Ли Су - Сказание о новых кисэн
— Да, мы продаем свои тела, но душу — нет! Пока такие, как ты, ублюдок, сидели в публичных домах и болтали, раскрыв свои вонючие пасти, говоря, что служат стране, мы делали это на самом деле. Не знаю, откуда принесло такую сволочь, как ты, но если у тебя есть уши, ты тоже, наверное, слышал об этом. Спустя всего пять дней после начала Первомартовского движения за независимость в Сеуле, 6 марта в Кунсане тоже началось массовое движение за освобождение страны. Знаешь ли ты, недоносок, что, когда обнаружилось, что в маленькой комнатушке общежития школы «Ёнмён» печатали большим тиражом Декларацию независимости и национальные флаг Кореи, все зачинщики были схвачены, а оставшиеся печатные материалы были спрятаны в Буёнгаке? Хотя нет, в то время тот кибан называли не Буёнгак, а Чжанчхунок. Несмотря на то, что японские полицейские, относившиеся к нему с подозрением, обыскали угол за углом, они так и не нашли ничего. Знаешь ли, ты, паршивец, где в Чжанчхуноке были спрятаны напечатанные Декларации независимости и национальные флаги Кореи? Кисэны прикрепили их к животам и обвязали бандажом, словно беременные женщины. Тогда 6 марта в Кунсане был рыночный день. Граждане, пришедшие на рынок, получив Декларации независимости и национальные флаги, вытащенные из-под пояса кисэн, размахивая ими, начали движение за независимость. Ты хоть знаешь это?! Я лично была свидетельницей этих событий, ты, ничтожество! А где был в это время твой отец? Что он делал, я тебя спрашиваю? — по-прежнему кричала она, но было видно, что уже успокоилась.
Я много раз слышал этот рассказ и понимал, что жизнь — странная штука, подобная калейдоскопу. Например, разве не странно то, что в мире, где, не боясь никого, открыто хозяйничали предатели родины, изображая из себя «патриотов», а кисэны, люди самого низкого положения в обществе, у которых был уничтожен материнский инстинкт, прятали Декларацию независимости и национальные флаги на животе, и это подняло много мужчин. Какую же радость они испытывали тогда, ведь своими животами они поднимали страну.
Мисс Мин, которая только что прошла сюда, была представительницей последнего поколения кисэн Буёнгака. Обладая природным благородством, элегантностью, и не только ими, она была достойна называться кисэн. Когда я смотрел на нее, мне казалось, что вижу мадам О в молодости. Говорили, что если та кем-то увлекалась, то должно было пройти семь дней и ночей, прежде чем ее страсть остывала. Она была такой женщиной, которая могла отдать все, что у нее было, но это вовсе не означало, что все кисэны были таковы. Были и умные кисэны, вроде мисс Мин, которые знали, когда надо укрыть тело, а когда обнажить его. Табакне любила таких кисэн, она всегда хорошо разбиралась и точно знала, когда поднимутся акции той или иной кисэн.
Почему Буёнгак стал лучшим кибаном в стране? Из-за того, что работавшие тут кисэны красивы? Из-за их мастерства? Из-за великолепной еды? Конечно же, нет. Ведь такие красавицы, такого уровня искусство и вкусная еда есть где угодно, все дело — в этикете. Главной причиной популярности нашего кибана было то, что здесь сохранили старинные традиции и правила: девушек учили, как надо наряжаться, сидеть, говорить, стоять, кланяться, улыбнуться, промолчать, петь, танцевать, играть на каягыме…
Когда гости, вдоволь наигравшись, удовлетворив страсть и похоть, уходили, для них на этом все кончалось. Что касалось кисэн, то они все время, пока гости находились в кибане, должны были ублажать их разговорами, танцами, пением, игриво похлопывая по плечу, кокетничать, удовлетворять их желания. Поэтому естественно предположить, что у них тоже, как и у гостей, временами возникала страсть. Если даже удавалось усмирить ее танцем и пением, то она, как горсть росы, все равно оставалась в душе. Когда ее остатки, съежившись от боли в комочки, горько перекатывались в душе, им хотелось стыдливо развязать тесемку куртки и отдаться без остатка чувствам. Когда страсть сталкивалась с упругой мужской гордостью гостя, с его «нефритовым стержнем», тогда, как сейчас, переворачивались столы, разбивалась посуда, рвалась тесемка одежды…
Эту ночь мисс Мин проведет в объятиях того мужчины. Я имею в виду, что она не выйдет за пределы кибана, а примет его в отдельном домике, в своей комнате. Уже это отличало ее от мадам О. Можно ли, например, сказать, чем отличаются друг от друга кисэн и артистка? Кисэн, развлекая своим искусством пьяных гостей, создавала приятную атмосферу за столиком с выпивкой, а артистка — приподнимала настроение зрителей.
Мадам О пыталась одновременно добиться этих двух целей и застряла в этой дыре. И вот теперь она имела такой вид, но, что касалось мисс Мин, то она действовала разумно и хорошо знала свое назначение. Именно поэтому она являлась представительницей последнего поколения кисэн Буёнгака.
7Интересно, завтра день, когда мадам О собралась делать мускусное прижигание? Она, которая жила тем, что переходила границы святой и бренной жизни, в конце концов, видимо, решила отказаться от одной из них. Я мысленно попросил ее: «Пожалуйста, делайте прижигание осторожно». Знает ли кто-нибудь, что место прижигания, находившееся посредине в районе промежности между анальным отверстием и влагалищем, в нашем теле является местом, где находится точка, которая отвечает за энергию «инь» — силу женского тела? Знающие люди говорят, что это место, где восстанавливается баланс энергий «инь» и «янь», является лучшей точкой для прижигания. Я слышал, что если в эту точку сделать прижигание, то будут мощно циркулировать энергии «иммэк», «догмэк» и «чхумэк»[60], управляющие телом. Узнав о таком эффекте прижигания, пригласили врача традиционной корейской медицины сделать его мадам О, чтобы восстановить ее голос.
Может быть, духи позавидовали ей, достигшей высот в своем деле, но с некоторых пор она не могла петь на высоких тонах. Она считала, что для того, чтобы снова найти потерянный высокий голос, последним средством является прижигание, но я так не думал. Хотя голос важен, я просил ее, чтобы она, по мере возможности, сначала вылечилась от алкоголизма. Она как-то сказала мне: «Ничто так не огорчает меня, как невозможность схватить голос, вылетающий изо рта и сразу растворяющийся в воздухе, поскольку он не имеет формы и его нельзя увидеть глазами». Такой была и моя любовь к ней. Она была, словно вода, которую пытаешься схватить рукой, словно цветок, на который можно смотреть, но нельзя подойти и погладить… Но разве его аромат не становится чище с расстоянием?
Расстояние от внешних ворот до внутренних, если мерить моими шагами, составляет пятнадцать шагов, а от внутренних ворот до ступенек главного дома — двадцать два шага. Если подняться вверх, ступая по тридцати трем ступенькам, то главный дом едва виден. Сколько было шагов от главного дома до заднего домика, я еще не считал. У меня не было возможности сосчитать их, потому что для того, чтобы дойти от главного дома до заднего домика, надо было обойти отдельный домик. А для меня дорога, которая вела к домику, где она жила, была бесконечно длинной. Вероятно, я так и не смогу подойти к ней, даже если буду идти всю жизнь.
Если долго хранишь в душе человека, которого не можешь удержать, то бывают моменты, когда он отдаляется, и тогда все видится по-другому. Я иногда спрашивал себя: «Действительно ли то, что я храню в душе, совпадает с тем, что я вижу?» У меня были моменты, когда все смешивалось в голове, и тогда я, сомневаясь, думал: «Действительно ли я внутри той картины, что храню в душе? Действительно ли я ее люблю?»
Я смотрел на то место в деревянном полу, где она занималась любовью. Каждый день, когда, подойдя к расписанной цветами двери, за которой она жила, я приносил медовую воду и видел след от круглого основания чашки, словно выжженного утюгом на полу, он вызывал у меня приступ ярости, ревности, обиды, ненависти…
Лишь поливая растения, я с трудом успокаивался. Каждый раз, поливая их, я чувствовал их. Я имею в виду, что и у них есть скрытые от нас страдания, о которых мы не можем знать. Если считать, что дерево начало жить с того момента, как семя упало в лесу, то сколько же страданий оно выдержало, пока росло? Если сравнить себя с ним, то мне приходит мысль, что моя любовь незначительна, ничтожна, словно бесполезный придорожный камень или сорняк, попавший в огонь. «Но с другой стороны, разве то, что действительно дорого нам в этой жизни, — не те самые „мелочи“? — подумал я. — Разве это не „кипящая душа“, с которой даже ее владелец не может справиться?»
Мне вдруг вспомнились слова Табакне о том, что дерево с годами становится ценнее, даже корень старого колокольчика растет в цене, все в этом мире с годами приобретает ценность, лишь мужчина с годами становится никуда не годным и бесполезным. Естественно, эти слова предназначались не мне, а альфонсу Ким сачжану, но в тот момент я почувствовал боль в душе. Разумеется, мне тоже приходили мысли о старости, но у меня не было чувства сожаления. Я никогда не буду сожалеть о жизни, проведенной между кустарниками текомы и бамбуковой рощей, которые шептали мне: «Не кажется ли тебе, что ты хорошо живешь здесь, — ведь сюда заглядывает небо, ветер и даже шторм? Эй, человек, послушай, разве не так?»
