Запретная тетрадь - Сеспедес Альба де

Странно: мне уже какое-то время кажется, будто я виновата перед Микеле в чем-то, что, напротив, всегда гордо записывала себе в заслуги. Я особенно чувствую это, сидя здесь одна по ночам или когда Гвидо говорит со мной в конторе, а я твержу ему: «Невозможно». Я перечитала письма именно для того, чтобы лучше понять, почему невозможно, – и совершила ошибку. В чемодане вместе с письмами хранятся и кое-какие старые вещи детей, всегда очень трогавшие меня. Но сегодня мишка, с которым Мирелла играла девочкой, или первые ботиночки Риккардо кажутся мне бессмысленными вещами, они больше ни о чем мне не говорят, лишь пыль собирают. Только письма Микеле все еще живы, хоть и адресованы женщине, которая не похожа на меня, в которой я не узнаю себя. Но именно перечитывая их, я утратила всякую надежду понять, почему это невозможно, и у меня даже есть ощущение, что, когда я завтра увижу Гвидо, больше не смогу повторить те же слова, не обманывая.

8 апреля

Мне все сложнее находить понимание у детей. Вчера Риккардо пришел на кухню с карандашом и листом бумаги и спросил меня, каковы ежемесячные расходы небольшой семьи. Заподозрив неладное, я спросила, почему он хочет это знать. Он ответил, что, в общем-то, шутки ради хотел посчитать, сможет ли жениться до отъезда в Буэнос-Айрес. Я очень нервничаю в эти дни; сказала ему, что лучше бы об учебе думал, а то я нечасто вижу его за столом, и если так дальше пойдет, он даже университет не окончит. У меня вырвалась пара неласковых слов о Марине, и Риккардо отошел от меня с ворчанием, что мне вечно некогда или неохота заниматься им и его проблемами. Это было так несправедливо, что позже, пока я собиралась в прихожей, он подошел ко мне и помог надеть жакет, чтобы заслужить мое прощение.

Придя в контору, я села за стол напротив Гвидо и сказала: «Я устала». Должно быть, у меня было замученное лицо, потому что он нежно посмотрел на меня и заботливо спросил: «Что я могу сделать? Я могу что-то сделать?» У него был теплый голос преданного друга. Кабинет выглядел уютно: послеобеденный свет проходил сквозь молодые побеги вьющегося растения, окаймлявшего окно, лампа была зеленая – зеленая, как кожаная обивка кресел: я будто оказалась на зеленом острове. «Ничего, – сказала я, успокоившись, с улыбкой, – спасибо. Мне хорошо здесь». Мне часто хотелось заговорить с ним о будущем Риккардо, о Мирелле и Кантони, спросить у него совета. Но я не хочу: не хочу и здесь стать той же, кто я дома. Хочу, чтобы он видел меня другой.

Я задаюсь вопросом: а Мирелла как меня видит? Бывают мгновения, когда нас объединяет тотальная откровенность; когда мы забываем, что мы мать и дочь. Потом она вновь отделяется от меня, словно боясь подхватить заразу. Сегодня спросила меня: «Что ты сказала Сабине?» Она говорила со мной, словно это я – та, кто моложе, та, кто может ошибиться; и часто мне кажется, что это взаправду так. Я ответила ей, что обязана заниматься ее поведением и что, покуда она живет в этом доме, ей следует уважать мою власть. «Покуда я живу в этом доме… – повторила она. – Чего же она тогда стоит? На чем основывается эта власть, которой нужно название какой-то улицы, номер какой-то парадной?» Мирелла всегда затевает сложные разговоры, это ее форма высокомерия по отношению ко мне. Я сказала ей, что брака достаточно, чтобы освободить ее от этой власти; но та, что придет ей на смену, легче не будет. Она, качая головой, говорила, что нам никак не договориться. «Ты признаешь только семейную власть, – говорила она. – Только ее тебя и научили уважать, не оценивая ее, посредством наказания и страха». «Ну а ты что же уважаешь?» – иронично спросила я. Она ответила серьезно: «Ну во‐первых, саму себя». Она сказала, что я привязана к предрассудкам, в которые, возможно, и сама не верю. Я парировала, что я, как бы там ни было, всегда отдавала должное этим предрассудкам. «Вот именно, – сказала она, – я не хочу ничего отдавать тому, чего не одобряю. Мы сегодня говорили об этом с папой за столом, ты слышала? Мы были одного мнения». Это правда: они говорили вещи, о которых я сама иногда думаю, но слыша их в устах других людей, не решаюсь согласиться. Микеле, к примеру, всегда знал, каково его мужское самосознание: всю свою жизнь показывал, что знает. Но сегодня он говорил, что нужно принять мучительный поиск нового самосознания и посредством этих поисков сформировать его. Наверное, подхватил что-то у Клары. Жду не дождусь, когда он узнает об участи сценария и перестанет так частить к ней. Он пугает меня, когда так разговаривает; Мирелла меня тоже пугает. Иногда я думаю, что только Риккардо и я – нормальные люди.

10 апреля

Я так потрясена, что не в силах даже собраться с мыслями. Я жду Миреллу, сейчас полночь; я то и дело подхожу к окну, не могу сидеть на месте. Я вернулась из конторы на такси, надеясь успеть с ней поговорить прежде, чем вернутся все остальные; но Риккардо уже был дома и сказал, что она звонила передать, что не вернется к ужину. Потерянная, я готова была поделиться с ним тем, что узнала. Мне удалось сдержаться и даже хватило сил смолчать при Микеле. Хочу услышать ее, прежде чем что-либо делать.

Сегодня я сидела в кабинете Гвидо, а он говорил по телефону; говорил кому-то, что хочет ознакомиться с мнением Барилези, чтобы определиться, но тот сейчас не в Риме. «Кантони тоже не в Риме», – добавил он. Я подала ему знак, но он не понял. Пока он вешал трубку, я с некоторой неловкостью сказала ему, что Кантони вернулся. «А, слава Богу, – сказал он и затем добавил, – кажется, он ездил в Нью-Йорк, чтобы развестись с женой».

Я вскрикнула внутри себя, но виду не подала. «Вы об этом знали?» – спросил он, а я сделала вид, что отвлеклась, держала карандаш над листом, словно раздумывая над тем, что нужно написать. Я спрашивала себя, не пришло ли время все ему сказать, попросить его о помощи. Но кое-что мешало мне это сделать: тот факт, что на столе, за которым мы с Гвидо работаем вместе, стояла большая фотография. На ней изображена женщина, в то время молодая, с жемчужным ожерельем на шее, и двое детей по обе стороны от нее; обнимая обоих, она слегка на них опирается. Она там так давно, что я уже перестала обращать на нее внимание.

12 апреля

Вчера я ничего не записала, а зря: мне это пошло бы на пользу, хотя бы чтобы поразмышлять поспокойнее. В течение всего дня я спрашивала себя, как мне вести себя с Миреллой; прежде всего в я задавалась вопросом, стоит ли предложить ей конкретную альтернативу, сказать: «Либо ты прерываешь любые связи с этим мужчиной, либо покидаешь этот дом». Я только потому ей сразу так не сказала, во вторник вечером, что боялась: уйдет без колебаний. Ведь она и сама мне это предложила. Адвокат Барилези готов обеспечить ей работу в своем бюро на полную ставку, а не только после обеда, как сейчас; согласившись, она бы зарабатывала больше пятидесяти тысяч лир в месяц. Ей бы еле хватало на жизнь; но я знаю, что Мирелла готова на любые жертвы, лишь бы не уступать. Это соображение удерживает меня от того, чтобы поставить ее перед выбором – боюсь, я уже знаю, каков он будет. По той же причине я не сказала ни слова Микеле. Я также рассмотрела вариант попросить мою мать поговорить с ней; потом решила, что это только ее рассердит. С ней мог бы поговорить кто-нибудь, у кого нет прямой заинтересованности, какой-нибудь друг. Грустно, когда так много отдаешь себя детям, чтобы в конце концов признать, что единственные люди, которым они не доверяют, – это именно мы. Только Сабина могла бы заставить ее к себе прислушаться; но мне кажется унизительным обращаться к девушке ее возраста, а главное, сомневаюсь, что она готова мне помочь. Истощенная всеми этими раздумьями, все еще потрясенная новостью и беседой с Миреллой, вчера вечером я ощутила непреодолимое желание надолго уснуть, чтобы отложить решение этой проблемы. Перед ужином я сказала Мирелле: «Никуда сегодня не пойдешь, ясно? И речи быть не может». Я надеялась, она взбунтуется, и тогда не избежать естественного развития событий. Но она ответила: «Хорошо, мам», – и пошла к телефону отменить свидание. Но эта-то не свойственная ей снисходительность озадачивает меня: ведь та легкость, с которой она отказывается от короткой встречи, лишь доказывает мне, сколь прочной и долгой является ее связь с этим мужчиной.