Юй Хуа - Жить
Я ушам своим не поверил.
— Бригадир, не смейся надо мной!
— Я и не смеюсь. Зовут Вань Эрси[13]. Он кривошеий, голова скособочена и не выпрямляется.
— Скорей веди его к нам!
Я побежал рассказывать Цзячжэнь:
— Фэнся нашли мужа, руки-ноги целы, городской!
Она сначала перепугалась, подумала, что я не в себе. Но когда поняла, что речь о свадьбе, стала вместе со мной плакать от счастья.
Вечером Цзячжэнь из своих старых нарядов сшила для Фэнся обновку:
— Как-никак, а у нас смотрины!
Через три дня явился Вань Эрси. Чтобы посмотреть на нас, ему приходилось задирать плечо. Фэнся это рассмешило.
Вань Эрси был во френче, очень опрятный. Если бы не кривошея, сошел бы за городского партработника. Цзячжэнь к его приходу тщательно причесалась и почистила свою старую одежду. Но обувку возле кровати я ей поставил новую. Фэнся в ярко-красном наряде сидела у постели, опустив голову.
Цзячжэнь радостно улыбалась будущему зятю. Он разложил на столе подарки — бутылку водки и отрез материи в цветочек, а сам сделал круг по комнате — стены осматривал. Я сказал:
— Бригадир, Эрси — милости просим садиться.
Эрси хмыкнул и сел на скамеечку. Бригадир замахал руками:
— Я пошел. Эрси, это Фэнся, а это ее родители.
Когда он показал на Фэнся, она ему улыбнулась, а когда на Цзячжэнь, она улыбнулась матери. Цзячжэнь тоже попросила бригадира присесть, но тот отказался наотрез:
— Дела, дела!
Я его проводил, вернулся к столу и сказал Эрси:
— Ты сильно потратился. Я несколько десятков лет не пробовал водки.
Эрси опять хмыкнул и только все зыркал по комнате. Мне стало не по себе. Цзячжэнь сказала:
— У нас бедновато. Но есть овца и куры. Мы их продадим, и будет у Фэнся приданое.
Эрси еще раз хмыкнул. Посидел немного и собрался уходить. На Фэнся он почти не посмотрел, все больше на облупленные стены. Цзячжэнь горько усмехнулась и сказала ему:
— Я лежачая, проводить тебя не могу.
Я вышел с ним на двор и спросил:
— Подарки забираешь?
Он опять хмыкнул и посмотрел на нашу крышу.
Я вернулся в дом, сел на табуретку. Меня злость разбирала.
— Больно разборчивый! У самого-то башка кривая…
Цзячжэнь вздохнула:
— Его тоже винить нельзя.
Фэнся поняла, что она не приглянулась, ушла в дальнюю комнату, переоделась в обычное рванье и пошла с мотыгой в поле.
Вечером явился бригадир.
— Ну как?
Я покачал головой:
— Мы для него слишком бедные.
На следующий день я работал в поле, и вдруг меня окликнули:
— Фугуй, кажись, ваш жених вернулся!
По дороге вразвалочку шли человек пять с тачкой, а перед ними на всех парах несся еще один, с перекошенным плечом.
Поравнявшись со мной, Эрси сказал:
— Надо сменить камыш на крыше. И я привез известки побелить стены.
Еще в тачке были кисти, а сверху — маленький столик, а на нем свиная голова. А подмышкой Эрси нес еще две бутылки водки.
Я понял: накануне он все осматривал, чтобы сообразить, что чинить. Даже груду камыша у дома приметил. Я и сам хотел перестелить крышу, ждал, когда пройдет страда и можно будет попросить деревенских помочь. Эрси все продумал — и народ привел, и мяса с водкой принес.
Он зашел к нам, как к себе домой. Свиную голову водрузил на наш стол, а маленький столик поставил у ног Цзячжэнь и сказал:
— Так будет удобнее есть.
Она растрогалась до слез:
— Какой ты, Эрси, заботливый!
Он этот столик сам смастерил тем вечером.
Эрси вынес на двор стол и табуретки, постелил под деревом солому и собрался тащить туда Цзячжэнь, но она засмеялась и замахала руками:
— Фугуй, чего ты ждешь?
Я посадил ее к себе на спину и сказал Эрси:
— Ты будешь носить Фэнся!
Цзячжэнь ударила меня по спине, а Эрси смутился.
Он еще с одним человеком полез на крышу, а остальные снизу на бамбуковых шестах подавали им связки камыша. Я сразу увидел, что они к делу привычные. Кривошея Эрси не мешала: он сначала притаптывал камыш ногой, а потом подбирал руками и стелил по крыше. У нас в деревне так никто не умел.
Они закончили еще до обеда. Я сварил им ведро чая. Фэнся бегала туда-сюда, разливала им чай и прямо вся светилась. Собрались деревенские. Соседка сказала Цзячжэнь:
— Счастливица же ты: зять работает еще до свадьбы.
— Это Фэнся у нас счастливица!
Когда Эрси слез с крыши, я ему сказал:
— Отдохни.
Он утер пот рукавом и ответил:
— Не устал.
Задрал плечо, посмотрел на четыре стороны:
— Это наш огород?
— Да.
Он заглянул в комнату, взял нож, пошел в огород, срезал несколько овощей и отправился на кухню разделывать свиную голову. Я предложил поручить это дело Фэнся, но он и слушать не хотел. Фэнся стояла рядом с матерью. Я подтолкнул ее, чтобы шла в комнату. Она робко взглянула на Цзячжэнь. Та улыбнулась и показала ей рукой на дом. Тогда Фэнся зашла внутрь, а мы остались на дворе, пили с работниками чай. Потом и я зашел на минутку. Они там уже поладили: один кухарит, другая огонь разводит. Прямо как муж с женой. Они переглянулись и рассмеялись.
Когда я рассказал Цзячжэнь, она тоже посмеялась. Через какое-то время я не вытерпел и встал опять их проведать, но Цзячжэнь шепнула:
— Не мешай.
После обеда Эрси с приятелями прошлись по стенам известкой. Наша глинобитная хижина стала чистенькая, беленькая, словно городской кирпичный дом. Было еще рано. Я сказал:
— Оставайтесь ужинать.
— Нет, мы пойдем.
Он повернул плечо в сторону Фэнся и тихо спросил:
— Отец, мать, когда свадьба?
Мы с Цзячжэнь чуть с ума не сошли от радости от того, что он сказал и как нас назвал.
— Когда хочешь, тогда и устраивай!
Я добавил:
— Эрси, это дело, конечно, дорогое. Но у Фэнся жизнь невеселая. Ты уж порадуй ее, позови народ, отпразднуй. И чтобы деревня видела: у нас свадьба не хуже, чем у людей.
— Хорошо, отец.
В тот вечер Фэнся все теребила ситчик, который он ей подарил. Заметила, что мы с Цзячжэнь улыбаемся, и залилась краской. А мы радовались, что Эрси ей понравился. Цзячжэнь сказала:
— Он Фэнся не обидит. Теперь я спокойна.
Мы продали кур и овцу, в городе сшили для Фэнся два наряда, прикупили одеяло и таз — все, как у других невест.
Эрси привел на свадьбу чуть не тридцать человек. Все были во френчах. Хорошо, он приколол на грудь большой красный цветок, а то люди решили бы, что это партработник из города. От гонгов и барабанов в ушах гудело. Вся деревня сошлась поглазеть. А он вынул два блока сигарет «Врата Пекина» и раздал всем мужчинам по пачке, приговаривая:
— Спасибо, что пожаловали!
Они запихивали пачку в карман, пока не отняли, и уже оттуда вынимали сигарету и осторожно закуривали. Они отроду ничего лучше «Пегаса» и не видели.
Товарищи Эрси от него не отставали: колотили в гонги и барабаны, орали во всю глотку, бросали девушкам и детям засахаренные фрукты. Я даже забеспокоился, что мы тратим на свадьбу больше всех в деревне.
Потом они зашли в хижину посмотреть на Фэнся. Гонги и барабаны они передали оставшейся снаружи молодежи.
Фэнся сидела у кровати Цзячжэнь. В новом наряде она стала такой красавицей, что даже я глазам своим не поверил. А товарищи Эрси говорили:
— Ну и повезло же этому кривошеему!
В каждом, кто входил, Фэнся искала глазами жениха, а когда увидела, то потупилась. По улице она так и шла с опущенной головой и красная, как помидор. На нее никогда не смотрело столько народу. Она так растерялась, что даже не поняла, зачем на тележке стул. Эрси, хотя был ниже ее на голову, подхватил ее как пушинку и мигом усадил. Все засмеялись. И Фэнся развеселилась.
Еще много лет, когда у нас в деревне девушки выходили замуж, все вспоминали, что самая роскошная свадьба была у Фэнся.
Эрси сказал:
— Батюшка, матушка, забираю у вас Фэнся.
Как только он покатил тележку, Фэнся завертела головой. Я понял: она ищет нас с Цзячжэнь. А мы стояли рядом. Фэнся нас увидела и заплакала. Я тут же вспомнил, как ее в тринадцать лет забирали от нас в другую семью, и сам заплакал. И почувствовал, как у меня по шее катятся слезы Цзячжэнь. А потом я подумал и сказал ей:
— Ведь свадьба — это радость. Надо смеяться, а не плакать.
Эрси был добрый. Увидел, что Фэнся от нас оторваться не может, и остановил тележку. Но Фэнся плакала все горше, и я попросил его:
— Увози ты скорее свою жену!
После того как дочка вышла замуж в город, мы с Цзячжэнь места себе не находили. Я хоть в поле мог стряхнуть тоску, а Цзячжэнь целый день сидела на кровати. То у нее спина болела, то поясница ныла. Конечно, целый день сидеть одной без движения тяжелее, чем работать. Вечером я сажал ее на спину и носил по деревне. Наши деревенские с ней разговаривали, и ей становилось веселее. Но она шептала меня на ухо:
