Это могли быть мы - Макгоуэн Клер

– Я безгранично рад быть здесь, видеть всех вас. Моя книга вышла! Ого! Мне нужно поблагодарить столь многих. Мою группу писательского мастерства и Летицию, нашего преподавателя, которая наставила меня на путь истинный.

Со стороны той творческой группы донеслись приветственные крики и аплодисменты. Значит, они были писателями. Оказывается, у отца были и не стремные друзья. Как же это бесит!

– Моего редактора Эйприл, агента Симеона, рискнувшего поставить на меня…

Последовали другие имена. Адам перестал слушать. Ему было тошно стоять здесь, неловко прижатому к книжному стеллажу, в зловонии дыхания Мартина.

– …Конечно же, я должен поблагодарить Кирсти, мою прекрасную дочь, которая, увы, сегодня не с нами.

Его голос чуть дрогнул. Тихий шепоток сочувствия, аплодисменты. Адам громко хмыкнул, удостоившись короткого гневного взгляда Делии.

– Моего замечательного сына Адама…

Господи! Его-то за что благодарить? Он ничего не сделал.

– Делия, вижу, ты тоже здесь: спасибо, что пришла. И спасибо всем. Э… Кажется, это все. Я не могу…

Стоп. Он не поблагодарил Оливию. Боже! Он в самом деле не собирался поблагодарить Оливию? Человека, который вообще отправил его на эти чертовы писательские курсы, из кожи вон лез, чтобы дать ему время, пространство и покой? Обычно Адаму доставляли удовольствие подобные проявления бестактности, но Оливия заслуживала лучшего. Вихрь напряжения, в центре которого была она, охватил Адама и Делию. Он попытался привлечь внимание отца, дать сигнал. «Поблагодари ее! Твою же мать! Поблагодари ее!» Но отец взволнованно смотрел куда-то мимо него.

– Э… э… уверен, что есть и другие, но я забыл черновик в такси. Ха-ха! Спасибо всем! Веселитесь!

Гул разговоров снова усилился. Господи! Он забыл поблагодарить Оливию.

Эндрю, 2012 год

Эндрю закрыл глаза.

– Что ты хочешь?

– Я хочу, чтобы их отрубили. Оттяпали. Я не собираюсь ими пользоваться.

Эндрю снял очки и посмотрел через обеденный стол на сына. Высокий, красивый, с пронзительными голубыми глазами, доставшимися от Кейт, черными, как вороново крыло, волосами, спадающими на лоб. Адаму уже было двенадцать, и Эндрю даже представить себе не мог, как протянуть следующие шесть лет вместе с ним.

– Это не так работает. Их не отрубают… В общем, они вроде как перерезают трубки. Ну, с помощью…

– Не важно, – ответил Адам с легкой насмешкой. – Я не собираюсь заводить детей, поэтому хочу сделать вазэк… как там ее? Чтобы мне не пришлось пользоваться презервативами. Они – дерьмо.

Эндрю отказался от затеи отучить сына от брани.

– Никто не станет делать вазэктомию двенадцатилетнему.

– Но я не хочу детей!

– Понимаешь, ты можешь потом передумать. Многие в твоем возрасте считают, что никогда…

Адам издал глубокий, почти звериный рык. Злость, разочарование.

– А у многих людей в сперме есть такое же дерьмо?

Он мотнул головой в сторону третьего человека за столом. Кирсти сидела на своем особом высоком стуле и разглядывала собственные пальцы, шевеля ими с изяществом танцовщицы.

В последнее время Эндрю ловил себя на том, что наблюдает за ней и ищет что-нибудь похожее на язык, на осмысленный жест. Но и спустя несколько лет, в течение которых Сандра наполняла дом вонью бычков и лака для волос, Кирсти ничем не выдавала, что осознает происходящее. Она стала крупнее, но все равно оставалась размером с пятилетнюю. По-прежнему не умела ходить, по-прежнему не могла самостоятельно есть, хотя иногда могла схватить банан или печенье и размазать по щеке. Она умела улыбаться и смеяться и поднимала голову, когда кто-нибудь входил в комнату. Это было уже что-то, верно? Некоторые не умели и этого.

– Кирсти – не дерьмо, – ответил Эндрю дрогнувшим голосом, как всегда случалось, когда он пытался изображать позитив.

– Господи! – Адам стукнул по столу с такой силой, что звякнули ложки. – Я и не говорил этого. Она в этом не виновата. Я имел в виду это дерьмо в генах. У меня оно тоже есть.

– Мы этого не знаем.

Это была правда – тестировать Адама можно было не раньше восемнадцати лет, когда он мог дать информированное согласие.

– Через несколько лет мы тебе поможем со всем, и с тобой все будет в порядке…

– Ты и эта ушибленная? Конечно. Так я и положился на вас в принятии такого важного решения.

– Пожалуйста, не говори так об Оливии. Она многое делает для тебя, и ей было бы обидно такое слышать, – Эндрю понизил голос, надеясь, что она не слышит из-за шума на кухне.

По меркам Оливии было еще ужасно рано для «второго ужина», но она великодушно перенесла ужин на более раннее время, чтобы Эндрю мог поесть перед занятиями. Она была так молчалива, что Эндрю начал подозревать: она часто слышала те жестокие вещи, которые говорил Адам. Но никогда не подавала вида. Тему развода, ее отношений с Эндрю или приезда Делии она тоже больше не поднимала. Новых срывов не было, и теперь она виделась с Делией более регулярно, но в остальном все оставалось по-прежнему, без изменений.

– Извиняюсь, ладно?

Адам был расстроен. Эндрю понимал, что сын не хотел говорить гадостей об Оливии, которая благодаря своей ненавязчивой доброте, единственная могла до него достучаться. Он просто злился из-за того, что столкнулся с проблемой, которая не должна была вставать перед двенадцатилетним ребенком.

– Дело не в Кирсти. Я хочу с этим разобраться. Я и сам это сделаю, если мне дадут возможность!

Теперь он был на грани слез. Эндрю попытался представить себе, каково это – быть в таком возрасте и понимать, что дети, которые могут появиться у него в будущем, могут оказаться такими же инвалидами, как и его единственная сестра. Не будут говорить, ходить, взрослеть. Как это больно – наблюдать за ударами, которые мироздание наносит им один за другим, не имея возможности что-то с этим поделать. О господи! Что он…

– Что ты делаешь? Пожалуйста, Адам! Нет!

В тот момент, когда Оливия вышла из кухни, Адам вывалил свой детский пенис на салфетку.

– Я не хочу, чтобы это дерьмо оставалось во мне!

Оливия тихонько вскрикнула и уронила тарелки с едой. Кус-кус с курицей рассыпался по полу. Эндрю вскочил, чтобы прикрыть сына. Или спрятать его. Он сам не знал. Кирсти рассеянно улыбалась, похоже, ничего не замечая.

Позднее, поднявшись наверх за ноутбуком, он увидел Адама, стоявшего на коленях в комнате спящей Кирсти возле кроватки и гладившего руку сестры через прутья. Он распахнул дверь. Адам поднял голову.

– Я знаю, что она не виновата, ладно? – яростно сказал он. – Я просто… Я не хочу, чтобы у меня были такие дети.

– Я понимаю.

– Это ведь не значит, что я не люблю ее. Верно?

Вот в чем проблема. Как сказать, что ситуация с Кирсти не идеальна или что это очень трудно, иногда невыносимо, не давая повода подумать, что ты не любишь ее такой, какая она есть?

– Нет, конечно.

Он поднес ладонь к блестящим черным волосам мальчика и коснулся их на мгновение, пока Адам не отшатнулся. У Эндрю было тяжело на сердце. В других семьях были дети-инвалиды и разведенные родители, пусть они с Кейт и не были в действительности разведены, но они все равно держались вместе. Это не был постоянный хаос, неловкое рыскание от катастрофы к катастрофе. Он должен был что-то сказать. Это был его сын, и нужно было продолжать попытки, даже если ничего не получалось.

– Ади…

– Не называй меня так, – мальчик пригнулся и стиснул зубы.

Эндрю откашлялся.

– Так продолжаться не может. С твоей сестрой хватает тревог, с тем, как трудно сохранять ей жизнь, а еще у меня есть работа. И ты – с тобой сложнее всего. – Он поверить не мог, что сказал это. – Прости. Я понимаю, что было тяжело: твоя мать, Кирсти и… все, что ты видел, пока был маленьким. Но это не оправдание тому, как ты себя ведешь. Тому, как ты причиняешь боль людям. Так нельзя… Ты имеешь право злиться, но никто не имеет права причинять боль другим.