Юй Хуа - Жить
Показался разъяренный отец. Он орал:
— Щенок, я тебя убью, я тебе всё отрежу, я тебя в порошок сотру, выродок несчастный!
Давай, отец, убей меня. Но еще в дверях он упал в обморок. Матушка и Цзячжэнь с причитаниями подняли его и положили на кровать. Потом я услышал его плач, похожий на завывание деревянной флейты.
Отец пролежал в кровати три дня. В первый день он громко плакал, потом рыдания перешли во вздохи, каждый из которых долетал до моей комнаты. Я слышал, как он мрачно говорит:
— Воздаяние за грехи, воздаяние за грехи.
На третий день отец принимал гостей. Он надрывно кашлял, а если говорил, то так тихо, что ничего нельзя было разобрать. Вечером матушка передала мне, что отец зовет к себе. Я встал с кровати и пошел, размышляя по дороге, что на этот раз мне точно крышка. За три дня отец достаточно окреп, чтобы меня прикончить, и уж до полусмерти-то он меня наверняка изобьет. Я решил про себя, что, как бы отец меня ни бил, я сдачи не дам. Плелся к нему без сил, с обмякшим телом, на ватных ногах. В его комнате я встал за матушкой и тайком рассматривал отца на постели. Он во все глаза глядел на меня, белые борода и усы подрагивали. Он сказал матушке:
— Выйди.
Когда матушка меня покинула, сердце у меня опустилось — вдруг он спрыгнет с кровати и набросится на меня? Но он лежал без движения. Одеяло с его груди сползло на пол.
— Ох, Фугуй…
Он похлопал по краю постели:
— Садись.
Я сел рядом с ним. Сердце колотилось. Он взял меня за руку. Его ладонь была холодная как лед. Этот холод проник мне в сердце. Отец тихо сказал:
— Фугуй, проигрыш — тоже долг, а долг всегда возвращают. Я заложил сто му земли и наш дом. Завтра принесут медяки. Я старый, не могу носить коромысло, ты сам верни свой проигрыш.
Он протяжно вздохнул. Мне захотелось плакать. Я понял, что он не будет меня бить, но от его слов стало так больно, будто мне отрезают голову тупым ножом, а она не отпадает. Отец потрепал меня по руке:
— Иди спать.
Следующим утром я увидел, как к нам во двор вошли четверо. Богатый человек в шелке махнул трем носильщикам в рогоже:
— Ставьте тут.
Носильщики опустили коромысла и стали утирать одежей лицо. Богач, глядя на меня, обратился к отцу:
— Старший господин Сюй, ваш товар прибыл.
Отец, кашляя, вышел с закладными на землю и дом в руках. Он слегка поклонился этому человеку:
— Побеспокоили мы вас.
Тот показал на три корзины с деньгами:
— Всё здесь, посчитайте.
Отец полностью потерял вид богатого человека, он почтительно ответил, как бедняк:
— Что вы, что вы. Испейте чаю.
Тот возразил:
— Не стоит.
Потом взглянул на меня и спросил отца:
— Это молодой барин?
Отец закивал и посоветовал мне с вежливым смехом:
— Когда будешь носить, покрой товар листьями тыквы, как бы не ограбили.
С того дня я стал за десять с лишним ли таскать деньги в город. Листья для меня рвали матушка и Цзячжэнь. Фэнся увидела и тоже стала рвать, выбрала два самых больших и накрыла корзину. Я поднял коромысло. Фэнся не знала, что я иду возвращать долг, и спросила:
— Папа, ты опять надолго уходишь?
У меня защипало в носу, я чуть не расплакался. Взвалил коромысло на плечо и быстро зашагал в город. Там Лун Эр жарко приветствовал меня:
— Молодой господин Сюй пришел!
Я поставил корзину перед ним. Он приподнял лист тыквы, изогнул бровь и сказал:
— Что это ты сам себя наказал? Принес бы серебряными юанями.
Когда я принес последнюю корзину, он не стал называть меня «молодым господином» — кивнул головой и сказал:
— Фугуй, поставь сюда.
Другой кредитор оказался полюбезнее, он похлопал меня по плечу:
— Пойдем, Фугуй, выпьем чайничек.
Лун Эр тут же сказал:
— Да, да, я приглашаю.
Я покачал головой и решил идти домой. К концу дня моя шелковая одежда истерлась до дыр, плечи до крови. Я один поплелся домой — иду и плачу, плачу и иду. Подумать только, я таскал деньги всего один день и устал как кляча, сколько же моих предков умерли от непосильного труда, чтобы их заработать? Только теперь я понял, почему отец попросил медяки, а не серебро — чтобы я понял, как трудно они достаются. Тут я не смог идти дальше, сел на обочину и зарыдал, пока меня не начало выворачивать на изнанку. В это время ко мне подошел наш старый батрак Чангэнь с рваным тюком на спине, тот самый, что таскал меня на закорках в школу. Он проработал у нас несколько десятков лет, а теперь должен был уйти. Он рано осиротел, попал к нам в дом, и с тех пор он жил у нас, так и не женился. Чангэнь, как и я, был весь в слезах. Он подошел ко мне, шлепая по пыли босыми ободранными ногами, и вздохнул:
— Молодой барин…
Я крикнул:
— Я не барин, я скотина!
Он покачал головою:
— Государь и с сумой государь. Ты хоть и пошел по миру, а всё же барин.
Я только что утер слезы, а услышал эти слова и опять зарыдал. Он тоже сел на корточки рядом со мной, закрыл лицо руками и заголосил. Поплакали мы вместе, и я сказал ему:
— Скоро темно будет, иди домой, Чангэнь.
Чангэнь поднялся и побрел прочь, причитая:
— Разве есть у меня дом…
Я и Чангэня погубил. Я глядел на его одинокую спину, и сердце выло волком. Только когда он исчез из виду, я встал и пошел домой. Доплелся уже в темноте. Все батраки и служанки разбежались. Матушка и Цзячжэнь работали у очага — одна разводила огонь, другая готовила ужин. Отец по-прежнему лежал на кровати. Только Фэнся была радостная, как всегда, она еще не знала, что теперь мы бедные. Она запрыгала мне навстречу и забралась на колени:
— Почему они говорят, что я теперь не барышня?
Я гладил ее личико и не знал, что сказать. Она больше и не спрашивала. Стала отковыривать с моих штанов комья глины и объяснила:
— Я стираю тебе штаны.
Перед ужином матушка подошла к двери отцовой комнаты и спросила:
— Еду подать в постель?
Он ответил:
— Я выйду.
Отец вышел из комнаты, держа в трех пальцах керосиновую лампу. Она мигала, половина его лица была видна, половина — в темноте. Он шел согнувшись и беспрерывно кашлял. Сел и спросил:
— Отдал долг?
Я, понурив голову, ответил:
— Отдал.
— Хорошо, хорошо.
Он посмотрел на мои плечи и добавил:
— Тебе коромысло натерло.
Я ничего не сказал, украдкой посмотрел на матушку и Цзячжэнь: они со слезами в глазах глядели на мои плечи. Отец медленно принялся за еду. Поел немного и положил палочки, отодвинул чашку. Помолчал, а потом заговорил:
— Наши предки сначала завели цыпленка. Когда он вырос, то превратился в гуся. Гусь вырос и превратился в барашка. Вырастили барашка, он превратился в вола. Так разбогатела наша семья.
Голос у него был сиплый. Он передохнул и продолжил:
— В моих руках наш вол превратился в барашка, барашек в гуся. У тебя гусь превратился в цыпленка, а теперь и цыпленка не стало.
На этих словах он тихо засмеялся, смеялся-смеялся и заплакал. Потом поднял два пальца:
— В нашей семье Сюй родилось два мота!
Не прошло и двух дней, как явился Лун Эр. Он изменился. Вставил два золотых зуба и, когда смеялся, широко открывал рот. Он выкупил наши закладные и пришел посмотреть на свое имущество. Постучал ногой по фундаменту, приложил к стене ухо, похлопал по ней ладонью и сказал:
— Крепкая.
Потом пошел прогуляться по полям. Вернувшись, поприветствовал нас, почтительно сложив руки, и поделился:
— Гляжу на зеленые поля, и сердце радуется.
После прихода Лун Эра нам нужно было оставить дом, где жили несколько поколений предков, и переехать в хижину, крытую тростником. В день, когда мы переезжали, отец, заложив руки за спину, ходил из комнаты в комнату, а потом сказал матушке:
— Я-то думал, что умру здесь.
Он отряхнул свой шелковый наряд, вытянул шею и вышел за порог. Как всегда неторопливо, с руками за спиной, он направился к отхожему корыту. Уже темнело, но несколько работников еще возились в поле. Они знали, что отец больше не хозяин, но все равно, обхватив мотыги, сказали:
— Здравствуй, хозяин.
Отец усмехнулся и замахал рукой:
— Не зовите меня так.
Он шел уже не по своей земле. На дрожащих ногах доковылял до отхожего корыта за околицей, посмотрел на все четыре стороны, расстегнул штаны и присел.
В тот вечер отец не кряхтел над корытом. Он, прищурившись, смотрел, как теряется вдали тропа, ведущая в город. Поблизости срезал овощи с грядки работник. Он разогнулся и загородил отцу тропу.
Отец упал с отхожего корыта. Работник, услышав это, спешно повернулся и увидел, что отец полулежит на земле, а голова его неподвижно покоится на краю корыта. Работник, не выпуская из рук серпа, подбежал к отцу и спросил:
— Ты что, хозяин?
Он наклонился и продолжил:
— Хозяин, я Ван Си.
Отец, поразмыслив, ответил:
