Юй Хуа - Жить
— Хорошо у него язык подвешен!
Я отвечаю:
— Конечно, он разговаривает за себя и за мать.
Мне с ним было хоть трудно, а весело. И сил от него прибавлялось. Как-то вечером мы сидели на пороге, смотрели на закат и на двух наших кур. Они хорошо неслись, и мы продавали яйца в городе. Я сказал:
— Накопим денег, купим вола, и будешь на нем кататься.
У Кугэня глаза загорелись. Теперь он каждое утро спрашивал меня:
— Сегодня?
Когда мы ходили в город, он велел не покупать больше одного леденца и напоминал:
— Мы копим на вола.
Не успел я оглянуться, как ему стукнуло семь лет. Он сильно вырос и окреп. Однажды по радио объявили, что завтра будет дождь. Я сказал Кугэню, что надо срочно убрать хлопок, чтобы не пропал. А он отвечает:
— У меня голова кружится.
— Вот уберем хлопок, и пойдешь играть.
Он поработал немного, а потом лег у поля и говорит:
— Голова кружится!
Я рассердился:
— Если не уберем хлопок, не купим вола!
Он вернулся в поле. К обеду мы больше половины убрали, и я успокоился. Повел его домой обедать, смотрю — у него жар. А я-то, старый баран, заставлял его работать! Дома сделал отвар из имбиря, а сахара нет. Не соль же класть. Пришлось занимать у соседей. Они сказали:
— Можешь не возвращать.
Еще сварил ему рисовую кашу. Он при мне ее съел, я уложил его спать, а сам пошел в поле. Но по дороге увидел в огороде бобы и решил сварить ему бобов. Поставил перед ним чугунок. Он обрадовался, но спросил:
— А ты?
К вечеру я всё убрал. Так устал, что еле доплелся до дома. Зову его, а он не откликается. Я подумал, он заснул, подошел его укрыть, смотрю, а у него губы синие и во рту бобы. Я его звал-звал, тряс-тряс… Вышел на улицу, схватил за руку одного нашего парня и заплакал:
— Посмотри, живой мой Кугэнь или нет!
Он побежал за мной в дом, прижал ухо ему к груди и говорит:
— Кажись, не бьется!
Я позвал других, и все сказали:
— Помер твой Кугэнь.
Помер от заворота кишок. Это я, старый дурак, перекормил его бобами. Мы жили беднее всех в деревне. Он, как дорвался до бобов, так и не мог остановиться…
С тех пор я живу один. Я тогда думал, мне немного осталось, а вот все никак не помру. Спина болит, вижу плохо, а слышу как молодой. Всех деревенских по голосу узнаю. Конечно, иногда тоскую. А потом думаю: всех своих я сам похоронил, умирать буду спокойно. И обо мне позаботятся. Все знают, что у меня под подушкой десять юаней для того, кто меня похоронит. И что могилу надо вырыть рядом с Цзячжэнь.
Жизнь пролетела, как один день. Батюшка думал, я прославлю наш род. Не на того понадеялся. В молодости я хорошо погулял, но быстро присмирел. Оно и к лучшему — Лун Эр и Чуньшэн были на виду, да померли рано. И старики, мои ровесники, уже отошли, а я все скриплю.
Через два года после смерти Кугэня накопил я на вола. Вол — наполовину человек. Помогает в поле, а потом с ним можно поговорить. И к пруду его водишь, как ребенка.
Взял я все, что накопил, и пошел в Синьфэн на Бычий торг. Проходил через соседнюю деревню, смотрю — на току лежит вол и плачет. Рядом мужик голый по пояс сидит на корточках и точит нож, а народ вокруг обсуждает, куда лучше ударить. Очень мне этого вола стало жалко. Всю жизнь работал на людей, а теперь ослаб — и на мясо.
Я пошел дальше, чтоб не видеть, как его зарежут. И все не могу выкинуть его из головы. Ведь он все понимает, плачет. И решил я его купить. Зашагал скорей назад.
Они уже связали ему ноги. Я говорю мужику с ножом:
— Продай, сделай милость!
Он попробовал пальцем лезвие и спрашивает:
— Чего?
— Я говорю, вола продай!
Тут он засмеялся, и все вокруг загоготали.
Я вынул из-за пазухи деньги, протянул ему:
— Считай!
А сам развязываю вола.
Мужик посмотрел — пачка толстая.
— Так ты не шутишь? И считать не буду — забирай!
Я взял вола за веревку и повел. Слышу, они смеются мне вслед и приговаривают:
— Ну и повезло же нам.
Он у меня умная скотина — понял, что я его спас, сразу успокоился и все норовит ко мне приласкаться — голову на плечо кладет. Я говорю ему:
— Рано радуешься! Ты у меня работать будешь, а не прохлаждаться.
Пришли мы в нашу деревню — и там тоже все надо мной смеются:
— Фугуй, да он старше твоего папаши! Он у тебя больше трех лет не протянет.
Я подумал, что и сам больше не протяну. А вот живем до сих пор. В деревне говорят, что про нас смерть забыла.
Я назвал его Фугуем, потому что мы похожи. Потом и деревенские это поняли.
Вообще-то он работящий, но иногда халтурит. Да что возьмешь с юла, когда я сам такой? Когда устану — мы вместе отдыхаем. Чувствую, что силы вернулись, — и ему пора в поле.
Старик поднялся, отряхнулся и подозвал вола. Тот подошел и наклонил голову, чтобы на него надели ярмо. Два Фугуя медленно зашагали по грязи, покачиваясь на ходу.
Я слышал их разговор:
— Юцин и Эрси сегодня вспахали один му, Цзячжэнь и Фэнся тоже почти целый му, а Кугэнь, хоть и мал, а полму напахал. А сколько ты сегодня наработал, я тебе не скажу, не то тебе будет стыдно. Но со старого какой спрос? Спасибо и на этом.
А потом вечерний ветер донес до меня щемящую хриплую песню:
Молодой — туда, где радость,
Пожилой — туда, где деньги,
А старик — туда, где Будда…
Дымок из труб растворялся в лучах заходящего солнца. Матери звали детей. Человек, поскрипывая коромыслом, пронес ведра с навозом. Бескрайние поля засыпали. Опускалась ночь. Земля открывала ей навстречу свою крепкую грудь, как женщина ребенку.
Примечания
1
Заря феникса. (Здесь и далее примеч. перев.)
2
Из Конфуция.
3
Долгий корень.
4
Праздник.
5
Семейная драгоценность.
6
Китайцы традиционно не умываются, а вытираются влажным полотенцем.
7
5 км.
8
Китайцы считают возраст с зачатия.
9
В китайских лавках дверь могла заменяться входной доской, которую снимали утром и помещали обратно вечером.
10
До начала XX в. в сколько-нибудь состоятельных китайских семьях девочкам в раннем детстве ломали кости стоп, а потом всю жизнь туго их бинтовали, чтобы ножки остались крошечными. Это считалось красивым и говорило о том, что женщине не приходится заниматься физическим трудом. Девушки с «большими» (то есть нормальными) ногами не могли сделать хорошую партию.
11
Рожденный весной.
12
Освободитель.
13
Вторая радость.
14
Горький корень.
