Джо Данторн - Субмарина
— Эй, парень, ты едешь или нет?
— Выше нос, дружок. Что за девчонка так с тобой обошлась?
У меня мощное слюноотделение. И я унаследовал от матери слабость слезных протоков.
Старушки приглашают меня сесть рядом, и я говорю: это просто ужасно, что автобусная компания решила сменить расписание и выдать водителям новую форму.
— Не беспокойся так, милок.
— Хотите водку с клюквенным и яблочным соком?
— Так вот почему ты такой смурной. Сколько тебе лет, мальчик?
Старушка на соседнем сиденье расплылась в глазах. Ее можно принять за девочку.
— Вас можно принять за девочку, — говорю я.
— Глянь-ка, Мири, кажется, у нас появился поклонник.
— Не вздумай забрать его себе, Элли!
И они смеются, как будто верят, что никуда автобусы не денутся. Зрение снова становится четким, а старухи старыми. У той, которая сидит рядом, очень длинные ресницы.
По мере приближения к Порт-Эйнону дорога резко сужается. В витрине почты полно всякого хлама: бирюзовые каменные драконы на деревянных постаментах, тряпичные куколки с букетами нарциссов и фигурки будд, расписанные вручную. Это моя остановка.
Коттедж Грэма с выкрашенными известкой стенами — Кайт-Хоул — стоит напротив кладбища. Название дома вырезано на доске, прибитой над дверью. Голубая дверь кажется маленькой, точно врытой в землю. Сад крошечный, но симпатичный: он окружен низкой каменной стеной и высокими кустами с трех сторон, а на лужайке вполне хватит места для занятий сексом. Подъездная дорожка пуста. Я делаю глоток водочной смеси.
Незаконное проникновение происходит на удивление легко. Я забираюсь на каменную стену и с нее прыгаю на плоскую крышу гаража. Окно в ванной закрыто, но не заперто. К моему удивлению, вешалке находится применение: с ее помощью я поддеваю окно и открываю его. На подоконнике четыре зубных щетки в стакане, электрическая щетка и два тюбика зубной пасты: фенхелевая и «Маклинз». Прямо под подоконником раковина. Сперва бросаю рюкзак.
Забираясь вперед головой, опрокидываю стаканчик со щетками. Затем встаю на руки, опираясь на краны, и неуклюже съезжаю по раковине на животе, плюхаясь на зеленый коврик.
Встаю и расслабляюсь. Сперва нужно пописать. Моя моча прозрачна, как родниковая вода. За собой не смываю, представляя, как Грэм садится на унитаз, и моя моча забрызгивает его ягодицы.
На стене рядом с туалетом фотографии Грэма с какой-то женщиной (это не моя мама): они на железнодорожной платформе в лыжных костюмах, в походных ботинках. На другом снимке они занимаются подводным плаванием, показывая в камеру поднятые большие пальцы; их окружает мерцающий шлейф из рыбешек.
Внизу кухня и столовая; это продолговатая комната с низким потолком, освещенная гудящими лампочками на проводах. Водка почти кончилась. В шкафчике под раковиной обнаруживаю экологически чистую жидкость для мытья посуды, совок и ведро для пищевых отходов. Компост переваливается через край: яичная скорлупа, шкурки от манго и чечевичная каша.
Рядом с терракотовой хлебницей подставка для винных бутылок, а в ней джин «Гордонс», виски в картонной коробке и бренди «Гран Резерва». Выбираю бренди.
В шкафу рядом с плитой обнаруживаю стакан-колокол. Наливаю себе дорогущего бренди. Я его даже не люблю.
Пролистываю ежедневник Грэма, который висит над телефоном. Нахожу вчерашнюю дату — суббота, тридцатое — и перелистываю на неделю вперед, на следующую субботу. Пишу карандашом: «Джилл Тейт. Глубокое проникновение». Отсчитываю двадцать четыре недели и пишу: «Последняя возможность избавиться от плода любви». Отсчитываю еще шестнадцать недель: «Появление на свет незаконнорожденного сына (дочери). Заметка: не забыть потискать сиськи Джилл, когда она будет кормить грудью».
Иду в чулан и через дверь попадаю в гараж. Там пахнет краской, воском для сёрфинга и сохнущим неопреном. Поверх трех деревянных балок плавниками вверх лежат две доски для сёрфинга. Гидрокостюм, как самоубийца, свисает со средней балки. Вдоль двух стен — полки, заваленные банками, валиками для краски, шпателями, бутылками с денатуратом, скипидаром, растворителем, длинными противопожарными спичками. Здесь есть пила, пластиковые мешки с гвоздями и шурупами, шампуры для барбекю, провода и садовый шланг, свернувшийся, как питон.
Беру денатурат и пилу и возвращаюсь на кухню. Кухня хорошо оснащена. В шкафчике обнаруживаю пароварку, приспособление для варки яиц-пашот и высокотехнологичную на вид терку для сыра. На столе стоит подставка с двенадцатью разнообразными ножами: шесть для мяса, два для чистки овощей, один для нарезки, один хлебный, ножницы и длинный тонкий нож, почти меч, предназначение которого мне определить не удается.
Я достаю из ящика для столовых приборов металлическую ложку и кладу ее в микроволновку так, чтобы снаружи не было видно. У Грэма микроволновка мощностью девятьсот ватт, а у нашей только шестьсот.
Усевшись по-турецки в большое плетеное кресло в углу комнаты, я вращаю широкий бокал с бренди. На улице смеркается. Грэм заканчивает занятия в половине десятого и в десять будет дома. Последний автобус до моего дома отправляется в десять тридцать.
Подливаю себе добавку и иду в гостиную. На подоконнике расставлены африканские маски и высохшие маки в медной вазе, в которой специально сделаны выбоины. У Грэма очень маленький телевизор. На стене черные и красные бумажные марионетки в шутовских длинноносых туфлях. Там также висит сосуд из выдолбленной тыквы, типа тех, которые используют при кровопускании. Дровяную печь окружает коллекция примитивных скульптур: лица, выдолбленные в темном дереве, с ракушками вместо глаз.
В уголке на стене подвесной книжный шкаф. Там книги по питанию — «Диета для счастливых», одна книга по массажу — «Энергетический массаж чакр: духовная эволюция подсознания путем активации энергетических точек стоп», а нижняя полка целиком занята фотоальбомами.
Беру один альбом, датированный 1976 годом. Мои родители поженились в 1977. На первом снимке на вершине горы молодой Грэм с длинными волосами и другой парень, похожий на его бородатого старшего брата Они улыбаются; на них высокие носки в радужную полоску. Все фотографии подписаны от руки. Подпись под этой гласит «Гориллы в тумане». Я пролистываю альбом: море, дни рождения, статуи, люди, забирающиеся на деревья. У снимков закругленные края, и все как будто в медовой дымке.
Просмотрев примерно две трети альбома, обнаруживаю одну страницу с фотографиями из похода. Там есть один снимок Грэма и девчонки, которая, несмотря на ее загадочные волосы до сосков, оказывается моей мамой. Они не держатся за руки и даже не смотрят друг на друга, но Грэм выпятил грудь, а мама притворяется скромницей. Палатка на заднем фоне еще старого образца, из оранжевой полотняной ткани. Подпись гласит: «Охотник становится добычей». Девичья фамилия мамы — Хантер[31].
Без пятнадцати десять.
Слово «дефенестрация», обозначающее выбрасывание кого-нибудь или чего-нибудь из окна, появилось после польской революции 1605 г., когда бунтующие выбросили членов королевской семьи из окон дворца.
Чтобы показать Грэму, насколько я зол, решаю пожертвовать одной из его скульптур. Выбираю для дефенестрации маленькое окно, похожее на иллюминатор. Допиваю бренди; оно застревает в горле на минутку, но потом проходит в пищевод. Деревянный прямоугольник с лицом африканца, вырезанном в каждом углу, дефенестрируется на подъездную дорожку.
У Грэма большая спальня со смежной ванной комнатой и душевой кабиной. На столе у окна ноутбук, а на полу принтер. У его шкафа тканевая дверца; кровать большая, двуспальная, с резным каркасом из темного дерева, покрытого янтарным лаком. Откинув покрывало, обнаруживаю грелку в форме сердца; делаю в ней пару маленьких надрезов. Постельное белье светло-голубое, как в родильном отделении.
На компьютере Грэма пишу записку, воспользовавшись шрифтом «Импакт» четырнадцатого размера. Заставка на его компьютере типична для хиппи — закат.
ПРИВЕТ, ГРЭМ, Я НАВЕРХУ, В ТВОЕЙ СПАЛЬНЕ, ВЛАЖНАЯ И ГОТОВАЯ. ЖДУ НЕ ДОЖДУСЬ, КОГДА ТЫ ВСАДИШЬ В МЕНЯ СВОЙ ГОРЯЧИЙ ЧЛЕН. Я, ТЫ И МОЯ НЕОПЛОДОТВОРЕННАЯ ЯЙЦЕКЛЕТКА.
ПРИДИ И ВОЗЬМИ МЕНЯ.
Прикрепляю записку к входной двери. Без пяти десять. Проверяю, смогу ли справиться с защитной крышкой на бутылке с денатуратом. Нажимаю и поворачиваю; от запаха кружится голова. Возвращаю крышку на место. Забираюсь под одеяло с пилой в одной руке и зажигалкой в другой. Простыни пахнут травяным шампунем и высохшим потом.
К дому подъезжает машина. Отсветы от фар ползут по потолку, описывая дугу. У меня нет конкретного плана.
Некоторое время ничего не происходит — это он читает записку. Затем я слышу, как открывается входная дверь и он медленно поднимается по лестнице. Натягиваю одеяло на голову.
