, братцы, если мы его в сарай оттащим?
— Зачем? — сказал Мишка. — Пусть стоит...
И тут я понял, что Мишке просто ужасно лень тащить этот ящик. Глаза у него стали безразличные и какие-то не его глаза. Мне не хотелось, чтобы Андрей Николаевич понял, что Мишке лень помочь ему, и тогда я сказал:
— Нет уж! Тебе хорошо, ты мимо него не ходишь, а я каждый раз об него трескаюсь!..
Но Андрей Николаевич, наверное, немножко догадался про Мишку и поэтому быстро сказал:
— Нет-нет, Мишка, я его и сам вытащу! Вы только с Вовкой входную дверь подержите...
Мишка испугался, сменил безразличные глаза на честные и стал быстро врать о том, что ему очень нравится ящик, и что с этим ящиком коридор выглядит гораздо красивее, и он, дескать, Мишка, подумал, что если его вынести, то в коридоре будет страшно неуютно...
Нужно было как-то прекратить Мишкино трусливое вранье, и поэтому я сказал первое, что мне пришло в голову:
— Андрей Николаевич, а что такое «Багаж срочной отправки»?
— Нет, правда, Андрей Николаевич, почему этот багаж срочный? — обрадованно подхватил Мишка.
Ох, с каким бы удовольствием я ему сейчас треснул по шее! Он, когда врет, становится таким искренним, таким правдивым, что прямо светится изнутри. Ну прямо копия того мальчика, который на плакате «Пионер — всем ребятам пример»!..
Андрей Николаевич, наверное, ничего не понял и ответил:
— Сейчас я попробую вам объяснить. Дело в том, что... Вовка, открой, пожалуйста, входную дверь! Спасибо. Дело в том, что артисты цирка живут особой и очень интересной жизнью, связанной с ежемесячными переездами... Мишка! Не хватай с той стороны один. Беритесь вместе с Вовкой. Я здесь один справлюсь... Вовка, поднимай свой угол. Осторожнее лапы!.. Мишка, разогни руки в локтях — легче будет нести ящик... Взяли! Ну вот... слушайте... Если директор любого театра может сказать, что в его театре работает столько-то артистов, то ни один директор цирка такой фразы произнести не может...
Глава четвертая
22 + 11 = ?
— Слушай, мам! — сказал я вечером. — Если директор любого театра может похвастаться, что у него в театре работают сто артистов, то ни один директор цирка этим не хвастанет. Отгадай почему?
— Не знаю, — сказала мама. — Допивай молоко...
— Сдаешься?
— Сдаюсь.
— А вот почему! Потому что ни в одном цирке своих артистов нету! Здорово, да?!
— Как нету?
— Очень просто. Нету, и все. Цирк — это просто помещение, где выступают артисты. Они там месяц повыступают и разъезжаются все по разным циркам. Им из Москвы такая разнарядка приходит — кому куда. А в этот цирк вместо них приезжают артисты из самых разных цирков, и получается новая программа. Отгадай, как это называется?
— Понятия не имею. Допивай сейчас же молоко!..
— «Конвейер»!
— Как? — удивилась мама.
— «Конвейер»! — с удовольствием повторил я. — В цирке даже говорят: «Я работаю в конвейере». Месяц — один город, месяц — другой город, месяц — третий... И так всю жизнь! Здорово, да?
— Очень здорово, — вздохнула мама. — Действительно, очень здорово. Допивай молоко, пожалуйста.
— И учти, мама, — сказал я, — весь багаж артистов цирка всегда идет скорыми поездами! Пусть там будет сто килограмм, двести, триста — все равно скорыми!.. Такими бумажками обклеены ящики со всех сторон, и на них написано: «Багаж срочной отправки» — и пожалуйста! Никаких товарняков — только скорым, потому что багаж должен раньше артиста в цирк приехать. Понял?
— Понял, — сказала мама. — Ты молоко когда-нибудь выпьешь?
— Выпью, — ответил я. И, представив себе, что это не молоко, выпил. Я молока терпеть не могу.
— Умница, — сказала мама и стала стелить мне постель. — Откуда ты этих премудростей набрался?
— Ха! — сказал я. И так здорово сказал я это «ха!», ничуть не хуже, чем Мишка. — Ха! — сказал я. — Мы когда сегодня ящик во двор вытаскивали, нам Андрей Николаевич все рассказал!.. Он двадцать лет по циркам ездил. У них там закон такой — двадцать лет отработал, гуляй на пенсии.
— Мойся, чисть зубы и ложись, — сказала мама. — Больно молод твой Андрей Николаевич для пенсии.
— Что ты, мам! — удивился я. — Он и не молод совсем. Он такой же, как ты. Ему тоже тридцать восемь...
— Долго ты будешь возиться? — крикнула мама. — Марш немедленно мыться!..
Когда я вернулся из ванной, мама стояла у зеркала и, как-то странно разглядывая себя, бормотала:
— Бог знает что такое!..
— Ты чего, мам? — спросил я.
Мама повернулась и посмотрела на меня. Она стояла и смотрела на меня, и я вдруг увидел, что она грустная и очень красивая, как икона Мишкиной бабушки.
— Ты чего, мам? — тупо повторил я. Мама вздохнула и отвела глаза в сторону.
— Ничего... — тихо сказала она. — Раздевайся, пожалуйста.
Я разделся, залез под одеяло и стал ждать, когда мама подойдет поцеловать меня. Если она дома, она всегда целует меня, когда я ложусь спать. Мама убрала со стола, включила торшер, погасила верхний свет и только тогда подошла ко мне.
— Спокойной ночи, ма, — сказал я и натянул одеяло до подбородка.
Мама поправила подушку, поцеловала меня и, легонько щелкнув меня по носу, сказала:
— Бестактное ты существо, Вовка. Мне не тридцать восемь, как твоему Андрею Николаевичу, а тридцать три. Ясно?
— Мам, но ты же сама говорила, что, когда я родился, тебе было двадцать два! — завопил я.
— Правильно, — сказала мама. — А сколько тебе сейчас?
— Одиннадцать.
— Теперь сложи, — улыбнулась мама. Я сложил, и получилось тридцать три.
— Тридцать три, — сказал я.
