Джо Данторн - Субмарина
— О да. — Ее дыхание становится прерывистым.
Никогда не хотел ее так ненавидеть.
— Хорошо?
— Ммм.
— Не слишком сильно?
— Нет, в самый раз, спасибо, — отзывается она.
Мне хочется ее убить.
— Вот и хорошо, — удовлетворенно сказал он.
Я тихо отхожу в сторону.
— Ммм, — бормочет мама. И снова: — Ммм, — как актер в рекламе, пробующий суп из кубика. Мое сердце превратилось в холодный застывший камень. — Ааа, — стонет она.
Мое тело превратилось в панцирь. Встаю и поворачиваюсь, чтобы уйти, но ноги не слушаются. Кажется, я стал инвалидом. Теперь мне нужен будет круглосуточный уход. Каким-то образом все же удается сдвинуться с места: Ноги шагают сами. Прохожу мимо тлеющих угольков в костре у подножия холма. Перешагиваю через шлагбаум, ведущий на парковку. Смотрю на часы — семнадцать минут второго — и представляю их совместный тантрический оргазм. «Множественный» — слишком слабое слово, чтобы описать оргазмические волны, начинающиеся от пальцев ног, пульсирующие в животе и наполняющие все тело, превращая его в газ. Оранжевые мотыльки облепят всю липкую ленту. Черви выползут на поверхность и будут копошиться в грязи.
Папа не поймет. Он из тех, у кого на носу следы от очков. Он знает наизусть телефон дорожной службы городского совета Суонси.
Смотрю на часы — восемнадцать минут второго. Папа продержался бы десять минут. Слышу техно-музыку. Она похожа на ритмичное покашливание, машины все еще стоят рядом, близко друг к другу, в маленькой горит «вежливый свет». (Когда папа приехал из Бостона, он сделал мне лучший подарок, который только можно представить: подборку дурацких слов, которыми американцы называют обычные вещи. Самые известные я уже знал — дорожка вместо тротуара, портплед, а не чемодан, комната отдыха, а не сортир — но «вежливый свет» вместо лампочки сразил нас обоих.) На переднем сиденье два парня, оба старше меня; один опустил голову на руль.
Шагая по гравию, я слежу за горящим кончиком сигареты, то вспыхивающим, то гаснущим в темноте, — косяк передают из одной машины в другую. Он подскакивает, как красная точка от лазерного прицела снайперской винтовки.
Подобравшись на несколько метров, я внезапно слепну, или умираю, или возвращаюсь в утробу, или впадаю в кому, или испытываю электрошок. Или они просто включили фары. На фоне эйфорического транса раздается сочувственный смех. Они приглушают фары; на моей сетчатке выжжены четыре телеэкрана с помехами.
Подхожу к боковому окну маленького «фиата» со стороны водителя. Сидящие в машине выключают «вежливый свет». Стою у окна некоторое время — через стекло ничего не видно. Окно чуть опускается, и в нем появляется пара полуприкрытых глаз.
— Пароль! — парень пытается перекричать музыку.
Вопрос слишком конкретный, и в пустой голове возникает мысль лишь о том, как мать кувыркается с Грэмом. Представляю, какой запах стоит в их палатке: как если чихнуть на руку и потом понюхать. Пытаюсь сосредоточиться. На приборной доске пустые пакетики от кукурузных чипсов «Монстры» и нераспечатанный йогурт. Джорданы нигде нет.
— Монстры, — говорю я в дырочку.
Они смеются. Понятия не имею, почему. Окно опускается рывками. Мне протягивают смятый косяк.
— На твоем месте я бы пошарил на заднем сиденье той машины. Кажется, Миффи подкатывает к твоей подружке.
Я огибаю обе машины, держа косяк в руке, как олимпийский огонь. Капот «фиата» трясется от басов. Рядом с ним красная «мазда»; на заднем стекле две наклейки: «Сёрферы против токсичных отходов» и «Страха нет».
Открываю заднюю дверцу и заглядываю внутрь. Там темно, но я все равно узнаю Джордану — она сидит на пассажирском месте спереди, горячо втолковывает что-то водителю и не прерывается, чтобы нас познакомить.
Выжидаю немного, пока меня пригласят присесть, но этого не происходит, поэтому я забираюсь на середину скрипящего от песка сиденья и тихонько закрываю дверцу. В машине нет ремней безопасности. Пахнет сохнущими полотенцами, горелым пластиком и табаком.
— …а когда она проснулась, у нее во рту был металлический вкус, — говорит Джордана. — Это так странно.
— Вот зараза, — говорит парень и медленно качает головой. Наконец он поворачивается ко мне: — А ты что скажешь? Я Льюис.
У него короткие золотистые волосы и лицо в крупных веснушках, как блинчик.
— Привет. Я Олли.
— Ты будешь докуривать этот косяк? — спрашивает он.
Я все еще держу его вертикально, как адвокат вещественное доказательство во время суда.
— Да, конечно. — Засовываю косяк в рот. Я осторожен и не затягиваюсь слишком глубоко. Я видел много фильмов, согласно которым стоит один раз закашляться, затянувшись косяком, и твоя девчонка тут же тебя бросает. Легкие натягиваются, как пакет с попкорном в микроволновке. Делаю быстрый выдох; ноздри горят. Я напрягаюсь и глотаю дым.
Передаю косяк Джордане в знак примирения. Она едва смотрит на меня и сжимает сигарету всеми пятью пальцами. Она какая-то притихшая. Глубоко затянувшись, она выдыхает столб дыма, похожий на тот, который остается после улетевшего Супермена.
В соседней машине ребята трясут головами под музыку: двое на переднем сиденье и один сзади.
— Ну и что, она потом изменилась? — продолжает Льюис.
Джордана на минуту задумывается над вопросом, что, как я знаю, ей не свойственно.
— Наверное, чуть-чуть, — отвечает она. — Мама стала говорить всякие странные вещи: например, что ей кажется, будто в ее голове забыли ножницы во время операции. Это она серьезно говорила.
— Жуть, — присвистывает Льюис.
— Ты мне не рассказывала, — встреваю я.
Она смотрит на меня секунду и продолжает.
Но хуже всего то, что мне стало ее жалко, как будто это я взрослая. Ужасное чувство.
Я наблюдаю за Джорданой, когда она разговаривает, и у меня возникает такое чувство, словно она играет роль, как будто только что придумала свою новую личность. Она не то чтобы говорит неубедительно, но я никогда прежде не видел ее такой многословной. Потом я вспоминаю: Джордана выпила целую бутылку «Бешеной собаки».
— Вот уж не повезло, — говорит Льюис.
Я киваю.
— Ага.
— Никому не понравится мысль о том, что мать уязвима, — добавляет Джордана. Когда она открывает рот, я вижу ее фиолетовый язык.
Мне хочется, чтобы она говорила дальше. Даже если она притворяется, если она придумала себе новый образ, мне все равно кажется, что мы с ней поладим — я и новая Джордана. После той прогулки в ботаническом саду, когда она сравнила пламя со слезами, я подумал: все, игра окончена, и она скоро примется собирать цветочки, замечать стариков на улице и работать по субботам в благотворительном обществе. Но теперь вижу: все иначе. Я вдруг понимаю, что мы с Джорданой никогда вместе не напивались. И есть вещи, о которых мне хочется ее расспросить. Я начинаю:
— Мне вот интересно, твои родители стали лучше ладить после опе…
— Ну все, хватит! — Парень с пассажирского сиденья соседней машины заглядывает к нам и встревает в разговор. — Что вы тут сопли развели? Давайте поговорим о приятном.
Джордана сжимается в комок.
— Тихо, тихо, приятель, — говорит Льюис водителю детским голоском. Он берет у Джорданы косяк я жду что он затянется, но он этого не делает — и передает парню через окно.
Часы на приборной доске показывают 1:23. Папа был бы уже на полпути. Выглядывая в открытый люк вижу мигающие звезды и прорехи в бегущих облака.
— Оливер, а ты катаешься на доске? — спрашивает Льюис.
Перед глазами возникает картина: мама и Грэм в волнах, затянутые в гидрокостюмы.
— Нет, — отвечаю я. У Льюиса разочарованный вид. Пытаюсь исправить ситуацию: — Зато моя мама катается.
— О. Так зачем ты приехал в Геннит?
Джордана оборачивается и пристально смотрит на меня. Я прикидываю варианты ответов, и все кажутся дурацкими:
Хочу оценить сексуальные способности бойфренда своей матери.
Океан притягивает меня; его загадочность приносит успокоение.
Нам нужно было укрыться от суеты и шума современной жизни в Суонси.
— Хотел побыть наедине с Джорданой, — отвечаю наконец.
Джордану всю передергивает.
— Это дело хорошее, — говорит Льюис. — Я тебя понимаю. Она классная.
Последнее он произносит, обращаясь к Джордане, а не ко мне. У него маленькая светлая челка, похожая на набегающую волну.
Я смотрю на Джордану, ожидая, что она покраснеет, но этого не происходит. Пытаюсь придумать умный ответ, туше, но часы показывают 1:24, и это меня отвлекает. Уже шесть минут. Папа бы сейчас начал думать о чем-нибудь отвратительном — старческих гениталиях, например, — чтобы выиграть время.
Смех и крики перекрывают музыку. Парень с пассажирского сиденья соседней машины заглядывает к нам. У него восторженный вид.
