Алексей Слаповский - Большая книга перемен
Действительно дурацкий вопрос, подумала Даша.
– Я имею в виду – эстетическая программа.
– Я понял.
Идиотка, подумала Даша. Ясно, что эстетическая, какая же еще? С чего это я глупею прямо на глазах? Хоть бросай интервью к черту.
– Но что-то вы хотите сказать зрителям, для чего-то все это делается? – спросила Даша, с ужасом понимая, что этот вопрос еще тупее предыдущих.
– Мы ничего не хотим сказать, – спокойно ответил Егор, и Даша была благодарна ему за то, что он не смеется над ней открыто, хотя мог бы. – Мы просто играем ту или иную пьесу по каким-то своим соображениям, а что увидит и поймет зритель, это уже его дело. В зале сто двадцать мест, каждый зритель понимает по-своему, следовательно, мы имеем сто двадцать разных спектаклей.
Даша с упорством, непостижимым для нее самой, продолжала расспрашивать о пустяках и банальностях: кто ходит в театр, почему играют не профессиональные актеры, как встречают театр, когда он выезжает в другие города и в Москву? (За выражение «в другие города и в Москву» Даша была готова дать себе пинка. Еще спроси про другие страны и Францию.)
Егор терпеливо и внятно отвечал, деликатно добавляя то, о чем Даша не спрашивала. Он, конечно, видел, что девушка путается и не владеет материалом, но это не беда, он потом поправит или перепишет заново. На самом деле она не дура, это по глазам видно. Просто слегка растерялась. Важнее то, что она красива – не обычной российской симпатичностью, которая есть в каждой второй девушке, красива по законам пропорции и анатомической геометрии: нос, губы, лоб – почти идеальные очертания. Обязательно надо будет продолжить с ней знакомство.
– Вроде всё, – сказала Даша. – О чем я еще не спросила?
– Для одного раза хватит. Когда будет готов текст, принесите, я посмотрю, ладно?
– А по электронной почте?
– Нет, нужен живой текст, на бумаге. Я посмотрю и завизирую. И кстати, предупредите газету, что после того, как текст будет завизирован, я настоятельно не рекомендую менять слова и вообще что-либо делать. В крайнем случае пусть позвонят мне и согласуют. Слишком часто меня перевирали, я страхуюсь, – объяснил Егор, и Даша увидела в его словах не амбиции, а нормальное человеческое достоинство. Действительно, в наше время и в нашем мире необходимо страховаться, чтобы из тебя не сделали чудище или чучело.
– А теперь я вас поснимаю, – сказала Даша.
И начала снимать.
Егор был идеальной моделью – делал все, что она просила, при этом оставался простым и естественным. Не корчил из себя мыслителя, не напрягался. Надо повернуться в профиль – поворачивался, надо смотреть прямо – смотрел. Видимо, постоянный внутренний процесс, который в нем шел, обдумывание чего-то важного позволяли Егору как бы даже не замечать, что его снимают. Даша высоко оценила это редкое качество. И ведь красивый парень, мужик – высокий, худощавый, волосы короткие, одет продуманно просто, удобно, но, конечно, в хорошие, стильные вещи. Интересно, откуда у него что-то кавказское в лице? Папа кто? Ну, папа известно кто – Костяков? А мама? Надо узнать.
Егор в свою очередь исподволь рассматривал Дашу. Свои позы его действительно мало интересовали, он давно научился вести себя перед камерами (к тому же считал себя неплохим от природы актером, хотя ни разу не пробовал играть – неплохих много, вот если бы гениальный), а Даша, занимаясь привычным делом, перестала смущаться, деловито ходила вокруг, командовала, и Егор все больше убеждался, что эта девушка ему вполне подходит.
Он решил намекнуть ей на свое благорасположение – чуть-чуть, но ощутимо. Улыбнулся и сказал:
– Могу подпрыгнуть, если хотите?
– Зачем?
– Ну, заставлял же ваш знаменитый коллега Хальсман подпрыгивать людей. Даже президенты прыгали. Он считал, что человек в состоянии прыжка обнаруживает свою истинную сущность. Хотя, что я вам рассказываю, вы это лучше меня наверняка знаете.
– Да, – сказала Даша. – Но прыгать не будем.
Дура необразованная, добавила в уме. Надо запомнить: Хальсман, Хальсман. (И потом нашла в Интернете: Филипп Хальсман действительно заставлял людей подпрыгивать, чем и прославился. Фотограф, конечно, обязан знать такие вещи, стыдно ей – надо вообще больше читать.)
А Яна стояла в темноте, между стенкой и каким-то фанерным щитом, наблюдала в щель. Она поняла, что Даша и Егор до этой встречи не знали друг друга. Знакомые так не говорят. Она видела, что красотка с фотоаппаратом изо всех сил старается понравиться Егору. Совсем надо быть без глаз, чтобы этого не увидеть. Поняла она также, что и Егор запал на красотку. Яна успела уже изучить Егора, присмотреться к нему, она знает, насколько он умеет держать себя ровно со всеми, как соблюдает расстояние. Они, может, сами еще не поняли, что произошло, – потому что не видели себя со стороны, а Яна видит.
Что же, она примет меры. Какие неизвестно, но бездействовать Яна не собирается.
20. ГУАНЬ. Созерцание
__________
__________
____ ____
____ ____
____ ____
____ ____
Будьте готовы к неприятному сюрпризу.
Наташа считала себя не вполне нормальной женщиной. Иногда она думала о себе и жестче: что вообще не совсем женщина. Наблюдая за своими сосестрами по полу (есть же собратья, почему не сказать сосестры?), за тем, как они красятся, одеваются, кокетничают, разговаривают с мужчинами, Наташа с юности поняла, что ей за ними не угнаться. Она была вполне привлекательна, стройна, каштановые волосы, волнистые от природы, ореховые глаза, легкая смуглость кожи (ради которой другие из соляриев не вылезают), но при этом категорически не умела и не хотела кокетничать, заманивать, нарочито одеваться и нарочито краситься (она, собственно, не красилась совсем). Да, это вечно, это инстинкт – нравиться всем и всегда, от пещерных времен и доныне. Выбери меня, я буду лучшая подруга, жена, мать. Но перебороть себя Наташа не могла, да и зачем? Говорила она с мужчинами точно так же, как с женщинами – с коллегами, когда работала в больнице, с пациентами и со всеми остальными.
Она считала себя ущербной, несовременно несексуальной – потому что нечасто ловила себя на векторных эротических желаниях. Ну да, некоторые мужчины нравились больше, чем другие, но без подтекста или без подсекса, как выражаются нынешние остроумцы.
Ей было двадцать четыре, когда встретился Аркадий Крупин, вежливый, застенчивый анестезиолог. Тут-то она поняла, что, наверное, испытывают другие женщины более или менее постоянно, а она почувствовала только вот сейчас: кровь приливает, голос меняется в его присутствии, улыбка дурацкая, постоянное опасение – хорошо ли выгляжу, вымыты ли волосы, аккуратно ли пострижены ногти? Положим, ни ногтей, ни губ, ни ресниц и бровей она так и не стала красить, но зато, страшно смущаясь, купила в аптеке женскую бритву и крем, закрылась в ванной, будто делала что-то непристойное, и со слезами унижения на глазах стала приводить ноги в состояние той гладкости, которая, как она выяснила окольно, нравится абсолютно всем мужчинам. Потом привыкла, кстати, стало делом обычным.
С удивлением заметила, что Аркадий тоже на нее посматривает. Даже растерялась: с какой стати, почему? А дальше все было правильно, как у людей: встречались, гуляли, сидели в кафе, она зашла к нему в гости, он зашел к ней в гости, потом оказались в постели, оба были неопытными и неловкими… Но вскоре Наташа открыла в себе темперамент, которому сама поразилась. И конечно, приятно было Аркадию: она говорила, что это он открыл ее как женщину, это он так ее доводит, это он зверь, а не мужчина. Аркадий и рад стараться, конечно.
Поженились. Аркадий рос на глазах, продвигался и в клинике, где они работали, а потом – пошлая больничная история, каких тысячи: сестра-хозяйка зашла в ординаторскую, поманила Наташу с лукавым видом, повела по коридору в процедурный кабинет, закрытый якобы на дезинфекцию, но у сестры-хозяйки был ключ и опыт бесшумного открывания дверей. И она воспользовалась этим опытом, и показала Наташе Аркадия с женщиной, неважно с кем, не хочется вспоминать ни имени, ни лица.
Дальше было странно, если посмотреть со стороны. Не Аркадий уговаривал Наташу отнестись к происшедшему легко, говоря, что всякое случается, а Наташа успокаивала его: бывает, что же делать, не трагедия, главное – мы любим друг друга. Нет, терзался Аркадий, я подлец, нет мне прощения. Я тебя обманул, я девушке неизвестно чего наобещал. Не могу жить двойной жизнью.
И ушел к этой девушке.
Наташе было больно, обидно, но она пережила. Через пару лет Аркадий пришел и сказал ей, что не прочь пересмотреть, переиграть, вернуться. Наташа спокойно ответила, что пересматривать и переигрывать не надо, возвращаться тем более.
– Дура, – говорила ей лучшая подруга Полина. – Человек от чистого сердца!
– Может быть. Но я его больше не люблю.
– При чем тут не люблю! Жить с кем-то надо!
– Зачем?
Ей было тридцать четыре (но выглядела моложе), когда в ее жизни появился Валерий Сторожев, мужчина на десять с лишним лет старше ее.
