Алексей Слаповский - Большая книга перемен
Но Егор не только о себе думал, он был очень увлечен своим театром, своим делом, удивляясь наивности слов Станиславского: «Надо любить театр в себе, а не себя в театре». И театр в себе надо любить, и себя в театре, противоречия тут никакого. Императивы театру вообще вредят.
Каждая премьера в его театре становилась событием, но всякое событие нужно готовить. Само собой, сделать спектакль – это первое. Но и остальное должно быть на уровне: афиши, программки, буклеты, постеры – во всем должен быть столичный пошиб. В Сарынск Егор вернулся не навсегда, а чтобы проверить себя лабораторно и сделать свой театр стартовой площадкой для последующих московских и международных проектов. В прошлый раз работа фотографов Егору не понравилась, знающие люди порекомендовали ему Володю Марфина или его подругу Дашу Соломину. Или обоих. Егор нашел их страницы в Интернете и выбрал Дашу. Позвонил ей (мобильный телефон был указан на сайте), сказал, что требуются фотографии для разных целей. Даша, сотрудничавшая с газетой «МК-Сарынск» не только как фотограф, но иногда как интервьюер, предложила Егору заодно что-нибудь наговорить для этого популярного издания. Тот согласился, хотя обычно интервью готовил сам, то есть письменно формулировал вопросы, отвечал на них, потом отдавал как бы на редактуру своей помощнице и пресс-секретарю Насте (той самой лысой девушке, которую невзлюбила Яна Немчинова), та смотрела, делала мелкие замечания, подписывала («Ты мой псевдоним!» – с улыбкой говорил ей Егор) и рассылала по местным печатным изданиям и интернет-порталам.
Даша пришла в театр, познакомились, Егор повел ее в зал, попросил подождать, пока он закончит репетицию – одну из последних перед премьерой. Заодно пусть снимает рабочие моменты, а актерам он скажет не обращать внимания.
Пьеса называлась «Бабло-блюз», ее сочинила молодая московская драматургесса Таня Яшко, бывшая работница банка. Сюжет: молодая семья берет кредит, потом муж лишается работы, жена беременеет, муж ищет деньги и новую работу, тщетно, он придумывает авантюру – попадает хитростью на прием к важным и богатым людям и заявляет, что они обязаны дать ему денег.
Сейчас разыгрывался эпизод, когда герой Зеро (такую тот придумал себе кличку) приходит к большому чиновнику Пшибышейкину. На сцене пусто, только стол Пшибышейкина. Начальник, восседая за столом, отбивается от Зеро как может.
ПШИБЫШЕЙКИН. Я все понимаю, то есть я ничего не понимаю. Главное, я не понимаю, с какой стати я должен дать вам денег?
ЗЕРО. Вы всем должны. Но я первый догадался прийти и сказать вам об этом.
ПШИБЫШЕЙКИН. Но за что?
ЗЕРО. Вы хотите легко отделаться. Я скажу вам за что. Но только после того, как деньги будут переведены на мой счет. Хотя можно и наличными. У вас наверняка в сейфе миллионов пять-шесть на карманные расходы. Миллиона мне хватит.
ПШИБЫШЕЙКИН. Выйдите отсюда.
ЗЕРО. Рискуете.
ПШИБЫШЕЙКИН. Чем это?
ЗЕРО. Я ведь уйду.
ПШИБЫШЕЙКИН. На здоровье.
Зеро встает, идет к двери.
ПШИБЫШЕЙКИН. Стойте! Нет, просто даже смешно, что такого вы мне можете сказать, чего я сам о себе не знаю?
ЗЕРО. Естественно, ничего. Но есть вещи, относительно которых вы убеждены, что никто, кроме вас, о них не знает. Ни одна душа. А вдруг это не так?
ПШИБЫШЕЙКИН. Это вы о чем?
ЗЕРО. Для наглядности приведу пример. В детстве я мастурбировал. Как все. Приходил из школы домой и, пока никого не было… Раздевался догола для удобства…
ПШИБЫШЕЙКИН. Без подробностей!
ЗЕРО. Раздевался догола для удобства, закрывал шторы, потому что напротив был дом – вдруг кто-то подглядел бы. Стоял перед зеркалом или лежал, глядя в потолок и воображая. Или смотрел что-то порнографическое в Интернете. Там полно такой ерунды в помощь юному онанисту, вы же знаете.
ПШИБЫШЕЙКИН. Ничего я не знаю!
ЗЕРО. Однажды, на другой день после очередного сладостного акта мастурбации я пришел в школу, сидел на уроке и увидел, как мой рыжий и конопатый одноклассник Никита Лукин шепчется о чем-то со своим соседом Женей Молочковым, посматривает в мою сторону и хихикает. Я похолодел. Я знал, что Никита живет в доме напротив. Я сразу же представил, что он каким-то образом увидел, что я делаю, и вот теперь рассказывает. И об этом будет знать вся школа.
ПШИБЫШЕЙКИН. Как он мог увидеть?
ЗЕРО. Неважно. В бинокль, в щелку между штор, в камеру видеонаблюдения, которую тайком поставил. Я сразу же предположил сто вариантов – и все показались возможными. Подростковая мнительность – страшное дело. Я уже чувствовал себя разоблаченным. Вся школа хохочет надо мной. Девчонки обзываются, пацаны плюются.
ПШИБЫШЕЙКИН. Я думал, у вашего поколения более здравый подход к этому делу. Не считается грехом.
ЗЕРО. Никаких поколений нет. Есть отдельные люди, коллективы, тусовки, общества. В нашей школе это считалось быдлячеством. Считалось, что у нормального пацана должна быть девушка, а не правая рука. Самое при этом смешное, что поймать на этом баловстве любого было очень просто.
ПШИБЫШЕЙКИН. Как это?
ЗЕРО. А вы не знали? У каждого, кто занимается онанизмом, на ладони растут волосы.
Пшибышейкин невольно взглядывает на свою ладонь, Зеро хохочет.
ПШИБЫШЕЙКИН. Это трюк, глупость! Любой человек поневоле посмотрит, даже тот, кто никогда…
ЗЕРО. Вот! В корень смотрите! Мы готовы уличить себя даже в том, чего не делали, что уж говорить про остальное! Короче, меня бросило в жар и я похолодел, как вы сейчас.
ПШИБЫШЕЙКИН. Я не…
ЗЕРО. На перемене я подошел к Никите, к чему-то придрался, сначала ругались, а потом я его ударил. А он меня. Но я был сильней. Я бил его до крови. Такую злость в себе обнаружил… Вот так люди и становятся убийцами.
ПШИБЫШЕЙКИН. Ну, и к чему вы это? Не понимаю.
ЗЕРО. Да все вы понимаете. Есть то, что вы делали и думали, что никто не знает. Шторы закрыты, никаких камер наблюдения. А вдруг каким-то образом кто-то знает? Или догадывается?
ПШИБЫШЕЙКИН. Кто, как?
ЗЕРО. А, значит что-то есть!
В этом месте Егор прервал репетицию. Сказал актеру, игравшему Зеро:
– Петя, я уже говорил: не так злорадно! Ты любишь свою жертву. Волк любит зайца за то, что заяц дал ему возможность доказать, что он, волк, быстрее и сильнее. Ты говоришь даже с сожалением. Тебе жаль, что противник так быстро сдался.
– Повторить?
– Нет, просто запомни, хорошо? Ты ведь это уже делал.
– Я помнил, просто сбился.
Затем по ходу пьесы герой Зеро, заставляющий всех подозревать себя во всем сразу и считать, что это может быть кому-то известно, сам начинает подозревать жену, а потом и себя. Он мучается, ему кажется, будто он сделал что-то ужасное, но по каким-то причинам не знает или не помнит. Пристает к жене с расспросами. Жену по очереди играли две актрисы – одна, судя по всему, опытная, умелая, вторая – что-то вроде стажерки. Играя, она оглядывалась на зал, на Дашу, Егор сделал ей замечание и закончил репетицию. Они с Дашей сели перед пустой сценой.
– Интересно, – сказала Даша.
– Рад, что вам понравилось. Теперь поговорим?
Даша с неудовольствием почувствовала, что слегка смущается. Егор был серьезен, задумчив, весь в своих мыслях, будет неприятно показаться ему глуповатой, задать слишком примитивные вопросы. Надо подстраховаться.
– Я буду спрашивать всякую чепуху, потому что, сами понимаете, для какой это газеты. Приходится учитывать формат.
– Учтем, – согласился Егор, улыбнувшись.
– Первый вопрос. Если в двух словах, о чем пьеса?
– Если в двух, то о жизни, – ответил Егор. – Предлог – это слово?
– Вроде бы. У театра есть какая-то программа?
– Я ненавижу слово «программа». Программа пусть будет у какой-нибудь партии и у компьютеров. Извините за высокопарность, искусство – вот программа.
Действительно дурацкий вопрос, подумала Даша.
– Я имею в виду – эстетическая программа.
– Я понял.
Идиотка, подумала Даша. Ясно, что эстетическая, какая же еще? С чего это я глупею прямо на глазах? Хоть бросай интервью к черту.
– Но что-то вы хотите сказать зрителям, для чего-то все это делается? – спросила Даша, с ужасом понимая, что этот вопрос еще тупее предыдущих.
– Мы ничего не хотим сказать, – спокойно ответил Егор, и Даша была благодарна ему за то, что он не смеется над ней открыто, хотя мог бы. – Мы просто играем ту или иную пьесу по каким-то своим соображениям, а что увидит и поймет зритель, это уже его дело. В зале сто двадцать мест, каждый зритель понимает по-своему, следовательно, мы имеем сто двадцать разных спектаклей.
Даша с упорством, непостижимым для нее самой, продолжала расспрашивать о пустяках и банальностях: кто ходит в театр, почему играют не профессиональные актеры, как встречают театр, когда он выезжает в другие города и в Москву? (За выражение «в другие города и в Москву» Даша была готова дать себе пинка. Еще спроси про другие страны и Францию.)
Егор терпеливо и внятно отвечал, деликатно добавляя то, о чем Даша не спрашивала. Он, конечно, видел, что девушка путается и не владеет материалом, но это не беда, он потом поправит или перепишет заново. На самом деле она не дура, это по глазам видно. Просто слегка растерялась. Важнее то, что она красива – не обычной российской симпатичностью, которая есть в каждой второй девушке, красива по законам пропорции и анатомической геометрии: нос, губы, лоб – почти идеальные очертания. Обязательно надо будет продолжить с ней знакомство.
