Джо Данторн - Субмарина
Не могу поверить, что мог так ошибиться и подумать, что у мамы с Грэмом высокодуховное соитие. Со стороны это было похоже на те звуки, которые иногда можно услышать с последнего ряда нашего местного кинотеатра. Чипс говорит, что с того дня, как девчонка тебе отдрочит, до того, как разрешит все остальное, обычно не проходит и недели. Отсчет начался.
Вылезаю из-под машины. Три травинки слиплись и блестят от спермы. Мама не застегнула палатку. Слышу дыхание. Может, Грэм впал в медитативное состояние? Дыхание прерывистое, с присвистом. Замираю и слушаю. Звук нарастает и ослабевает. Заглядываю в палатку. Вегетарианские сандалии Грэма — наверное, купил новые — аккуратно стоят у входа. Через сетку вижу контуры его тела — он растянулся на спине и спит.
Тантра тут ни при чем. Это был дешевый пьяный перепихон, и Грэм даже не смог не уснуть, чтобы поведать о своих чувствах. Иногда даже мне требовалось больше времени, чтобы достичь оргазма, чем Грэму. Отказываюсь от мысли, что мама с Грэмом подходят друг другу и папе стоит стать плотником. Пусть космонавты видят вещи в перспективе. Беру сандалии Грэма и иду в том же направлении, куда отправилась мама. Перепрыгнув через шлагбаум, вижу неясное пятно, направляющееся в дюны. Бегу за ней, но не кричу. Две машины по-прежнему стоят на парковке, и красный кончик сигареты пляшет в темноте.
Я ступаю с гравия на песок, и бежать вдруг становится невозможно — ноги утопают в земле.
Дюны почти не освещены, есть только едва заметный контраст между темным небом и еще более темным песком. Каждый шаг делаю наугад. Ветер бросает песок в лицо; песчинки набиваются в уши. Кажется, я слышу, как кто-кто говорит «черт, черт», но ветер и волны тоже шумят, и к тому же я только что впервые в жизни курил марихуану.
Шагаю, пока ноги не начинают гореть. Мне уже хочется вырыть себе ямку и уснуть. Решаю не искать больше маму и похоронить сандалии в неглубокой могиле. Они песочного цвета. Он никогда их не найдет.
Усилием оттаскиваю себя подальше от шума моря, к огням кемпинга, которые все почти погасли. Две машины уехали. Небось развлекаются по очереди с моей подружкой. Я слишком устал, мне все равно. К тому же Льюис показался мне приятным парнем, он умеет слушать. Мне понравились его веснушки. У Джорданы бывали и похуже.
Возвращаюсь в палатку и вижу Джордану, которая спит поверх спального мешка. В прошлый раз я видел ее спящей во время нашей экспедиции в честь вручения бронзовых наград герцога Эдинбургского. Она не застегнула палатку. Я сидел у костра и смотрел, как она ворочается с боку на бок и чешется во сне.
Но теперь она спит, отвернувшись от меня, одетая, подтянув колени к груди и руки к подбородку. От нее пахнет черной смородиной.
Я не свожу с нее глаз и жду, когда же ее рука дернется к шее, чтобы почесать воспаленное место. Жду, когда она почешет ногтями между ног, — этот звук похож на шарканье наждачной бумаги. Но ничего не происходит Она лежит неподвижно.
Утром просыпаюсь и чувствую, что во рту пересохло. В палатке светло и жарко, как в духовке. Я один.
Выхожу и отправляюсь искать Джордану. Небо ясное, ветер слабый. Джордана болтает с какими-то новыми ребятами, собравшимися на парковке вокруг красного «гольфа». Даже с такого расстояния вижу, что на ней тонкая хлопковая майка, открывающая живот, и трусы от купальника. А сейчас не так холодно, чтобы ходить с голыми ногами. Она замечает меня и поспешно шагает по тропинке, чтобы поздороваться — или не допустить моей встречи с ребятами. Улыбается только губами.
— Доброе утро, — говорит она. Море шумит. Я смотрю на ее гладкие предплечья, молочно-белую шею.
— Я видела спящую женщину в дюнах — она была похожа на твою маму, как если бы та была бомжихой, — сообщает Джордана.
Разглядываю ее бедра, безупречный живот. Ни пятнышка.
— Что с тобой? — спрашивает она.
— Что с твоей кожей? — удивляюсь я.
Она просто красавица.
— Ты просто красавица.
Надо было сказать это вчера ночью.
— А я разве тебе не говорила? Ты оказался прав у меня аллергия на собак.
— Я оказался прав.
— Точно. Я сдала анализы. Она пристально смотрит на меня. — Надо сложить палатку. Мама уже едет.
По дороге домой Джордана ведет себя почти по-дружески. Говорит «пока» даже с некоторым сожалением. Поднимаясь в свою комнату, готовлюсь сделать катарсическую запись в дневнике. Но вместо этого обнаруживаю на последней странице витиеватый почерк Джорданы.
Слово дня: апофегма — короткое изречение, содержащее важную истину. (Всю прошлую неделю искала это слово, хотя уверена, ты его уже знаешь.)
Дорогой Оливер!
Я пыталась сказать тебе по телефону, но ты не слушал. И решила, что ты поверишь мне, только если это будет написано. Между нами все кончено.
Я все утро на пляже читала твой дневник. Как много я пропустила. Ты не говорил ничего о странных отношениях твоих родителей.
Я прочитала и твои мысли по поводу моего письма. Уверена, ты получишь высокий балл на экзамене по английскому. Ты почти не ошибся: я действительно беспокоилась, что моя мама умрет, и хотела, чтобы ты понял мои чувства. Я нашла для тебя новое слово, потому что думала, тебе понравится.
Мне было весело с тобой, но мы просто не подходим друг другу. Если тебе от этого станет легче, я рада, что ты был у меня первым. Дарю тебе свою зажигалку — она в мешке с грязным бельем.
А еще я хочу, чтобы ты знал, что у меня появился другой парень. (Не сёрфер.) Лучше, если ты услышишь об этом от меня, чем увидишь нас гуляющими около автостанции. Если мы в школе увидимся, попытайся не выглядеть слишком расстроенным. Я знаю, ты хороший актер.
Наверняка найдется кто-нибудь, кто полюбит тебя по-настоящему.
С любовью,
Джордана ххх
Делириум тременс[28]
Мне стоит подумать о вещах поважнее краха моих первых отношений. Любой взрослый скажет, что в моем возрасте это кажется концом света, а в сорок лет не будет значить ровным счетом ничего.
Бросаю дневник, отыскиваю зажигалку в пакете с грязным бельем и спускаюсь вниз. Родителей нет дома. Я заставлю Грэма понять, что он сотворил с моей семьей. Сделаю вид, что сошел с ума и способен на все. Я не ощущаю угрозы с его стороны, ведь вся суть капоэйры в том, чтобы не навредить противнику. Беру пустую бутылку из-под апельсинового сока и иду в погреб; наливаю по одной трети водки, яблочного и клюквенного сока. Никто не должен заподозрить подвоха.
Затем я беру свой рюкзак от «Рип Керл» и загружаю всем необходимым для грабежа со взломом: вешалка для одежды и пара утепленных перчаток. Туда же бросаю зажигалку и клюквенно-яблочно-водочную смесь.
Я бегу на автовокзал, сажусь на красный пластиковый откидной стул и жду автобуса в Порт-Эйнон. Путешествие займет час по прибрежной дороге с остановкой в Киттле, Оксвиче, Скерладже, Россили и Хортоне.
Мы с родителями никогда не ездим летом в Порт-Эйнон — там слишком много туристов, a местный паб — «Таверна контрабандистов» — освещается простыми лампочками, свисающими с цепей. Папа называет Порт-Эйнон «Таунхилл-Сюр-Мер»[29] Джордана ездит туда, когда у ее родителей не хватает денег на отпуск за границей.
Делаю глоток водочного коктейля. Делириум тременс — это галлюцинации, вызванные сильным алкогольным опьянением. Пью еще.
В деревне Россили водитель тормозит на остановке, хотя никто не ждет автобуса и не собирается выходить. Я смотрю в окно на пляж Россили — восемь миль темного песка и червь[30], повернувшийся головой к морю. Водитель и остальные пассажиры — две старушки — выходят и стоят под палящим солнцем. Водитель закуривает, поэтому я тоже выхожу. Подпрыгиваю и сажусь на красный почтовый ящик, чтобы лучше видеть берег. Палатки Ллангеннита сгрудились в дальнем конце пляжа. Сёрферы кажутся точками. Делаю глоток волшебного напитка.
Водитель автобуса заводит беседу с двумя старушками.
— Автобусная компания теперь называется не «Дэвис», а «Морганс». Целый парк новых автобусов закупили.
— А остановки? Остановки те же останутся? — спрашивает старуха с двумя костылями, у которой как будто нет позвоночника.
— Маршруты те же, и водители почти все остались.
— Так что же случилось?
— Новые хозяева, и все такое.
— А форма новая?
— Фиолетовая.
— О боже.
— А расписание?
— Новое расписание со следующей недели.
— Совсем новое? А как же старое?
— Можете выбросить.
— Как жалко.
Представляю сотни, тысячи ненужных расписаний. А что будет с теми, кто не знает об изменениях в расписании? Может, кто-то будет стоять на автобусной остановке под градом, дождем или сильным ветром и думать: скоро я буду ехать в уютном теплом автобусе. Время прибытия автобуса пройдет, и пассажир начнет недоумевать, не перепутал ли он чего, и сверится с расписанием. А дождь тем временем превратится в ливень с градинами размером с мозговую опухоль. Автобуса все нет и нет, и вот уже пассажир думает: может, я что-то сделал не так, чем заслужил это? Он начнет плакать и вытирать щеки, а потом облизывать пальцы, потому что когда-то кто-то соврал ему, мол, слезы остановятся, если их выпить. А вдруг автобус потерпел аварию, в такую-то погоду, подумает он, и все умерли. Разве можно думать плохо о покойных?
