Ли Су - Сказание о новых кисэн
Взяв на руки кошку, которая беспокойно ерзала у его ног, он направился в сторону склада. Запах кунжутного масла, доносящийся из кухни, следовал за ним по пятам. Как он и думал, тенты и шелковая дорожка, использованные во время церемонии хвачхомори, были брошены как попало перед входом на склад. Он подумал, что было ошибкой под предлогом нехватки рабочих рук поручать следить за ними Ким сачжану. Свернув и перевязав веревкой тенты, он разложил их по пустым коробкам и, оклеив коробки скотчем, маркером написал на них номера: «Тент 1» и «Тент 2», а затем, развернув шелковую дорожку и заново свернув ее более плотно, положил в пластиковый мешок. После этого он вошел на склад и неторопливо начал приводить его в порядок. Там, где один раз проходила его рука, уже не нужно было прибираться второй раз. Каждая вещь нашла свое место, все они стояли ровно и аккуратно. Он оклеил пол остатками обоев, и, хотя их узоры не совпадали между собой, склад выглядел не хуже комнаты в ином доме.
«Кис-кис-кис!» — позвал он кошку. Позвав ее и услышав в ответ мурлыканье, он прилег на пол и, съежившись, ненадолго прикорнул. Тонкие волнистые волосы редко окаймляли его голову. Под высоко поднятой штаниной стыдливо показалась его лодыжка. Он выглядел, словно бумага, которую использовали, скомкали и выбросили — мужчиной средних лет, в котором не осталось ни страсти, ни желаний.
4Мадам О смотрела на меня, словно на стену или столб. Иногда она смотрела на меня, как на камень, скатившийся с горы. Вероятно, она даже не осознавала того, что я стою перед ней. Конечно, временами она смотрела на меня так, словно хотела просверлить насквозь, но я знал, что ее взгляд проходил сквозь меня и останавливался где-то сзади, в пустоте. Каждый раз, когда я ловил такой взгляд, я чувствовал себя полководцем, проигравшим битву. Я испытывал ужасный стыд перед воображаемыми солдатами, словно у них на глазах просил вражеского полководца пощадить меня, стоя перед ним на коленях. Мне было стыдно перед воздухом, ветром и даже солнечными лучами… В такие минуты я ненавидел весь мир, который видел мой стыд. Вдобавок к этому, спустя две-три секунды после этого, все тело предательски слабело, и только спустя некоторое время я приходил в себя. За те короткие мгновенья передо мной, не пересекаясь друг с другом, проходило бесчисленное множество картин: страшно разгорающийся огонь на траве, поток ливня, обрушившийся на поле, горящий костер на рисовом поле, превращающийся в дымящуюся кучу пепла…
Внезапно во мне возникла дикая ярость. Разве каждый из нас не мечтает о красивой и божественной любви? Разве каждому из нас не снилась любовь величественная и жестокая, словно огонь, поднимавшаяся из глубин земли? Даже о позорном времени можно было сказать, что оно — время, так же и о позорной любви можно сказать, что она — любовь. Признаться, у меня был момент, когда мне хотелось вырвать свои глаза, чтобы никогда не видеть то, что творится вокруг.
Я помню тот ужасный день…
Даже сейчас, спустя столько времени, то, что произошло тогда, живо всплывает передо мной, словно это было вчера. В тот день, примерно в 9 часов вечера, внезапно пришли пять групп гостей. Причем две группы из них не подавали предварительной заявки. Кухарки были безумно заняты, да и мне пришлось трудно. Даже мадам О, несмотря на то, что чуть ли не все кисэны были мобилизованы, пришлось обслуживать три комнаты, обходя по очереди одну за другой. Все закончилось лишь к двум часам утра. Кухарки были заняты мытьем посуды, а я должен был обойти кибан и выключить ртутные лампы. 20 лет тому назад не было системы, позволяющей одним выключателем выключить все лампы, тем более в таких старых домах, как Буёнгак. Впрочем, что тогда, что сейчас ничего не оставалось, как обходить их, чтобы выключить. Перед третьей ртутной лампой заднего домика я замер, потрясенный увиденным.
Я увидел вдребезги пьяную мадам О, рухнувшую на деревянный пол. Не сумев открыть дверь в свою комнату, она лежала на полу, опрокинувшись на спину. Какой-то тип, приподняв ее, поставил на колени и, путаясь в нижнем белье, стал суетливо задирать сзади юбку. Он был еще в сознании. Однако все-таки ханбок — громоздкая одежда. Взять, например, нижнее белье, надетое в несколько слоев. Вероятно, поэтому он никак не мог подобрать юбку. Наконец, дрожащими руками он задрал ее, но, к своему раздражению, вместе с ней поднял и промежность кальсон. Он уже был готов сдаться, но тут она, изящно изогнув спину, сначала одной рукой стянула свои кальсоны до колен, а затем пальцами ног сняла их.
Они начали заниматься любовью, но та поза, которую они приняли, была нечеловеческой. Казалось, что расписанная цветами дверь, черепичная крыша, стропила, с треском рассыпавшись на мелкие кусочки, разлетелись во все стороны и на этом месте остались только они вдвоем. Они, словно пара диких дверей, встретившиеся в темном поле, свободно, не стыдясь, страстно желали друг друга. «Почему они занимались любовью там, где я стоял, — пронеслось в голове, — на деревянном полу заднего домика, ярко освещенного ртутной лампой?» На этот раз я не стал пятиться назад и прятаться, а остался стоять под лампой. Моя тень, опустившись на маленький пруд, выкопанный в цветочном саду, то плескалась, то замирала на поверхности воды. Обычно холодный слабый свет, ртутной лампы в тот день мне казался настолько горячим, что еще немного, и он расплавит мою макушку.
В этот момент мужчина, двигавшийся энергично и ритмично, стоя на коленях у нее за спиной, увидел меня. Он, кажется, был из тех, кто возбуждается в присутствии зрителей, так как, увидев меня, он задергался в экстазе. Что касается нее, то она, несмотря на то, что, сексуально выгнув спину, опираясь на руки, смотрела в мою сторону, словно не видела меня, стоявшего под лампой. Мне было ясно: что раньше, что сейчас я не существовал для нее. Когда мужчина, достигнув оргазма, задергался, на ее лице не было никакого выражения, несмотря на то, что она издавала стоны, похожие на громкий звук кипящего рамёна в мельхиоровой кастрюле. «Разве не должно на ее лице появиться выражение, — подумал я, — неважно какое, радостное, грустное или нахмуренное?» Однако у нее было абсолютно бесстрастное лицо. Но, глядя на это окаменевшее лицо, даже теперь, я хранил в душе маленькую надежду в отношении нее. Неизвестно почему, но в ее бесстрастном лице я увидел некую надежду для себя.
Сейчас Лима — столица Перу, но раньше ею была Куско — столица империи инков. В легендарной древней столице инков Куско ежегодно — 24 июня, в самый жаркий день года — открывается фестиваль, посвященный солнцу. На восточной границе города находится крепость Саксайуаман, в которой король и королева, надев золотую корону, и юные непорочные девушки — дети солнца, обратившись в его сторону, приносят в жертву кукурузную воду и сердце ламы, сочащееся кровью, вытащенное из груди еще живого животного.
Я сих пор хорошо помню тот день. Это была ночь 24 июня по лунному календарю. Мне вдруг искренне захотелось, чтобы мадам О была бедной ламой, из груди которой вытащили сердце и принесли его в жертву солнцу на жертвенном алтаре. Чтобы в ночь, когда на небо взойдет яркая луна, она дрожала бы от боли из-за потерянного сердца. Но, к сожалению, это было невозможно, потому что она не была жертвой, лежащей на священном алтаре.
Я подумал, что ее бесстрастное лицо виделось мне таким, потому что душа, вышедшая из нее капля за каплей, была совершенно опустошена. Может быть, вы видели лотос, качающийся на поверхности воды, распускающий цветок и сбрасывающий лепестки? Его стебель внутри совершенно пуст, и поэтому лотос может плавать на воде. Когда мы видим лотос, мы говорим, что он красив, но, увы, у этого цветка пустой стебель. Мадам О напоминала мне лотос. Достигнув оргазма, она бессильно опустилась на пол, словно цветок лотоса на поверхность пруда; казалось, что ее тело, вспорхнув, взлетело в небеса. Ее ноги, словно опадающие то тут, то там лепестки лотоса, еще раз качнулись и бессильно опустились. В это мгновенье во мне вспыхнула такая дикая ревность, что я почти не мог ей управлять, но я мог только дрожать от гнева. Ее бесстрастное лицо ясно раскрывало истинную суть профессии кисэн: она продавала за деньги свое тело, но не душу. Но в каком же состоянии была тогда ее душа?
Я не спеша выключил остальные ртутные лампы. Над выгнутым вверх карнизом только что взошел старый месяц, похожий на срезанный ноготь. Деревянный пол заднего домика, накрытый тенью бамбуковой рощи, утонул во влажной темноте. Но они, словно два демона, все это время продолжали сливаться в единое целое, занимаясь любовью.
Их образы виднелись даже лучше, чем когда горела лампа, а движения в темноте стали более страстными. Мне хотелось согнуть все десять пальцев, словно бамбуковые грабли, и, вырвав ими свои глаза, выбросить их диким зверям на съедение, а из пустых глазниц набрать руками вытекающую темно-красную кровь и обрызгать ею ее обнаженное тело. А затем, не давая ей ни одного глотка воды, оставить стоять в сухом и потрескавшемся гороховом поле, как пугало со сломанной головой, чтобы даже птицы презирали ее. А если им станет скучно, то они, прежде чем улететь, клевали бы ее.
