Юй Хуа - Жить
— Давай, давай, вставай, твою мать.
Цзячжэнь меня послушалась — сразу встала. Я спросил:
— Ты зачем приперлась? А ну иди домой!
Тут я опять о ней позабыл. Я стал смотреть, как Лун Эр трясет в руках кости, словно молится Будде. Он кинул их, помрачнел и произнес:
— Кто погладит б… зад, тот просадит все подряд.
Я увидел, что выигрыш опять за мной, и сказал:
— Лун Эр, тогда помой руки.
Он ответил со смешком:
— Сперва рот оботри, а потом говори.
Цзячжэнь снова потянула меня за полу.
Смотрю — опять она на коленях и тихо просит:
— Пойдем.
Чтобы я потащился за бабой? Вконец решила меня опозорить? Меня обуял гнев. Я посмотрел: Лун Эр с дружками надо мной смеются. Я заорал:
— Пошла вон!
А Цзячжэнь опять:
— Пойдем.
Я дал ей две оплеухи. Ее голова мотнулась туда-сюда, как бубенчики на погремушке. И когда я ее ударил, она продолжала стоять на коленях.
— Пока ты не вернешься, я не встану.
Сейчас вспоминаю, и сердце ноет. Каким же я был уродом! Свою верную жену бил и руками, и даже ногами. Я ее бью, а она на коленях. В конце концов мне надоело, я ее оставил. Она стояла с растрепанными волосами, закрывала руками лицо, мокрое от слёз. Я взял горсть выигранных монет, дал двум парням, что стояли рядом, и велел оттащить ее:
— Чем дальше, тем лучше.
Когда Цзячжэнь тащили, она держалась за живот — с моим сыном. Она не плакала, не кричала. Ее дотащили до двери, выкинули на улицу. Она оперлась о стену, встала и пошла одна, в кромешной тьме. Позже я спросил ее: она тогда ненавидела меня? Она покачала головой:
— Нет.
Моя жена, утирая слезы, добрела до рисовой лавки своего отца. Она долго смотрела, как по стене в свете керосиновой лампы ходит тень его головы; она знала, что отец сверяет счеты. Постояла, порыдала и пошла.
В ту ночь Цзячжэнь прошла до дома по ночной дороге десять с лишним ли[7]. Женщина, одна, с семимесячным Юцином в животе[8]. Заливались лаем собаки. Дорогу развезло от ливня.
За несколько лет до этого Цзячжэнь была ученицей. В городе появилась вечерняя школа. Цзячжэнь в маньчжурском платье из лунного шелка, с маленькой керосинкой в руках шла с подругами на уроки. Я увидел ее на повороте. Она прошла, покачивая бедрами, ее высокие каблуки стучали по камням, как капли дождя. Я не мог оторвать глаз. Цзячжэнь была красавица. Из-под гладких волос выглядывали мочки ушей. На шелке в такт шагам морщились складки. Я решил, что она будет моей женой.
Когда Цзячжэнь прошла, весело болтая с подругами, я спросил сидящего на земле сапожника:
— Чья это барышня?
Он ответил:
— Это драгоценная дочь Чэня, хозяина рисовой лавки.
Воротившись домой, я спешно сказал матушке:
— Иди скорей за свахой, я женюсь на дочери торговца рисом Чэня из города.
В тот вечер, как только Цзячжэнь вытащили на улицу, удачу меня покинула. Я проиграл несколько раз подряд, глядя, как горка монет на столе утекает, словно вода из таза. Лун Эр всё время склабился — еще чуть-чуть, и кожа на лице треснет. Я играл до самого рассвета, голова кружилась, в глазах рябило, живот сводило, изо рта пахло. В последний раз я поставил самый большой куш в жизни, поплевал на руки и подумал: вот плоды тысячи вёсен. Едва я хотел взяться за кости, Лун Эр загородил их рукой:
— Погоди.
Он поманил полового:
— Принеси молодому господину Сюю горячее полотенце.
Те, кто раньше смотрел, как мы играем, уже ушли спать. Остались только мы и Лун Эровы друзья. Я только позже узнал, что Лун Эр купил полового с потрохами. Пока тот давал мне горячее полотенце и я вытирал лицо, Лун Эр подменил кости на свои, с секретом. Я ничего и не заметил. Утер лицо, швырнул полотенце на поднос, взял кости и тряхнул три раза со всей силы, бросил, посмотрел — неплохо.
Настала очередь Лун Эра. Этот хитрован поставил кость на семерку, хлопнул по ней ладонью и произнес:
— Семь!
Кость он выскоблил и налил ртути. От удара ртуть ушла вниз. Брошенная кость повернулась несколько раз и остановилась на тяжелой стороне.
Когда я увидел, что и вправду выпало «семь», голова загудела, как котел. Я спустил всё. Но потом сообразил: ведь можно и в долг — отыграюсь. Я приободрился, встал и сказал Лун Эру:
— Запиши на мой счет.
Он усадил меня движением руки:
— Больше в долг нельзя: ты проиграл все сто му вашей земли. Дальше тебе возвращать нечем.
Я подавился зевком и воскликнул:
— Не может быть!
Лун Эр и два других заимодавца вынули долговые книги и стали строчка за строчкой показывать мне мои долги. Лун Эр потрепал меня по склоненной над листами голове и сказал:
— Видишь, молодой барин? Всюду ты подписал, всюду руку приложил.
Только тогда я понял, что еще полгода назад задолжал им. А теперь проиграл всё состояние, завешанное нам предками. Когда досчитали до середины, я сказал Лун Эру:
— Хватит.
Я опять поднялся на ноги и вышел из «Зеленого терема», ковыляя, как больной петух. Уже совсем рассвело. Я стоял на улице и не знал, куда идти. Знакомый с корзиной соевого творога громко поприветствовал меня:
— Доброе утро, молодой господин Сюй.
Я вздрогнул и уставился на него невидящим взглядом. Он улыбнулся и заметил:
— Ну и вид у вас — будто выварили в кипятке.
Он думал, что меня измотали женщины, не знал, что я разорен, беден как батрак. Я страшно рассмеялся ему вслед и решил, что пора куда-нибудь идти.
Когда я дошел до рисовой лавки тестя, двое приказчиков снимали со входа доску[9]. Увидев меня, они захихикали — решили, что я опять пришел громко засвидетельствовать тестю свое почтение. Разве бы я посмел? Я вжал голову в плечи и проскользнул вдоль стены противоположного заведения. Слышно было, как в комнатах дорогой тесть кашляет и плюет на пол.
Так я тайком выбрался из города; позабыл на время, что проиграл все состояние семьи. Голова гудела, как осиное гнездо. Дойдя до места, где от дороги отходила тропинка, я снова испугался и подумал: что же дальше делать? Я прошел по тропе несколько шагов и остановился. Увидел, что никого нет, и решил повеситься на поясе. С этими мыслями я направился дальше, прошел мимо вяза, взглянул на него искоса и раздумал снимать пояс. На самом деле я не хотел умирать, только искал повод, как бы досадить себе самому. Я понял, что проклятый проигрыш со мной не повесится, и сказал себе:
— Ладно, вешаться не буду.
Проигрыш должен был возвращать мой отец. При мысли об отце на душе становилось погано: неужели и на этот раз он не забьет меня до смерти? Я всё шел и думал — как ни крути, а конец один. Уж лучше домой. Пусть уж лучше отец убьет, чем висеть где-нибудь, как бродячая собака.
За время этой короткой дороги я ужасно исхудал, глаза стали пустыми и бесцветными, но я этого не знал. Увидев меня, матушка испуганно вскрикнула и, всматриваясь мне в лицо, спросила:
— Ты Фугуй?
Я поглядел ей в лицо и с усмешкой кивнул. Не обращая внимания на ее испуганный лепет, я толкнул дверь, вошел в свою комнату. Цзячжэнь расчесывала волосы. Заметив меня, она тоже испугалась и застыла с раскрытым ртом. Я вспомнил, как вчера вечером она просила меня вернуться домой, а я избил ее; бухнулся перед ней на колени и сказал:
— Всё, Цзячжэнь.
И зарыдал. Цзячжэнь спешно стала поднимать меня — но где уж ей было, с Юцином в животе? Она позвала матушку. Вдвоем они взвалили меня на кровать. Я лежал на кровати и пускал белую пену. Казалось, вот-вот умру. Они в ужасе хлопали меня по плечам, трясли голову. Я оттолкнул их обеими руками и прохрипел:
— Я проиграл всё, что у нас есть.
Матушка остолбенела. Потом пристально посмотрела на меня и переспросила:
— Что ты сказал?
Я повторил:
— Я проиграл всё, что у нас есть.
Мой вид убедил ее. Она с размаху села на пол и прошептала сквозь слезы:
— Яблочко от яблони недалеко падает.
Матушка даже в эту минуту была на моей стороне. Она винила не меня, а отца.
Цзячжэнь тоже расплакалась. Похлопывая меня по спине, она сказала:
— Ты только больше не играй, и всё образуется.
Я проигрался до нитки и не мог больше ничего поставить, даже если бы и захотел. В другой комнате забранился отец. Он не знал еще, что пошел по миру; его рассердил женский плач. Услышав его голос, матушка прекратила плакать, встала и вышла, а Цзячжэнь за ней следом. Я понял, что они пошли в комнату отца, и вскоре услышал его вопли:
— Щенок!
Тут в комнату вошла моя дочка Фэнся. Она, покачиваясь, затворила дверь и сказала тоненьким голоском:
— Папа, беги скорей, дедушка идет тебя бить.
Я глядел на нее не шевелясь. Тогда она подошла ко мне и потянула за руку. Не смогла сдвинуть с места и заплакала. От этого плача сердце разрывалось на части. Фэнся было несколько лет от роду, но она уже защищала отца. Я заслуживал, чтобы меня изрезали на тысячу кусков.
